Игры Немезиды - Кори Джеймс - Страница 46

— Конечно, — сказал Амос, — почему бы и нет?

Охранник подвинул к нему терминал, и Амос ткнул в экран большим пальцем, позволив считать отпечаток. Маленький индикатор на краю бланка загорелся зеленым. Терминал у него забрали — вместе с его собственным терминалом и ботинками. Вместо них выдали тапочки из клееной бумаги.

— Добро пожаловать в Яму, — сказал великан и в первый раз улыбнулся.

Лифт блестел сталью и титаном, лампы над головой моргали так часто, что мигание замечалось не сразу. Двое охранников, видимо, в лифте и жили, вместе с ним разъезжая вверх и вниз. На вид работенка казалась гнусной. На минус десятом уровне Амоса выпустили. Его уже ожидало сопровождение: седая широколицая женщина в легкой защите и с пистолетом в кобуре — марки он не опознал. Как только Амос шагнул в холл, что–то дважды прогудело, но стрелять никто не начал, и потому он рассудил, что ничего не нарушил.

— Сюда, сэр, — сказала сопровождающая.

— Ага, понял, — отозвался Амос.

Их шаги гулко отдавались в коридорах, эхо металось между твердым полом и потолком. Забранные в металлические клетки светильники покрывали все сеткой теней. Амос поймал себя на том, что сжимает руки в кулаки, обдумывая, как стукнуть сопровождающую головой о стену и отобрать у нее пистолет. Всего лишь старая привычка, но обстановка ее всколыхнула.

Впервые внизу? — спросила женщина.

— Заметно?

— Есть немного.

В глубине коридора кто–то басовито взревел. На Амоса снизошло знакомое спокойствие. Когда сопровождающая подняла бровь, Амос ей улыбнулся. Она в ответ раздвинула уголки губ, но за ее улыбкой скрывалась другая мысль.

— Ничего с вами не случится, — успокоила она посетителя. — Нам сюда.

Серо–зеленые металлические двери тянулись двумя рядами по грубым бетонным стенам коридора. Во всех дверях были одинаковые окошки из толстого зеленого стекла, сквозь которые камеры казались аквариумами. В первой из них четверо в таком же снаряжении, как у седой, прижимали к полу мужчину. Старуха из приемной, зажмурившись, скрючилась в углу. Кажется, она молилась. Заключенный — высокий худой человек со струящейся бородой стального цвета — снова взревел.

Рука его выстрелила неуловимо быстрым движением, ухватила чью–то щиколотку и дернула. Пойманный завалился, но двое других прибегли к орудиям, похожим на электрокнут для скота. Один ткнул пленника в спину, другой — в основание черепа. Тот грязно выругался напоследок и обмяк. Упавшая охранница поднялась, из носа у нее текла кровь. Остальные посмеивались над неудачницей. Старуха, шевеля губами, стояла на коленях. Сделав долгий дрожащий вздох, она заговорила, потом завыла. Голос доносился словно за много километров.

Сопровождающая Амоса равнодушно прошла мимо, и он последовал ее примеру.

— Ваша здесь. Ничего не передавать. Если почувствуете угрозу, поднимите руку. Мы будем наблюдать.

— Вот спасибо, — сказал Амос.

Пока он не увидел девушку, он не сознавал, насколько все это напоминает бесплатную лечебницу. Дешевая пластиковая больничная кровать, стальной туалет встроен в стену и не огорожен даже ширмой, облупленная медико–диагностическая система, светящийся равномерным серым цветом настенный кран — и Кларисса с тремя длинными пластиковыми трубками, змеящимися из вен. Она похудела с тех пор, как он увозил ее со станции «Медина», которая тогда еще не была станцией «Медина». Локти стали толще плеч. Глаза на лице казались непомерно большими.

— Привет, Персик, — поздоровался Амос, усевшись на стул у кровати. — Выглядишь ты как дерьмо на палочке.

— Добро пожаловать в Бедлам, — улыбнулась она.

— Я думал, это называется Вифлеем.

— Бедлам тоже называли Вифлеемом. И что же привело тебя в мою оплаченную государством квартирку?

За дверным окошком охранники протащили по коридору железного человека. Кларисса проследила взгляд Амоса и криво усмехнулась.

— Это Конечек, — сообщила она. — Он доброволец.

— Это как?

— Мог бы уйти, если б захотел. — Она подняла руку, показав ему трубки. — Мы здесь все на модификантах. Позволил бы убрать моды — и мог бы перевестись в Анголу или в Ньюпорт. Не свобода, но там хоть небо есть.

— А без позволения их убрать не могут?

— Право на неприкосновенность тела прописано в конституции. Конечек — гнусная обезьяна, но закон распространяется и на него.

— А на тебя? У тебя тоже… эти?..

Кларисса склонила голову, захохотала так, что затряслись трубки.

— Не считая двух минут рвоты и распускания соплей после каждого применения, у них имелись и другие недостатки. Если их удалить, я не умру, по будет не лучше, чем сейчас, а хуже. Оказывается, неспроста та дрянь, что я принимала, не попала на открытый рынок.

— Паршиво. Не повезло тебе.

— Кроме всего прочего, это значит, что мне здесь оставаться, пока… Ну, пока я вообще есть. Каждое утро принимаю блокаторы, завтракаю в кафетерии, полчаса на разминку, а потом могу сидеть у себя в камере или в садке на десятерых заключенных — три часа. Сполоснуть и повторить. Это справедливо. Я сделала много плохого.

— А все те проповеди насчет искупления и преображения…

— Не все можно искупить, — сказала Кларисса так, что стало ясно — она об этом не раз думала. В ней сейчас была и усталость, и сила. — Не все пятна отмываются. Случается сделать такое, что последствия несешь до конца жизни и с раскаянием уходишь в могилу. Вот тебе и счастливый финал.

— Хм, — сказал Амос. — Думаю, я понимаю, о чем ты.

— Надеюсь, что не понимаешь, — возразила она.

— Жаль, что не всадил тебе пулю в голову, когда был шанс.

— Жаль, что я не попросила. Так что же тебя сюда привело?

— Был по соседству, прощался с куском прошлого. Вряд ли я сюда вернусь, вот и подумал, что другого случая навестить тебя не выпадет.

На глаза у нее навернулись слезы. Кларисса взяла его за руку. Странным было это прикосновение. Пальцы на ощупь казались восковыми и слишком тонкими. Амос боялся обидеть ее, отстранившись, и потому постарался вспомнить, как ведут себя люди в такие интимные минуты. Представил на своем месте Наоми и пожал девушке руку.

— Спасибо, что вспомнил про меня, — сказала она. — Расскажи об остальных. Как там Холден?

— А что, — удивился Амос, — они тебе про Илос не рассказывали?

Цензура не пропускает ко мне ничего о нем. И о вас. И о «Мао–Квиковски», и о протомолекуле, и о кольцах. Считается, что мне это вредно.

Амос уселся поудобнее.

— Ну, ладно. Так вот, вызывает, значит, капитана…

Минут сорок пять, а может, и час Амос выкладывал историю «Росинанта», начиная с того момента, как Клариссу Мао сдали властям. Он был не силен в пересказе сюжетов без мордобоя и не сомневался, что скоро завязнет. Но Кларисса впитывала его рассказ, как песок впитывает воду. Диагностер время от времени попискивал, реагируя на изменения ее пульса.

Глаза у нее стали закрываться, словно Кларисса засыпала, но пальцы, сжимающие руку Амоса, не расслаблялись. Он не знал, то ли это действие дряни, которой ее накачивали, то ли что еще. Кларисса, кажется, не заметила, что он умолк. Неудобно было уходить, ничего не сказав, но и будить ее только ради того, чтобы попрощаться, не хотелось. Так что Амос сидел, глядя на девушку, поскольку больше здесь смотреть было не на что.

Странное дело, она помолодела. Исчезли морщинки и у глаз, и у губ. Щеки больше не казались запавшими. Словно время, проведенное ею в тюрьме, не шло в зачет. Можно было поверить, что она никогда не состарится, не умрет и останется здесь навечно, мечтая о старости и смерти. Наверное, это был побочный эффект от той мерзости, что с ней проделывали. Вроде бы какие–то виды загрязнения среды оказывали такое же действие — впрочем, Амос не помнил. Кларисса убила многих, но и ему приходилось убивать, так или иначе. Странновато, что он уйдет, а она останется. Она жалела обо всем, что сделала. Может, в этом и заключалась разница. Раскаяние и наказание — две стороны кармической монеты. А может, Вселенная просто бьет наугад. Не похоже, чтобы этот Конечек в чем-то раскаивался, а все равно он заперт здесь.