Последний интегратор (СИ) - Васильев Николай Федорович - Страница 24

Он отвернулся, снова напрягся, рык перерос в три коротких лающих звука. Затем он замолк. Грязной окровавленной рукой я опёрся о его твёрдую, как бревно, спину и поднялся. Ссадины, синяки, но руки-ноги двигались. Даже из носа кровь не шла.

Пёс вёл меня через толпу. При нашем проходе кханды меня пропускали. Один раз кто-то начал: "Ещё один!.." В ответ раздался нутряной рык. Крик прервался.

Ближе к центру крики становились всё тише, а лица всё мрачнее. В самом центре, в окружении толпы кхандов находились три фигуры.

Босой Гуров медленно-медленно покачивал головой, как добрый дедушка, который укоряет расшалившегося внука.

Позади него стоял Карапчевский в почти боксёрской стойке. Левая нога впереди, кулаки сжаты, но руки подняты только до пояса.

Между ними на коленях стоял авзан в тёмной куртке с капюшоном. Хотя он стоял на коленях, но было видно, что он невысокий. Квадратное туловище под курткой бугрилось мышцами.

Карапчевский заметил меня. Он двинулся с места. По толпе пошла волна. Пёс сел возле Гурова. Я почувствовал дрожь в коленках, свалился на землю и обхватил пса за шею.

-- Иван! -- сказал Карапчевский и присел рядом.

Гуров тоже меня заметил и погладил по голове, как будто перепутал с псом. Но от этого поглаживания мне стало легче. Я сумел подняться.

Так мы стояли вчетвером посреди толпы кхандов. Редкие возгласы слышались только из задних рядов. Передние ряды молчали.

Из переднего ряда выскочил немолодой кханд и крикнул:

-- Бей поджигателя!

Он откинул капюшон с головы авзана и левой рукой дёрнул его за волосы. Тот запрокинул голову и показал лицо -- молодое лицо с широко посаженными глазами и курносым носом. Глаза увлажнились от боли.

Кханд правой рукой ударил авзана в лицо и сам сморщился от боли. Авзан упал лицом на землю и закрыл руками голову. Карапчевский перехватил руку кханда, чтобы не допустить второго удара. Они смотрели друг другу в глаза.

Гуров положил руку на грудь кханда и тихо сказал:

-- Отойди, Захар, не надо.

С этими словами он оттолкнул кханда от Карапчевского. Оттолкнул легко, одними пальцами, как будто толкал воздушный шарик. Кханд по имени Захар шагнул назад. Остальные не пошли в нападение из-за удара. Они всё так же молчали.

Захар не переставал смотреть на Карапчевского.

-- По какому праву ты вмешиваешься? -- спросил Захар.

-- Нельзя его просто так избить, -- сказал Карапчевский. -- Вы должны сдать его в полицию.

-- В полицию!? -- переспросил Захар. -- Мы его поймали. Он жёг наш лес. Он жёг наши дома.

-- Они все заодно! -- донеслось из задних рядов.

-- Никто не будет его бить, -- сказал Карапчевский.

-- Почему ты его защищаешь? -- спросил Захар. -- Ты говорил, что ты за нас. А теперь -- с поджигателями?

-- Да что говорить? -- вмешался стоящий рядом кханд. -- Он авзан! Вот он его и защищает!

-- Он против кхандов! -- кричали в толпе. -- Он против нас!

-- Вы знаете, что это неправда, -- сказал Карапчевский. -- Моя помощь кхандам всем известна. Спросите у Семёна Кирилловича...

Гуров медленно покачал головой. Непонятно, что это обозначало.

-- Этот поджигатель -- плохой человек, -- сказал Карапчевский, и углы его губ сильно загнулись вниз. -- Я так же, как вы, ненавижу его. Но я не буду его избивать. И вы не будете его избивать. Я отведу его в полицию и заставлю посадить его в тюрьму. И его, и всех его сообщников. Но я не допущу избиений, не допущу самосуда.

-- Мы его не будем избивать, -- сказал Захар. -- Мы его убьём.

Все замерли. Авзан съёжился на земле и дрожал.

Карапчевский с нетерпением оглядывался на Гурова. Гуров перестал качать головой и поднял правую руку.

-- Не тратьте своё время на этого мальчика, -- сказал он. -- Он авзан. Пусть им занимаются авзаны. У нас своя беда. Надо тушить пожары.

-- Зачем тушить пожары? -- спросил Захар. -- Придут новые поджигатели. Надо расправляться с поджигателями.

-- Никто не будет расправляться с этим мальчиком, -- сказал Гуров. -- Идите и тушите пожары. Потом расходитесь по домам. Это мои последние слова.

Последние слова Гурова полетели по толпе. Их повторяли с тревогой, с испугом.

Гуров, ни на кого не глядя, пошёл через толпу. Толпа расступалась. Во взгляде Карапчевского было отчаяние. Он поднял кулаки к лицу и принял настоящую боксёрскую стойку.

Пёс со звуком "Уф!" свалился на бок и начал задней лапой чесать ухо, как обыкновенная дворняжка. Всё его большое тело сотрясалось, и это сотрясение передавалось мне. Поджигатель лежал и молчал.

Тут в центр выбежал кханд с жидкой бородой и закричал:

-- У Фомки дом полыхает!

Новость подействовала, или кханды послушались Гурова, но они молча разворачивались и уходили. Толпа отступала от нас, как утекающая вода. Они проникали в узкие улочки, в ворота, в двери. Захар оставался среди последних. Потом и он с ненавистью посмотрел на Карапчевского -- не на поджигателя, а на Карапчевского! -- и ушёл.

Площадь опустела. Остались мы с Карапчевским, поджигатель и кханд с жидкой бородой. Пёс тоже остался. Он выгрызал что-то между пальцами передней лапы. Ветер гонял по площади пепел. Совсем чёрные тучи превратили полдень в сумерки. Я почувствовал, что замерзаю.

Кханд с жидкой бородой поманил нас. Мы с Карапчевским помогли поджигателю подняться. Он был совсем слабый, еле переставлял ноги. Мы пошли через площадь, потом через улочку. По пути нам не встретился ни один человек.

Улочка кончилась, мы оказались на краю луга, ближе к лесу. Огонь был в стороне. Гуров сидел на лавке, рядом с ним лежал свитер. Он протянул мне свитер и сказал:

-- А то простудитесь.

Я взял свитер. Я ожидал, что в нём будет что-то необычное, кхандское. На нём не было даже узора. Обычный толстый серый свитер с горлом. Такие продаются в магазинах. Постанывая из-за ссадин, я натянул свитер. Стало теплее. Я погладил пса по пробору на голове. Сегодня он спас меня. Чем я мог отблагодарить? Я мысленно пообещал, что в следующий раз принесу ему кость. Огромную, слоновью.

-- Я обещаю, что это всё закончится, Семён Кириллович, -- сказал Карапчевский.

-- Всё закончится, Александр Дмитриевич, -- сказал Гуров. -- Скоро закончится.

* * *

Возле леса не было деревянной дороги, была только тропинка для одного пешехода. Но мы не могли идти гуськом. Мы с Карапчевским вынуждены были тащить поджигателя. Он висел между нами, как мешок. Очень тяжёлый мешок. Его сильные руки давили на мои синяки. Я понял, что долго не выдержу.

Когда мы скрылись за поворотом, поджигатель слабым голосом сказал:

-- Мне уже легче, я сам пойду.

Он опустился на обе ноги и действительно без труда пошёл сам. Теперь мы шли гуськом, и как можно скорее: Карапчевский, потом поджигатель, потом я.

В стороне поселения сверкнула молния. Через три секунды раздался гром. Дождя не было. Ветер гнул деревья, на нас сыпались листья и древесный сор.

-- Мне холодно, -- слабым голосом сказал поджигатель.

Кажется, он намекал на мой свитер. Свитер ты не получишь, подумал я.

Снова сверкнула молния над поселением, снова ударил гром. Идя вдоль леса, чтобы обойти выжженную землю, мы делали большой крюк. Сейчас мы, по сути, шли параллельно реке. Карапчевский хотел свернуть где-то дальше.

-- Бледные поганки! -- сказал поджигатель.

Карапчевский не оборачивался.

-- Ты бы помолчал, -- сказал я.

-- Не собираюсь, -- сказал поджигатель. -- Поганки и есть поганки. Их не только жечь надо.

-- Хватит! -- сказал я и толкнул его в спину.

Он обернулся. На его лице была наглая ухмылка.

-- Тебе мало сегодня наваляли? -- спросил он. -- Могу добавить.

-- Надо было отдать тебя кхандам, -- сказал я.

-- Отдай, -- сказал поджигатель. -- Тогда вы все сядете в тюрьму. А мне полиция ничего не сделает.

Вот же гад, подумал я. Никаких человеческих чувств. Уже забыл, как лежал на земле и рыдал.