Заслон
(Роман) - Антонова Любовь Владимировна - Страница 2

Железнодорожная ветка, что пролегла с годами чуть западнее селения, тоже пришлась на пользу: зятья и молодь, отойдя от крестьянства, могли зашибать немалую деньгу и опять-таки несли не из дома, а в дом. Сидели молодые астрахановцы на складах и в конторах, бороздили на судах Амур от верховьев до самого Николаевска, поднимались по Зее в приисковые районы к городу Зее и Дамбукам.

А со стороны Благовещенска подступали уже к Астрахановке спичечная фабрика, городская бойня да летние дачи — терема толстосумов-золотопромышленников и других предпринимателей и дельцов. В сопках же обосновались не то хутора, не то усадьбы, а по-местному заимки, Шадринская и «Беркутово Гнездо». Война с германцем чуть задела Астрахановку, повыхватывала из-под родимых крыш десяток-другой молодых парней, но урона большого не причинила. В марте восемнадцатого, когда зажиточный казак хутора Верхне-Благовещенского, бывший прапорщик, бывший член Государственной думы, бывший школьный учитель и правый эсер в настоящем, ставший неведомыми путями наказным атаманом Амурского казачьего войска, Иван Михайлович Гамов возглавил в городе контрреволюционный мятеж, попала неприметная Астрахаиовка на страницы истории. А дело это начиналось так.

— Дай-ка я, — сказал Алеша.

— Я и сам с усам! — А ну отойди, — огрызнулся Евгений и затоптался у порога, пытаясь развязать прихваченный мерзлым шпагатом, залубеневший на морозе куль.

— Полоснул бы ножом, только и делов, — посочувствовал Евгению, видя, как тот припал к узелку зубами, медноволосый смешливый богатырь. — Или тебе веревочку жалко?! Жила…

— Жалко, — подтвердил Евгений с досадой.

Несмотря на ранний час, казарма была полна деловитой суеты. Матросская братва брилась, перебирала пожитки в сундучках. Кто-то сидел у стола, под приспущенной с потолка электрической лампочкой, заслонившись газетным листом. Рядом латали изношенную тельняшку и толстый, домашней вязки носок.

Потрескивая, разгорались печи. За изузоренными морозом окнами, за черными деревьями, за кудрявыми дымами заводской и мельничной труб, над устьем Зеи разливалась широким потоком неяркая малиновая заря.

Подхватив туго набитый мешок, Евгений вывалил улов прямо на пол и, посмеиваясь, отошел в сторонку. Матросы загоготали, повскакали с мест, кто с намыленной недобритой щекой, кто с распяленным на руках клешем.

— Гляди, сом! Широченный, что подошва сапога…

— Сазан-то, сазан, весь светится, будто из серебра литой!

— Чудак! Это не сазан. Амуром белым рыба прозывается.

— Сам ты амур белый! Выдумает же человек…

В веселых пререканиях и толкотне только Алеша и заметил, как неслышно распахнулась дверь и в казарму вошел плотный человек в желтом дубленом полушубке с заиндевелым воротником. Отогнув этот воротник и обмахнув крупное лицо и усы клетчатым платком, он потянул с головы треух и спросил густым, приятным баском:

— Не признаете, товарищи?

Медноволосый матрос, только что рьяно толковавший про белого амура, шагнул ему навстречу, пытаясь получше разглядеть, и удивленно воскликнул:

— Федор Никанорович?! Милости прошу к нашему шалашу!..

Оттесняя медноволосого, раннего гостя окружили со всех сторон с возгласами, в которых сквозило почтительное удивление, малосвойственное этим людям:

— Товарищ Мухин! Да как же это вы, не предупредивши?..

— А зачем предупреждать? — ответил вопросом на вопрос председатель Амурского исполкома. — Ну, здравствуйте, товарищи!

Ему ответили дружным хором, приняли от него полушубок, подвели к столу и усадили. Крышки сундучков захлопывались, их торопливо заталкивали под койки, оправляли постели. Матросы, успевшие натянуть форменки, рядком усаживались на длинную скамью. Празднично заголубели мытые-перемытые в щелочах гюйсы. Засияли молодые улыбки и глаза.

— Экое племя, — любовно усмехнулся Мухин, закуривая трубку, и сказал, как бы продолжая давно начатый разговор: — Посоветоваться нам нужно, ребята! Белые в городе зашевелились.

— С чего бы это? — поинтересовался, примащиваясь на корточках у самого порога, медноволосый.

— Не перебивай, Померанец! Дай человеку высказаться, поймешь все и сам.

— Д-да… зашевелились они, — Мухин глубоко затянулся и, весь окутавшись едким махорочным дымом, пояснил: — Сладкой их жизни подходит конец, вот с чего.

Матросы загалдели вразнобой:

— А что им делается? И дома щи с наваром едят, и в «Чашке чая» голых дамочек не натощак слушают! А в ресторане «Афины»…

Мухин поднялся, положил на край стола трубку, оперся на него обеими руками и, зорко вглядываясь в молодые загоревшиеся лица, невесело усмехнулся:

— Знаю, как у нас, так и у вас негусто хлебово, да и жиру поверху плавает небогато. Разве что Зея порой выручает, — он повел взглядом в сторону уже прикрытой мешком рыбы. — Верно я говорю?

— Да чего уж там… Жалобиться не жалобимся, а без рыбки-то подтянули бы пояски.

— Вот то-то и оно. А причина? А суть? Давайте-ка попытаемся разобраться вместе. Начнем не с царя-косаря и царицы-чечевицы, а с текущего момента… — Он умел разговаривать с самыми различными людьми, этот недавний монтер Мухин. Потирая прочерченный резкими морщинами лоб, он продолжал: — Украдено в ночь на тридцатое января из продовольственной управы 362 тысячи народных денег? Украдено! В феврале прибрали чьи-то руки с линии железной дороги пять тысяч пудов закупленного в Монголии мяса? Прибрали, да и спрятали так, что днем с огнем не сыщешь! А добрые дяди из земства только руками развели: «Что, мол, с воза упало, то пропало…»

— Да неужто управы на них нет?! — возмутился Евгений и глянул на младшего брата: «Вот, мол, слушай да на ус мотай!»

— Управы на них не было, потому что они сами были управой, — резанул ребром ладони воздух Мухин, — Но это еще были цветики, товарищи, а к середине февраля и ягодки подсозрели, да еще какие! На главной улице Благовещенска обосновалась банда черносотенцев. Оказывается, и на то была божья воля! Городской голова Прищепенко, бия себя в грудь, клялся, что хозяин хазы Белокопытов — чище горного хрусталя! Не поверили мы, копнули поглубже, а у него, этого белокопытого ангела, в подвале оружие, целый склад патронов.

— Подзапаслись, значит!

— Да что, товарищи, автомобилями раздобылось офицерье!

— Ото гады! Не в оловянные солдатики, видно, собирались играть!

— Как схватили мы их за руку, покочевряжились сначала они, а потом взахлеб стали каяться. Вооруженное восстание готовили они, с дымом, с кровью… — Лицо Мухина побагровело. Ему подали кружку с водой. Мухин жадно глотнул раз-другой, и голос его посвежел: — Ну дали мы тому голове по шапке. А дальше что?

— Гнать всю учредиловку нужно в шею!

— Буржуй буржуйке из собственного интересу завсегда поможет, а с трудящего при таких порядках последние портки слетят!

— Портки, брат, дело наживное. Головы, как кавуны, полетят, а их опосля к телу не пришьешь!

— Верно, товарищи, — подтвердил Мухин. — Сейчас, как вам известно, проходит Четвертый областной крестьянский съезд. Делегаты съезда наказы своих односельчан привезли. Люди в разных концах области живут — одинаково мыслят: в один голос требуют упразднить областные земства и передать всю власть Советам. Об этом на съезде который уже день речи идут и решения принимаются.

— Все за? — живо поинтересовался Померанец.

Мухин повертел в пальцах потухшую трубку.

— В день открытия мы объединенное заседание провели делегатов съезда и депутатов Совета рабочих и солдат нашего города. Двести семьдесят четыре человека проголосовали за то, чтобы власть в городах и селах области была передана Советам. Казачество будет решать этот вопрос на своем войсковом круге. Ну а шестеро, — он усмехнулся в густые усы, — воздержались!

— Только-то…

— Эт они на съезде воздержались. А какие речи за его стенами ведутся, об этом, товарищи, догадайтесь сами, — сказал матрос Журкин.