Зеркало отчаяния (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 2

- Благословите, матушка.

- Да пребудет над тобой милосердие Ее.

- Аэссе, - привычно отозвалась Мария-Элена.*

*- аналог "аминь", слово, которым привычно заканчиваются все молитвы. Прим. авт.

- Мне пришло письмо, дитя мое. Сочувствую твоему горю.

Мария-Элена осмелилась поднять глаза и бросить на настоятельницу робкий взгляд. И тут же вновь опустила ресницы.

Конечно, она не сочувствует. Просто привычно говорит правильные слова, эта женщина в сером платье и белом платке на тщательно уложенных косах. Не старая, полноватая, с мягким, даже невыразительным лицом, похожим на непропеченную булку... и глаза, как две изюминки. Впрочем, Мария-Элена отлично знала, каким грозным может быть ее голос, какими жесткими глаза и как сжимаются губы, произнося привычную фразу: "в темную, на хлеб и воду, на трое суток".

- Разумеется, ты должна ехать домой. Твоя матушка на этом настаивает.

- Да, матушка.

Настоятельница вздохнула.

- Мы искренне надеялись, что ты решишь остаться под защитой наших стен, но видимо, Она решает иначе, и Ей угодна мирская жизнь, не монашеская...

- Матушка... ее светлость что-то писала обо мне?

Слова почти не выговариваются, язык сухой, как сброшенная змеиная кожа, и едва поворачивается во рту. Настоятельница смотрит с грустью.

- Да, дитя мое. Герцогиня написала, что тебе уже нашли жениха, хотя имя его в письме и не названо, но это хорошая партия.

Мир темнел, рассыпался осколками...

Мария-Элена хотела бы броситься к ногам настоятельницы, умолять остаться в монастыре...

Бесполезно. Все - бесполезно.

Впрочем, матушка сама поняла ее состояние.

- Если получится так, что ты предпочтешь мирской жизни наше служение, тебе достаточно будет написать мне.

- Но как я...

- Я дам тебе с собой клетку с голубями.

- Благодарю вас, матушка.

В этот раз даже получилось поклониться. И еще раз поцеловать четки.

- Помни, дитя мое, мы всегда будем рады видеть чистую душу в стенах нашей обители.

- Благодарю вас, матушка.

- Скоро тебе принесут мирские вещи.

- Матушка?

- Ты приехала сюда совсем ребенком, и не помнишь всего. Твой отец прислал для тебя вещи... вряд ли они подойдут идеально, но полагаю, что-то можно будет подогнать по фигуре.

- Да, матушка. Благодарю вас, матушка.

- Будь всегда такой же доброй и послушной, и да пребудет над тобой Ее благословение.

Мария-Элена быстро осенила себя святым ключом.*

- Аэссе...

* святой ключ - аналог нашего креста. Поочередное касание лба, середины груди, живота примерно на уровне пупка. Прим. авт.

***

Настоятельница давно ушла, а Мария-Элена сидела на кровати, глядя в стену безнадежным взглядом.

Принесли и поставили сундуки, окончательно загромоздив крохотную каморку, а она сидела и сидела, не шевелясь, даже когда колокол пробил вечернюю молитву.

Ах, как давно это было.

Зеленый луг, мамины глаза, сияющее солнце, ласковый голос: "Малечка моя, самая красивая девочка, самая умная, самая любимая..."

Сегодня ее не трогали, не звали ни на молитву, ни к ужину, ни на бдение, сегодня нарушился весь жесткий монастырский распорядок, а Малена сидела, смотрела в стену, и не знала, что ей делать.

Ехать домой?

К мачехе, к ее родным, к сводной сестре, о которой до сих пор вспоминается с ужасом, к отцу...

Отцу, который предал ее и мать, который заточил ее в эту жуткую тюрьму.

Больше десяти лет в монастырских стенах. Больше десяти лет учебы, труда, окриков, бдений, искупления и покаяний...

Герцогесса?

Кому здесь какая разница?

С губ Малены сорвался горький смешок. Мачеха, наверняка, лично выбрала эту темницу. Наверняка...

В монастыре Святой Эрталы Никийской всем безразлично, какое у тебя состояние. Здесь молятся, трудятся, а такие, как она, еще и учатся, чтобы стать хорошей женой и матерью. Она умеет проверять счета, варить мыло, дословно знает, как вести хозяйство, знает несколько языков, хорошо считает...

Музыка?

Танцы?

Сие изобретение Хозяина Пустоты, так что в монастыре этому не учат.

Платья...

Серый и черный, шерсть и сукно, то, что приличествует воспитаннице монастыря. Ни единой ленты, ни клочка батиста или шелка...

Грубое мыло, простая обувь...

Малена вздохнула, и наконец слезла с кровати. Коснулась гладкой крышки сундука.

Кедр, благородное дерево, герб Домбрийских на крышке...

Замок отщелкнулся с легким звоном, петли послушно повернулись, явив миру содержимое сундука, обильно пересыпанное лавандой.

Платья.

Малена достала из сундука то, которое лежало сверху, вгляделась...

И задохнулась от волнения, от боли, от гнева.

Мамины платья!

Отец не просто вышвырнул дочь из своей жизни почти на десять лет, он и от памяти о первой жене избавился. Или это мачеха?

Малена помнила, какой красивой была мама в этом платье, как кружилась в синем бархате, как сияли каштановые кудри, сверкали фамильные сапфиры Домбрийских, помнила ласковые руки, веселый смех, нежные слова.

Малечка, девочка моя, ты вырастешь намного красивее мамы...

***

Настоятельница удовлетворенно кивнула и закрыла потайной глазок.

Плачет.

Вот и хорошо.

Десять лет, почти десять лет... герцог Домбрийский надеялся на появление наследника, но что-то у него пошло не так, нет, не так...

Дочь он видеть не хотел, дочь он отослал в монастырь, а уж она позаботилась о девочке.

Мария-Элена слаба, податлива, легко внушаема, она просто тень самой себя. И жизнь вне монастырских стен теперь не для нее, без руководства она и дня там не протянет. Настоятельница сделала все, чтобы девчонка вернулась.

И не просто так, нет...

Послушницы приносят с собой мало, монахини намного больше. Деньги Домбрийских, земли Домбрийских... кто осмелится пойти против церкви?

Надо просто немного подождать, и девчонка сама свалится ей в руки. В услужливо подставленные милосердные руки.

***

Малена плакала долго, но силы человеческие небеспредельны. Слез хватило примерно на два часа, потом молодой организм взял свое, и захотелось есть.

Еды она, конечно, до утра не получит, а если попробует попросить или пробраться на кухню, вполне может получить в наказание трехдневный пост и молитву.

А кушать хочется.

А уснуть на голодный желудок, когда тебе всего восемнадцать... ладно, восемнадцать будет через два месяца, аккурат в живень...

Малена подумала пару минут, и решила перебрать мамины платья. Что-то ей обязательно подойдет, но что-то и перешивать придется. Иголка и нитка в келье есть, можно начать уже прямо сейчас.

А там и спать захочется, или утро придет и надо будет вставать на молитву...

***

Платья расстилались на кровати всеми цветами радуги. Каштановые волосы, серые, грозовые глаза Домбрийских, мать была красива. И цвета носила яркие, синий, зеленый, алый, пурпурный...

На Малене это смотрелось...

Нет, платья-то выглядели отлично, несмотря на возраст, а вот Малена в них - жалко.

Плечи обвисали, грудь жалобно пузырилась, хоть платки подкладывай, талия тоже находилась решительно не там, да и мама была чуть толще Малены. Хотя это и неудивительно, на монастырских харчах не потолстеешь.

Распарывать и перешивать, иначе никак. Это просто подшить не получится, разве что длину сейчас убрать?

Малена лениво копалась в сундуке, когда заметила...

Крышка была... не цельной.

Тонкая, слово волос, щель, проходила по всей ее кромке. Видимо, когда-то в ней сделали тайник, и он был незаметен, но за десять лет... кто знает, как хранились сундуки?

Сырость, сухость...

Дерево рассохлось, и стало видно, что там пустота.

Тайник?

Малена понимала, что поступает глупо, что вряд ли там что-то будет, что...