Тайны отдела охраны музеев (СИ) - Тур Тереза - Страница 17

— Видишь ли… Если он так выглядит для меня — это еще не значит, что он так выглядит на самом деле. Мы в принципе можем видеть только то, что можем себе представить. Это очень сложно, я знаешь, не психолог…И если честно…Я сам от всего этого устал. Сам не знаю, — верю или нет. Но если мне что-то померещилось и я это запомнил — это не спроста. Это единственное, что я могу тебе сказать прямо и без прикрас. Остальное — к Витольдовне, Ефремовичу, трактатам всем этим философским. А я — вояка. И ты — вояка, боец просторов Интернета! Мой тебе совет — не забивай голову…

— Так как?

— Ну вот скажи, — тебе зачем?

— Удовлетворить любопытство. Это, собственно, единственное развлечение, по сути.

И тут он улыбнулся настолько просто, искренне, и…даже как-то глуповато, что ли… Панда — промелькнуло в голове. Раньше Старцев никогда не задумывался, что прозвище, данное ему из-за изображения на куртке, из которой он так и не вылезал, подходило ему как нельзя лучше. Панда. Очень редкий, добродушный экзотический зверь — сидит в заповеднике, ест бамбук, потому что ничего другого не ест, — и скоро вымрет. Потому что безобидный, потому что безотказный, потому что исполнительный, и потому что редкой души человек. Как-то в одно мгновение пронеслись эти почти два года. Он его начальник, конечно, но именно сейчас он понял, что — друг. Борька никогда, ни разу не отказал, ни в одной даже невыполнимой на первый взгляд просьбе, сидел по трое суток без сна, ни разу ни на что не пожаловался, а ведь он прикован к этой коляске, не отходит от ноута. Как же он раньше не догадался, что ему элементарно скучно. И тут он стал вспоминать, — вывозили ли его на улицу за последние дни этого кошмара, и понял, что нет, ни разу. Сколько же Борька спал и сколько он для них сделал, он даже не попытался вспомнить, чтобы не умереть от стыда прямо здесь и сейчас…

— Это дверь-вертушка, как в торговых центрах, только стенки лопастей не просто из стекла, а как из той жидкой гадости, из которой терминатор последний был.

— Интересно…

— Слушай…Пойдем погуляем, а? Пива попьем.

— Так ночь же.

— Белые ночи, во-первых, а во-вторых — тебе свежий воздух нужен. Ноут на всякий случай возьмем с собой — аккумулятора додежурить эту ночь хватит. Ну, ты как?

— Я готов!

И они выбрались на улицу и покатили, куда глаза глядят, то есть в поисках пива.

Белые ночи Санкт-Петербурга… Излюбленное развлечение туристов, время, когда гостиницы дороже в два, а то и четыре раза, время, когда зазывалы на экскурсии срывают голоса, а Петр и Екатерина бродят в надежде, что с ними, наконец, сфотографируются. Мысли Егора Ивановича Старцева, как раз оборвались на Петре и Екатерине, когда он их увидел. Они сидели на лавочке, вернее полулежали карточным домиком, привалившись, друг к другу, а в ногах у них стояла коробка импортного баночного пива. Несколько пустых банок валялись тут же, на скамейке, с живописностью как бы случайно вывалившихся из корзинки фруктов. Егор Иванович испытал настолько сильную, неоднозначную, и смешанную гамму чувств, что разобраться в них без пива было бы попросту невозможно, а профессиональное чутье подсказывало, что надо.

Первое чувство — радость от невероятной удачи. Панда без конца пил лимонад «Тархун», и в его холодильнике можно было найти запас этого напитка на год вперед, а вот пива примерный сотрудник на работе не пил, поэтому надежды на то, что они в принципе найдут пиво в два часа пусть даже самой белой ночи, не было практически никакой. А тут такая удача! Тихонько взяв ящик, стараясь не нарушить ровное, безмятежное и невероятно слаженное дыхание этих двоих, Егор Иванович поставил добычу на колени самого младшего сотрудника своего отдела, сунул деньги в лежащую на коленях Великого Петра Первого треуголку, и на радостях они покатили дальше.

На повороте коляску необходимо было развернуть и приподнять на паребрик. Исполняя этот маневр высокий, слегка тучный, но широкоплечий и мускулистый байкер замер… Его взгляд остановился на открывшейся панораме только что пройденного маршрута.

Мистический свет белой ночи… Без лишней патетики, — это, черт возьми, действительно так! Что-то прохладно-сумеречно-рассветное начинает растекаться в солнечном сплетении во время прогулки по Петербургу белыми ночами, взгляд начинает застревать и «тонуть» без особых причин в пейзаже, будто кто-то или что-то заставляет его замереть, чтобы запомнить навсегда-навсегда. Чувствуешь себя камертоном, по которому ударил старый еврей-настройщик, зажав его между большим и указательным пальцем левой руки, поднятой к уху, правой поглаживая пожелтевшую клавишу старинного, хрупкого инструмента, весь обратившись в слух. Этот инструмент — город, настройщик — белая ночь, а ты — камертон, вибрирующий каждым атомом-молекулой-клеточкой… Ууууууууууу…..И хотя самый тонкий инструмент, способный воспринять магию белых ночей — душа влюбленного поэта, начальник службы особого отдела Музеев Егор Иванович пребывал в состоянии близком вышеописанному… На улице Времени, на одинокой лавочке, белой Петербургской ночью спали сильно подвыпившие Петр и Екатерина.

Старцев не мог оторвать взгляда от высокого худого мужчины средних лет и кругленькой, на вид старше своего партнера женщины. Загримированы они всегда были настолько сильно и неряшливо, что уверенности в том, что ему встречается одна и та же парочка, у него не было. Несмотря на то, что было тепло и практически безветренно, прядь парика дамы слегка покачивалась, ей вторила волна не очень чистых, слегка надорванных кружев жабо ее кавалера. Егор вдруг вспомнил тот день, когда приехал осматривать свое штабное казенное жилище. Вдруг, совершенно по непонятной причине, руководство музейного ведомства, проявило невероятную щедрость, не просто предоставив ему жилплощадь, но и предложив подписать договор-соглашение об обязательном проживании начальника отдела по предлагаемому адресу в интересах дела. Честно говоря, история странная, но окончательно он отказался в этом участвовать, когда встретил этих актеров. Не проявляя вроде бы никакого интереса к нему, они, казалось, внимательно за ним наблюдали, будто только и ждали, что он тут поселится. Старцев еще подумал, что переутомился, видимо, — надо бы взять несколько отгулов, съездить куда-нибудь, и что фобия уличных ряженых — это что-то новое. Вот и сейчас он смотрел на них, не отрываясь, взгляд привычно расфокусировался и уловил голубоватое свечение вокруг…

— Егор Иванович, давайте я сам. Наверное, камень застрял — так бывает, я сейчас…

— Нет-нет, все в порядке…

— А что Вы там увидели?

— Я? Где?

— Ну, вы сейчас так долго смотрели на них. Не отрываясь. Вас что-то насторожило?

— Я смотрел? Не помню… Дай лучше пива, и себе возьми — мы отдыхаем, а не работаем, забыл?

— Есть — отдыхать, а не работать!!!

Банка с пивом была прохладная, пузырьки били в нос, а свежий воздух вскружил голову. Борька в эти минуты чувствовал настоящее счастье — их никто не видит, потому что никого нет — ночь, можно не чувствовать себя неловко от бесконечных жалостливых или просто испуганных взглядов, а главное — шеф сейчас выпьет, расслабится, и он наконец-то выспросит у него все, что ему хочется. Вопросов в его новой работе было больше чем ответов, и настроен он был более чем решительно. Они катили по Петропавловке, и Борьке казалось, что из-под брусчатки бьет мягкий, голубоватый свет… Голубым светилась змея в руках статуи Афины на центральных воротах, голубым светились орлы, украшавшие мост. Борька сделал еще один глоток, потряс головой и попытался расслабиться. Наверное, он слишком много проводит времени за голубым экраном. Старцев толкал коляску, с удовольствием отмечая, что все уровни магической защиты в порядке — брусчатка Петропавловки, змея, орлы…

Борька подставил лицо еле уловимому летнему ветерку, закрыл глаза, попытался почувствовать запах Невы.

Трудно не помнить себя. Трудно не знать, — откуда ты, кто твои родители, есть ли у тебя сестра или брат. Эти вопросы мучили, доводили порой просто до бешенства. Откуда пальцы летают по клавиатуре сами собой? И почему он, в конце концов, инвалид? Он таким родился, или он таким стал? Единственное что он помнил, и в чем не сомневался было его имя — Борис. Прозвище свое он получил уже позже, с легкой руки шефа.