Человек смотрящий - Казинс Марк - Страница 15

На римской мозаике II века н. э., известной как «Неподметенный пол», нет ничего, что выходило бы за пределы метафоры простых домашних радостей. Мы не видим людей за обеденным столом, зато видим то, что с него упало. Словно кто-то выдернул скатерть из натюрморта.

Римская мозаика, т. н. «Неподметенный пол». II в. / Gregoriane Profano Museum, the Vatican

Это взгляд себе под ноги в собственном доме. Мы замечаем, что здесь есть свои тайны. Дом полон визуальных секретов. Можно даже рассмотреть мышку, грызущую орех. В книге «Поэтика пространства» философ Гастон Башляр описывает дом как «наш» уголок мира, увиденный сквозь призму души. Это взгляд изнутри. Дом – гнездо, которое находится в гнездах большего размера: в деревнях, городах и странах.

У Тарковского дом созидается воображением. Камера расположена не под столом, но она внутри дома. Так достигается сокровенность образа. Мы не на виду, мы не пытаемся проникнуть внутрь снаружи. Мы изнутри смотрим на детей, которые смотрят наружу. Двери и окна – своего рода глаза. Дети смотрят вдаль, словно странник на вершине утеса, обозревающий окутанные туманом горы. Здесь возникает то самое мифическое измерение: дом в фильме Тарковского уподобляется утробе, месту, где зародилась наша жизнь, наша способность видеть. Это образ пристанища, укромной гавани. За ее пределами ждет бурное море.

На первый взгляд, кадр из фильма «Зеркало» не имеет ничего общего со сценой из фильма «Раннее лето» Ясудзиро Одзу, уже знакомого нам по другой сцене (красные цветы на фоне зеленой стены).

«Раннее лето», Ясудзиро Одзу / Shôchiku Eiga, Japan, 1951

В этом доме довольно светло. Можно все рассмотреть. Если кадр Тарковского строится на контрасте, то здесь царят полутона, оттенки серого. Однако этот дом приглашает нас к созерцанию, пожалуй, даже настойчивее, чем предыдущий. Образ геометрически выстроен из вложенных один в другой квадратов. Вместе с внешними границами можно насчитать пять концентрических рамок. Камера находится на уровне глаз человека, опустившегося на колени. Дюжина вертикалей уравновешивается дюжиной горизонталей. Тональность и композиция сцены производят впечатление нерушимого спокойствия. Одзу и оператор Юхару Ацута применили длиннофокусный объектив, чтобы сделать изображение максимально плоским, словно хотели вовсе избавиться от глубины, от того мифического измерения, в которое уводит нас Тарковский.

Кадр как будто удерживает женщин внутри себя, не выпуская их наружу, и этот мотив вновь и вновь звучит в фильме, перекликаясь с темой «дом и созерцание». Женщина справа – двадцатичетырехлетняя Норико, чьи домочадцы полагают, что ей следует выйти замуж, и подыскивают для нее жениха. Согласно их представлениям о том, как должна строиться жизнь японской женщины, ей пора покинуть родное гнездо. Она должна задуматься о замужестве, о будущем и о собственном доме. Норико, однако, спокойно и мягко отвергает их план. Ей кажется, что ее уход не должен быть столь однозначно предрешен. И дом словно не хочет ее отпускать.

Здесь нет ни героизма, ни бунта. Этот образ просто говорит нам, что дом вовсе не обязательно «зал отправления». Скорее это «зал ожидания», место, где можно поразмыслить, понаблюдать за людьми, почувствовать, как течет время. Нетрудно представить, что перед нами дети из фильма Тарковского двадцать лет спустя, – они успели многое повидать и теперь вернулись домой.

В ХХ веке швейцарский архитектор Ле Корбюзье задумался о том, как должен выглядеть дом в доме. Возводя в 1959 году французское аббатство Ла-Туретт, он задался целью спроектировать наипростейшее жилое пространство для братьев, которые в течение дня встречаются для совместной трапезы, молитвы и т. д. в стенах просторного здания, но затем уединяются в своих кельях для ученых занятий и сна. После осмотра греческих и итальянских монастырей, а также кают больших океанских лайнеров он пришел к минималистским комнатам-ячейкам, позаботившись о том, чтобы в каждой было окно с видом.

Винсент Ван Гог. Спальня в Арле. 1888 © Musée d’Orsay, Paris, France

Место для уединения, полагал он, должно сочетать лаконичное пространство, простые материалы и хорошие пропорции. Здесь мало реального пространства, но не визуального. Перспектива уводит ваш взгляд на балкон и вдаль. Монашеская келья напоминает бедную спальню Ван Гога, которую он изобразил на своей знаменитой картине: справа кровать, слева стул и стол, дощатый пол и окно в дальней стене, в точке схода.

Когда мы смотрим на свой дом и дома других людей, мы видим «машины для жилья». Так расширяются наши отношения с миром вещей.

На столе в монастыре Ла-Туретт мы видим лампу-трансформер, одну из немногих вещей в комнате, стоящую не под прямым углом. Лампа, способная менять угол наклона, заставляет нас вспомнить о геометрии и равновесии. Ле Корбюзье выбрал ее из-за отличного дизайна.

Дизайн окружает нас повсюду. Немецкий психолог Курт Коффка в своем труде «Принципы гештальтпсихологии» (1935) утверждал, что ручка «хочет», чтобы за нее взялись, а почтовый ящик «приглашает» опустить в него письмо. Был даже придуман специальный термин Aufforderungscharakter – «побудительность», – чтобы описать, как вещи подсказывают нам, что с ними нужно делать. Спросить, хорош ли дизайн, то же самое, что задаться вопросом, заложена ли в вещи некая идея, насколько она функциональна, пробуждает ли мысль. И конечно же, это вопрос оптимального выбора материала, чистоты или оригинальности формы, нашего желания пользоваться этой вещью.

Зрительное восприятие имеет для дизайна первостепенную важность. Ребенок хватает то, что ему ближе всего, – собственные ноги и руки. Древние люди, изготавливая инструменты, оружие и утварь, задумывались не только об их функциональности, но и о красоте. Далее в этой книге мы еще обсудим дизайн в архитектуре и моде, но сейчас давайте рассмотрим семь предметов, относящихся к разным сферам человеческой жизни: к дому, моде, трудовой деятельности, науке и спорту. Они сделаны в разные эпохи, и каждый воплощает особый тип видения. Каждый можно назвать классикой дизайна. Монохромность позволит нам сосредоточить все внимание на форме.

Терракотовая чаша с геометрическим узором из Суз, Иран. Стиль I. 3100–3000 BC © Louvre, Paris, France / Bridgeman Images

Первый предмет – найденная на территории Ирана чаша, относящаяся к 3-му тысячелетию до н. э., к эпохе, когда был объединен Древний Египет, а в Китае изобретен гончарный круг.

Чаша сильно расширяется от изящного основания к краям, в нее могли класть зелень, виноград, мед, инжир или огурцы – продукты, которые в то время употребляли в пищу. Более широкое основание придало бы чаше бóльшую прочность и устойчивость, но гончар видел красоту в контрасте окружностей дна и верха: изделие раскрывается словно цветок. Изнутри чаша расписана. Темные широкие линии образуют геометрический узор. Он визуально перекликается с плетеными корзинами, которые были в ходу в этой части Ирана, лежащей между современным Афганистаном и Персидским заливом. Художник уверенно обводит край четырьмя полосами и рисует круги, подчеркивающие объем. Здесь нет ничего фигуративного, ни животных, ни растений, но мы наслаждаемся формой, наш взгляд устремляется внутрь, затем кружит по краю. Форма подчеркнута дважды: вначале гончаром, затем художником. Это, несомненно, функциональная вещь, но она радует глаз.