Дом последней надежды (СИ) - Демина Карина - Страница 22

— Я жду, — матушка первой потеряла терпение.

— Чего?

— Денег.

— Каких? — что ж, кое-что стало проясняться.

— Болезнь лишила тебя остатков разума? — матушка позволила проскользнуть насмешливым нотам.

— Памяти.

— Что?

— К сожалению, я очень плохо помню то, что происходило со мной в последнее время, — я все же направилась к террасе. В доме слишком много… не то, чтобы любопытных, но эти женщины не слишком обрадуются, узнав о моей амнезии. — А потому действительно не понимаю, дорогая матушка…

…получилось слишком уж насмешливо.

— …о каких деньгах ты говоришь.

— О тех, которые ты обязалась платить мне.

— За что?

— За дом.

…вот как… за дом, стало быть… и не только за дом. И неужели Иоко была настолько наивна, что действительно давала ей деньги?

Давала.

И не только свои… но все равно не понимаю. Матушка отнюдь не бедствует. И даже если она каждый день будет приобретать новое кимоно, что слишком расточительно — по натуре она довольно скупа — ей хватит золота на многие годы, а она…

…или не в золоте дело? Не в тех крохах серебра, но в ее желании контролировать несчастную дочь?

…в чем-то большем?

…кому-то настолько мешает не сама Иоко, но ее затея?

…кто-то из девочек?

Сложно. Но я разберусь. И с головной болью тоже.

— …и мне безусловно жаль говорить такое, но вряд ли ты найдешь дом в месте столь приличном и удобном дешевле… — матушка говорила, разглядывая то ли сад, то ли собственные ногти. — А цены ныне выросли и…

— Денег не будет.

— Что?

— Не будет, — я потерла виски, отрешаясь от тягучей этой ноющей боли. — Ни сейчас. Ни завтра. Ни вообще. Мы ведь договорились, что я оставляю себе этот дом и…

— Обстоятельства изменились. Я…

Я приложила палец к губам, призывая к молчанию. И видно подобное поведение было настолько нехарактерно для Иоко, что матушка ее и вправду замолчала.

— Скажи, матушка, что ответит мне почтеннейший Гихар, прозванный Справедливым, если обращусь я к нему с просьбой показать мне тот свиток, в котором мой почтенный отец изъявил свою волю…

— Неблагодарная!

Этот визг разбудил кошку и спугнул воробьев, слетевшихся к пруду.

А я перехватила руку.

Когтистую такую руку, тонкую, но на удивление сильную… а ведь ей еще нет пятидесяти. Она рано вышла замуж. И рано овдовела. И привыкла быть хозяйкой не только в доме своем, но и в жизни…

— Пусти! — прошипела матушка.

— А еще я могу спросить его, как же вышло так, что мой отец, да пребудет душа его в седьмых чертогах, не позаботился о дочери, которую так любил. и нет ли в том злого умысла… а если есть, быть может, стоит мне обратиться к Наместнику и его колдунам, дабы установить правду?

— Ты не посмеешь!

— На то, чтобы заплатить взывающим, моих скромных сбережений хватит… а там… ты же знаешь, что воля души согласно уложению от Аккая Свирепого, обязана быть исполнена.

— Дрянь!

— Поэтому подумай, матушка… — я отпустила ее руку. — Стоит ли тебе появляться здесь…

Мне показалось, она все же не сдержится. Нападет.

Но матушка слишком хорошо владела собой.

— Ты и вправду все забыла, — сказала она. — Как и то, что тебе было отказано в нелепой этой просьбе… исиго Наместника отказался тратить силу на подобные глупости.

…она удалилась, не произнеся более ни слова. Но каждый жест ее, отточенный, выверенный, как и все в этой пьесе, выражал негодование и еще, пожалуй, печаль.

Да, был бы сын, он бы…

…а собственно, почему так получилось? Один ребенок в семье — это, мягко говоря, необычно. Здесь уж или боги карают пару, не оставляя ей шанса, или женщина рожает, пока…

…матушка мне не показалась излишне чадолюбивой.

…вряд ли это важно.

Я вздохнула. А вот то, что пресветлую голову Иоко забрела мысль вызвать дух покойного батюшки, это уже прелюбопытно. И не просто забрела, но сподвигла на кое-какие действия… другой вопрос, что ей было отказано.

К слову, почему?

Сколь помню, в свитках не было ограничений и по сути любой житель Островов мог обратиться к Наместнику с просьбой… и даже не к Наместнику, но к одному из Высокий судей, если, конечно, хватило бы денег, чтобы покрыть судейский сбор и заплатить исиго-взывателю, а еще свидетелям и душеприказчику, которому вменялось оформить волю духа надлежащим образом.

Дорого?

Пожалуй… да, весьма, а потому не так уж часто подобные просьбы озвучивались. И если Иоко… нет, не помню.

Темнота.

— Госпожа? — от попытки поймать в этой темноте черную кошку, меня отвлекла Шину. — Быть может, госпожа желает отвара? Мацухито составила новый букет из трав…

…а то, не сбор, но букет из трав.

И подавать его надлежит не в термосе, а в крохотном чайнике, который стоит на другом чайнике, побольше, а тот уже на махонькой переносной горелке. Все привычно, церемониально и теперь, пожалуй, я в этих церемониях вижу спасение. Действия, знакомые телу, отвлекают и успокаивают. Я жестом приглашаю Шину присесть и снимаю заварочный чайник…

…отвар пахнет мятой.

И ромашкой, но слабо, едва уловимо.

— Скажи, — я позволяю травам настояться. — Перед тем, как я… заболела, моя матушка навещала нас?

— Да, — Шину сидела, сложив руки на коленях.

— И мы поссорились?

Полупрозрачные ломтики не то желе, не то сушеных водорослей. Местные сладости казались мне донельзя пресными и еще имели отвратительную особенность застревать в зубах. А вот Иоко была большой любительницей этого вот… недопереваренного желатина.

— Нет, — Шину ответила не сразу. Она вообще предпочитала тщательно обдумывать каждое слово. — Вы громко беседовали. Вернее не вы, но ваша матушка… не то, чтобы у меня была привычка подслушивать… вы просили не уходить далеко.

Да?

Почему? И почему я этого совершенно не помню? Иоко определенно опасалась матушки, но были ли эти опасения естественной робостью перед личностью доминирующего типа, или же чем-то куда большим?

— Расскажи, — попросила я.

— Она пришла за деньгами…

— И я их отдала?

— Почти все, госпожа, — Шину склонила голову. — В первый месяц, когда я была здесь… вы сказали, что иначе ваша матушка лишит нас крова.

Шантаж.

И Иоко поверила… потому что знала больше моего?

— А она может? — уточнила я. — И прекрати называть меня госпожой…

— Не знаю.

И вновь молчание.

Отвар хорош. Успокаивающий, если не ошибаюсь, и мне он необходим. Нам обеим, поскольку разум остывает от гнева, а тело перестает дрожать.

— Как правило, когда уходит мужчина, то имущество его все переходит к ближайшему родственнику мужского пола…

— А если таковых нет?

— Обычно находятся, — Шину усмехнулась.

Понятно.

На двадцать три тысячи золотом определенно отыскались бы желающие, пусть и не ближнего круга, но какой-нибудь пятиюродный племянник…

— Но покойный способен сам назначить исполнителя своей воли, — Шину провела пальцами по шелковому рукаву. — И нигде не сказано, что этим исполнителем не может быть женщина.

Логично.

Более чем… то есть, он мог бы оставить все матушке… но только ли матушке?

— А где хранят такие бумаги?

Шину задумалась, но покачала головой.

— У Наместника и… и, госпожа, разумно ли будет искать правды? Быть может, нам…

— Переехать?

Мысль была здравой. Найти дом поменьше, пусть и не в столь тихом месте, но… дешевле. А главное, с хозяевами, которые на станут каждый месяц требовать все большую плату. Здесь подобные выверты не приняты. Но почему-то сама мысль о переезде казалась предательством.

Я не хочу бросать свой старый дом.

И память.

Пусть не мою, но… Иоко была счастлива в этом месте, а я постараюсь сделать так, чтобы и остальные… не счастье, это не в моих силах, но хотя бы дом и какое-никакое будущее.

— Нет, — я покачала головой. — Значит, мы с матушкой громко разговаривали… о деньгах? И о том, что я желаю обратиться к исиго…