Мадемуазель Виктория - Коротков Юрий Марксович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/22
• Следующая

-- Пока молчит Сфинкс...

-- "Клянусь не забывать своих друзей по тайному братству русской школы в Баб-эль-Бахре... "

-- В Баб-эль-Бахре...

-- Все, -- выдыхает Витька, откидываясь на спинку кресла.

-- Нет, не все, --волнуясь, говорит Данка. --"Клянусь не забывать своих друзей, с которыми делился водой в Ливийской пустыне".

-- "А если я нарушу эту страшную клятву, так пусть высохну, как мумия фараона Тутанхамона!" -- завершает Андрюшка, сверкая глазами.

-- Теперь адреса.

И тайное братство, забыв о распрях и ссорах, торопливо пишет московские, ленинградские, вильнюсские, минские, тбилисские адреса, примостив лист бумаги на колене.

ДОМОЙ!

Мама только подходит к постели, а Вика уже открывает глаза. За эти июньские дни она научилась просыпаться задолго до солнца. -- Едем?

-- Автобус у дверей.

Вика молча быстро одевается. Папа уже одет и выбрит. Кажется, что он вообще не спал в июне.

Вика укладывает Мишутку в чемодан, а галстук кладет сверху. Она наденет его на палубе теплохода. Палуба теплохода -- это уже советская земля.

-- Присядем на дорожку, -- говорит мама.

Они садятся на чемоданы. Хороший обычай -- посидеть перед дальней дорогой. Можно вспомнить, что было, и загадать, что будет.

Вика последний раз смотрит на острия далеких пирамид. Сфинкс, конечно, не запомнил ее, но она навсегда запомнила его странную, тревожную улыбку.

Лифт бесшумно скользит вниз. Автобус уже полон. Негромко переговариваются переводчики и полицейские.

Хусейн, чернобородый старичок в чалме, похожий на доброго колдуна, плачет и сует Витьке в руки финики. -- Много письмо пиши, -- говорит он, вытирая лицо рукавом галабии.

Хусейн еще грудного Витьку нянчил и буйволиным молоком из соски кормил.

Ребята старательно не смотрят в их сторону. Витька будто бы чешет лоб, а сам потихоньку смахивает слезы с ресниц.

-- Ты, Хусейн, это... русский язык не забывай. Сказки прочти, что я оставил... Я приеду еще. Честное пионерское...

-- Пока стоит цитадель... -- громко шепчет Андрюшка, пробегая мимо.

Вика кивает: она помнит, она не забудет о братстве русской школы.

-- Все? -- спрашивает шофер, выглядывая в салон.

-- Нет, мы еще! -- папа-Лисицын и мама-Лисицына, взмокнув от пота, тащат ковры, картонные коробки, пакеты, сумки, узлы и чемоданы.

-- Вы забили весь багажник. Больше места нет.

-- А ничего, -- не теряется папа-Лисицын и протискивается в автобус. -Мы и на пол положим.

-- На пол ничего не класть! -- машет переводчик. -- Возможна воздушная тревога, проход должен быть свободен.

-- Что же, бросать добро? -- мама-Лисицына готовится заплакать настоящими слезами.

-- Постыдились бы, -- говорит дядя Феликс. -- Война ведь.

-- И в нашу войну такие были, -- говорит мама. -- Люди в эвакуацию в теплушках ехали, а они купе коврами забивали...

-- Ничего, -- не смущается папа-Лисицын. -- Мы и постоим. Слезь-ка, доченька!

Они накладывают на свои сиденья ковры, коробки, пакеты, узлы, сумки и чемоданы. Светка стоит в проходе, красная от стыда, слезы вот-вот брызнут из глаз.

Папа-Лисицын и мама-Лисицына взгромождаются на свой багаж, упираясь головой в потолок.

-- Иди сюда, доченька!

-- Высиживайте сами свое добро! -- кричит Светка сквозь слезы.

Ай да Светка! Вика машет ей рукой и подвигается. Светка садится рядом, вытирая рукавом злые слезы.

Автобус, наконец, трогается. Остается под козырьком отеля одинокий Хусейн. Мелькают мимо чешуйчатые стволы пальм, белые эвкалипты. Каир спит, укрывшись плотным одеялом тропической зелени. Только зенитные пушки уперлись бессонными глазами в небо. Вика торопливо оглядывается: надо все-все запомнить -- и могучие бастионы цитадели, и резные минареты над Гезирой, и башню президента Насера среди них, и лодки торговцев у острова Рода...

Остаются позади западные окраины Каира. Прощай, тысячелетний город!

Автобус катит по зеленой дороге вдоль бесчисленных каналов и речных рукавов. Тянутся рисовые и хлопковые поля, деревеньки, крытые соломой и дерном.

Вика кладет тяжелую голову на Светкино плечо...

Желтый флаг над пустынным пляжем, солнце над барханами, серебристые точки над Гелиополисом, черный орел на желтом вогнутом фасаде...

Вика спит и не слышит, как автобус сворачивает под широкие листья финиковых пальм, когда поднимаются над горизонтом остроклювые "Миражи", не чувствует жаркого дыхания близкой пустыни. Она очень устала.

Ее будит низкий гудок теплохода.

Александрийский порт топорщится стрелами кранов. "Иван Франко" нависает над причалом, огромный, как пирамида. Борт его распахнут, в трюм едут по эскалатору разноцветные чемоданы. Деловито урчит кран, подхватывает машину, завернутую в авоську, и поднимает ее на борт.

Вика бежит к трапу, загороженному цепочкой. Арабский солдат останавливает ее:

-- Мадемуазель, ваши документы.

-- Я теперь не мадемуазель! Я теперь просто Вика! Араб улыбается, сверкает зубами, проверяет паспорта и снимает цепочку:

-- Бхатрак, просто Вика.

Вика шагает на первую ступеньку трапа. Все! Только один шаг -- и она дома. Пусть теплоходный трап -- это еще не земля, но первая его ступенька -уже Родина.

Вся команда высыпала на палубу. Моряки машут фуражками с золотым крабом. Даже кок в высоком белом колпаке высунулся из камбуза.

Капитан встречает пассажиров на последней ступеньке трапа. Вика пожимает руку капитана.

-- Вы очень торопились за нами?

-- Конечно, -- отвечает капитан. -- Никогда еще "Иван Франко" не ходил так быстро.

-- Как там Шестой флот? -- деловито спрашивает Вика. -- Не очень? -Что нам Шестой флот! Нам никакие флоты не преграда! Раскинулась широко по берегу Александрия, глыбятся

бастионы форта Кейт-Бей. А Вика стоит на своей земле! Никто не смеет посягнуть на этот островок советской земли, над которым развевается красный флаг. А через три дня он сольется с большой землей Родины. Родина начинается здесь, с той черты, которую перешагивают сейчас члены тайного братства с папами и мамами.

-- Ну, вот и дома! -- говорит папа и глубоко вздыхает, будто здесь, у александрийского причала, уже особый, вкусный, родной воздух.

У трапа тормозит черная машина. Наверное, кто-то из посольских приехал... Нет, из машины выходят два араба. Они вытаскивают какие-то удостоверения, и часовой, отдав честь, снимает цепочку.

Арабы поднимаются по трапу, спрашивают что-то у капитана. Тот оглядывается и указывает в ту сторону, где стоят Вика с папой и с мамой. Арабы направляются к ним. И с каждым их шагом, сокращающим расстояние, падает сердце у Вики.

-- Мистер Беликов?

-- Да, -- отвечает папа.

-- Президент Насер просит вас остаться. У Вики перехватывает дыхание.

Папа медленно оборачивается.

-- Что скажете, мои родные?

Мама молчит, у нее катятся слезы по щекам. И у Вики щиплет в глазах.

-- Политика -- сложная штука, -- говорит она. -- Мы не туристы...

-- Да, -- говорит папа. -- Именно так, дочуня.

Он целует маму в неподвижное заплаканное лицо. Поднимает Вику и крепко прижимает к себе. Она утыкается носом в папину щеку.

-- Не плачь, -- говорит папа. -- Я скоро вернусь. Значит, так надо.

-- А я и не плачу, -- отвечает Вика, растирая слезы кулаками. -- Надо -- значит, надо...

Она снимает с груди священного жука скарабея и протягивает папе.

-- Древние полководцы... Может, и тебе пригодится... Папа берет свой чемодан и идет за арабами.

Вот он спускается по трапу. Вот шагает с последней ступеньки... Плывет над Александрией гулкий гудок теплохода, С железным лязгом поднимается трап.

Папа машет снизу. Арабы ждут его у машины. Он ловит за плечо мальчишку-торговца, сует ему не глядя пиастры и закидывает на борт плюшевого зеленого верблюжонка. Вика вытирает верблюжонком мокрые щеки.

• Предыдущая
• 21/22
• Следующая