Холодная сварка, или Ближе, чем секс (СИ) - Тулина Светлана - Страница 35

Это после всего, ага-ага.

На следующий же день, между прочим. Ну, после того, когда скандал с педсоветом и стервин генерал как бог из машинки. Финик тогда первым смекнул, куда ветер дует. Мамаша его ещё несколько дней бухтела и пыталась волну гнать, а он как будто и ни при чём, улыбается и плечиками пожимает. Подсел на большой перемене, когда в классе никого не было — специально выжидал, это я уже потом понял. И как ни в чём ни бывало продолжает какой-то позавчерашний разговор. Я аж прифонарел от подобной наглости. А он такой типа — ну, ты же должен понимать, что это всё маманины заморочки, я не при делах, что я мог поделать, но ты же понимаешь, что мы всё равно типа остаёмся друзьями и всё такое, просто тайно. Чтобы не знал никто. Типа, я, мол, тебя, может, при всех и обзову, и даже пну — но несильно, и ты знай, что это всё понарошку. А на самом деле я, типа, твой друг.

Блин.

Меня чуть не стошнило тогда. Хорошо, стерва выручила, сказала ему пару ласковых. Нет, вроде как действительно не орала, и даже не матом, и даже вроде как сочувственно  — да только Финика после того её сочувствия из-за моей парты как ветром выдуло. И больше не подходил со своей дружбой, улыбался лишь издали.

Теперь вот не улыбается, морщится только. И смотрит с ненавистью. Но не рыпается. А куда ему деваться-то? Стерва — это вам не безответный Вованчик, которого можно и другом назвать, а можно и на хрен послать, как захочется. Стерву фиг куда пошлёшь — сама пошлёт, кого хочешь.

Не, а прикольно под её личиной работать!

И чего я, балбес, раньше не понимал и не пользовался, столько времени потерял!

Финик всё-таки скользкий, стоило чуть отвлечься — вывернулся, гадёныш. Типа ему журнал ещё в учительскую слить. И десяти минут не поразвлекался, а я-то на всю большую перемену рассчитывал.

— Э! Ваван! На фызьрю идощь?

Гиви садится рядом на подоконник, провожает удирающего Финика взглядом, супит густые чёрные брови.

— Чо от тэбя этот хотэль? Гоги просыл предупредить — он говнук. Не вадыс. Так идощь, нэ?

Думаю. Недолго — буквально секунду-другую, потом качаю головой.

— Жяль, — Гиви вздыхает. Потом улыбается хитренько и с подначкой. — А, можеть, всо жэ, э?

Гиви — не единственный. Скучно им, видите ли. Привыкли, что на физре обязательно имеется клоун, вот и скучают. Нет, понятно, что сейчас эта роль достанется Прынцу (весь вечер на арене, ага-ага!), только им-то всё равно. Лишь бы поржать. И не важно, над кем. Над преподом так даже и прикольнее. Они уже забыли, как травили меня, они уже считают меня чуть ли не старым другом. Причём — в отличие от Финика — искренне. Публичный обосранц Прынца на математике поняли не все, они хотят наглядности и доступности, вот и подначивают.

Я и сам об этом подумывал, если честно — а не сходить ли, не огорчить ли Прынца по полной и до невозможности? Или подождать ещё месяцок-полтора, для пущего эффекта? Подкачаться. Отжимаюсь я уже вполне нормативно, бегаю тоже — вчера секундомером замерял. С подтягиваниями, правда, похуже, больше десяти подряд пока с трудом. Зато по канату вчера попробовал, после тренировки — и оказалось, ничего в этом особо сложного. Странно, что ещё полгода назад это в общем-то не слишком трудное упражнение представлялось мне чем-то запредельным. Может, просто я тогда неправильно пробовал? Или уверен был, что не получится — и уверенность эта срабатывала?

Нет, наверное, всё же повременю пока. Перетопчется Гиви.

Мне его почти что жаль. Не Гиви, конечно — Хамлета нашего свет-Инокентьевича. Он же не виноват, что таким уродился. И не хочу я отнимать у него его последнее убежище — спортзал. Пусть живёт. Мне вполне и математики достаточно, а кто не понял — так сами виноваты, что учили плохо. Ну и, дык… это…

Я ведь и помочь могу.

Если что.

Гиви молчит, он обо мне почти забыл — мимо проплывает Агнешка. Вся такая довольная, раскрасневшаяся, растрёпанная и даже слегонца пошатывающаяся. Скользит по мне высокомерным взглядом, фыркает, плывёт себе дальше. Наверняка только что обиблиотечена по полной программе, то-то я Жорика во дворе не видел. Вот и славненько.

Гиви вздыхает, цокает языком ей вслед.

— Привет! — С другой стороны рядом со мной на подоконник плюхается Сорокина с надкусанным пирожком в руке и радостная, словно мы с ней месяц не виделись, а не только что два урока рядышком отсидели. Торопливо дожёвывает пирожок.

— Слыхали? Наш Финик с Аськиным Жориком за школой подрались! Забавно, правда? И чё не поделили? — И, уже персонально ко мне и с куда большим любопытством. — Ну так и чё с ними дальше было, с теми студентами в морге?..

====== 176 сутки. Отчет арендатора ======

Комментарий к 176 сутки. Отчет арендатора 10 февраля

— Ты как с матерью разговариваешь?!

Стыдно.

Господи, стыдно-то как!

Взрослый человек, профессиональный психолог, мать, в конце-то концов — и вдруг такое… Сама себе поражаюсь, как вспомню — оторопь берёт. И что на меня нашло? Умопомрачение просто какое-то! Взрослый человек, профессионал… извините, об этом я, кажется, уже говорила.

Вообще-то обычно я на неё не кричу. Да и ни на кого другого тоже. Никогда. Не кричала, в смысле. Раньше. Глупое и никчёмное это занятие, ведь криком никогда ничего никому невозможно доказать, крик априори свидетельствует о том, что никаких иных доказательств собственной правоты у тебя просто нет. Разговор на повышенных тонах изначально неконструктивен, он никогда не приводит к договоренности и компромиссу, он система с обратной связью: каждый старается перекричать оппонента и прибавляет громкости, вызывая тем самым аналогичную ответную реакцию. Когда один начинает кричать — остальные тоже переходят на крик, а когда кричат все — никто ничего не слышит. Просто не может услышать — ничего. Кроме собственного крика.

Крик — оружие слабого, последняя возможность уже проигравшего оповестить мир о своём существовании — хотя бы вот так, горестным воплем в пустоту, раз уж иначе не получилось. Чуточку подпортить победителю удовольствие — хотя бы за счёт терзаемых громкими звуками барабанных перепонок. Безнадёжная попытка напугать. К тому же в животном мире крик в высокой тональности — сигнал о капитуляции, сдающаяся на милость победившего соперника собака всегда верещит, громко и мерзко, тоже ведь кричит по-своему.

Крик — верный признак того, что ты уже сдался, хотя сам, возможно, пока ещё этого и не понимаешь. А я никогда не сдавалась, не в моём характере. Так чего же я буду кричать? Глупо. Тем более что доча и поводов-то особых никогда не давала. Даже когда мелкая была. А уж взрослые люди всегда и обо всём могут договориться и без использования повышенных тонов, в этом я уверена. Ну, почти всегда и почти обо всём. Но если уж по какой причине спокойно прийти к компромиссу не получилось — крик тут тем более не поможет, слабость нигде и никогда не может помочь, а крик — он всегда от слабости. Сильные не кричат. А я всегда считала себя сильной. Ну, во всяком случае — достаточно сильной, чтобы не хвататься за оружие слабых даже тогда, когда ситуация кажется безвыходной.

Похоже, я заблуждалась.

А самое забавное, что я даже не помню, чем же она меня так выбесила и выбила из колеи. Совсем не помню. Как отрезало. Застряла лишь занозой в памяти собственная предельная растерянность, практически полная беспомощность — очень непривычное ощущение, и не сказать что приятное.

Вроде поначалу разговор шел как всегда — я пыталась узнать о важном: зачёты, сессия, проблемы на новой работе… она недавно перешла в новый филиал и как-то обмолвилась, что там с коллегами не всё гладко, но стоило мне попытаться разузнать подробности — замкнулась и сразу же перевела разговор в шуточки и подначки. Вот и в этот раз точно так же всё и было, о серьёзном из неё же ни слова не вытянуть! Со школы ещё, даже о всех перипетиях её первой школьной любви я узнавала лишь от соседки, чья дочка училась с моей в параллель.