ПП. Благие намерения (СИ) - Линько Татьяна - Страница 19

Я вдруг вспомнила о хороших манерах.

— Ерш, знакомься — Ириена и Сервений Снежины, родители нашей мисс Плам. Прародители — Ерш Скиталец, наш почетный гость.

— О! Я про вас слышал! — Сервений протянул парню ладонь для рукопожатия, — Первый оборотень в СлавМАке! И как оно там? Очень сложно?

— Не особенно, — ответил Ерш, — Сначала было много непонимания, но с годами стало легче…

— Ну, на нечеловеческом отделении вообще мало чему удивляются. Я слышал, недавно даже египетских баст[25] приняли, это правда?

— Переговоры все еще ведутся, слишком уж специфические у них требования… особенно гастрономические. Но, скорее всего, так и будет.

— Вот это было бы интересно! А вы знакомы с профессором…

Я решила, что этих двоих можно оставить на некоторое время наедине. Одной из отличительных черт ворлока Сервения было неистощимое любопытство. Сбор информации от третьих лиц и сравнение с истиной захватывали его с головой, так что теперь бедному оборотню предстояло утолять его жажду знаний и опровергать мифологию на протяжении многих часов.

— Красивый мальчик, — задумчиво протянула бабушка Ириена, проплывая вместе со мной сквозь толпу, — Очень вежливый. Но папик его замучает.

— Боюсь, самую страшную часть семейства он уже видел, так что вряд ли получится напугать его остальным.

— Откуда он здесь?

— Приехал на собеседование в клинику «Жемчуг», — я старалась как можно аккуратнее преподносить «официальную» историю, — и остановился у нас. Бедняга был мгновенно взят в плен.

— Охотно верю. Тилли в этом плане слишком похожа на отца, и Оливия ничуть не лучше. Надеюсь, они к нему не пристают?

Она произнесла слово «пристают» таким тоном, что в простом сочетании букв причудливо переплелись струны сладострастия и злокозненности.

— Нет, что ты. Скорее, сработал дремучий материнский инстинкт.

— Это хорошо, они бы его с ума свели. А ты, внучка, в нем не заинтересована?

— Ба, перестань.

— Не «ба, перестань», а давно пора. В мире много мужчин без острых ушей и стремления разбить тебе сердце.

— Сейчас…неудачное время.

Да, именно. Неудачное.

— Хватит, Диана. Отбрось и забудь. Говнюки случаются.

Истинно так. Но сказать-то всегда проще, чем сделать, не так ли?

Мы дрейфовали в море лиц, поминутно останавливаясь и заговаривая с гостями. Здесь никто не обращал внимания на расу и возраст, все были равны и дружелюбны друг к другу настолько, насколько это возможно. Если бы атмосферу дома По-Плам можно было растянуть на весь мир, вселенная стала бы гораздо более счастливым местом.

Увидев среди гостей единственную девушку в брюках, я извинилась перед Ириеной и стремительно направилась в самое сердце ирландского семейства, на бегу выкрикивая:

— Уна! Черт возьми, дочь банши, где тебя носило?!

— Какое твое дело, болотная лягушка?! — не осталась в долгу подруга, — Я здесь, падай на колени и боготвори меня, несчастное создание!

Я добралась до шумной девушки, и мы сцепились в объятьях, визжа и ругаясь, как пьяные гоблины. Высоченная Уна легко держала меня на весу, ширина ее плеч повергала в благоговейный трепет бывалых пловцов, а длину ног можно было измерять в километрах. Амазонка в золотистом брючном костюме. Страстная любительница экстремального скалолазания, подледного дайвинга и гонок на квадроциклах, искусная матершинница…

— Сколько мы не виделись? Три…нет, четыре месяца! — громогласно восклицала Уна, осматривая меня с головы до ног, — Отличное платье, но по болотам в таком не побегаешь.

— Пока и не планировалось, — я не могла перестать улыбаться.

— Ночь только начинается. Все может быть.

Ирландка окинула цепким взглядом толпу и заинтересованно хмыкнула.

— Кэльпи здесь, — отметила она, — Вампиры, оракулы, жнецы, валькириды… ни одного остроухого. Ты злопамятнее, чем я думала.

Ну вот, опять двадцать пять.

— Я не хочу его видеть, — отрезала я, — Тема закрыта.

— Мне он вообще никогда не нравился. Постоянно возникало желание надеть на него юбку и забросить в толпу пьяных матросов. Он же пудрится, как девушка!

Я, вопреки собственному желанию, хихикнула. Уна била не в бровь, а в глаз.

— Дамы и господа! — разнесся по залу магически усиленный голос мисс По, — Все, кто стоит с пустыми руками — возьмите бокалы и поднимите их за здоровье именинницы, которую мы любим, как бы сильно она нас не раздражала! До дна!

Я цапнула с подноса бокал и выпила шампанское залпом. Ой, пузырьки… Мисс Плам стояла посреди танцпола, как воплощение скромности и благопристойности.

— Прими же, дорогая подруга, этот сердечный подарок! — миссмистер хлопнула в ладоши, и двери зала распахнулись, впуская… осьминога. Точнее, серебряный канделябр в форме осьминога с четырьмя синими свечами в щупальцах. Его присоски издавали смешной чмокающий звук, соприкасаясь с плитами пола, и он был абсолютно, потрясающе, восхитительно живой.

— Какая прелесть! — Матильда подняла канделябр с пола и водрузила его на столик с сырными шариками, — Он замечательный, Вилли! Спасибо!

Она крепко обняла подругу и повернулась к гостям:

— Между первой и второй пауза минимальная! Noroc[26]!

— Noroc! — поддержали люди и нелюди, опустошили бокалы во второй раз и подбросили хрупкую посуду вверх, на лету сшибая файерболами. До пола не долетел ни один.

— А теперь — танцы! — объявила мисс Плам, и маска приличий окончательно развеялась, обнажив клыкастый ехидный оскал. Страстные мужчины вихрем пронеслись по залу, буквально вылавливая для себя партнерш, чтобы через секунду закружить их в умопомрачительном вальсе под симфоническую версию «Крыльев» Наутилуса. Ерш поспешил пригласить Матильду, а миссмистера подхватил прекрасноокий кэльпи с серьгой-клыком в правом ухе. Ведьмы хохотали, на ходу распуская волосы и разбрасывая горсти разноцветных искр, ворлоки сбросили пиджаки и фраки и исподтишка, между танцевальными движениями, сбивали порхающих «светлячков» крошечными молниями. То и дело кто-нибудь из гостей становился жертвой шального снаряда, и сотрудники «Волшебных праздников» сначала обливали несчастного ведром воды, затем вручали большой кубок ароматного глинтвейна и щекотали, пока бедняга не разражался диким хохотом. Когда зал почти погрузился во мрак, идальго Рамирес поднял руку и украсил орхидеи на потолке россыпью ярких голубых звезд. Их свет рассыпался по коже крошечными пузырьками, приятно щекоча и наполняя каждую клеточку тела прохладной, как море летней ночью, энергией. Тени стали резче и глубже, и танцующие пары выглядели совершенно фантастически, словно лепестки разноцветной бумаги в вихре чернильного дыма.

Нас с Уной разлучили довольно быстро: ее без лишних церемоний сграбастал валькирид Альрик, обладатель шикарного баса и умопомрачительных грудных мышц, а меня галантно, но неуклонно увлек молодой ворлок Диего из испанского ковена. Мне некстати вспомнилось, что он еще в Барселоне положил на меня глаз.

— Наконец-то встретились! — он вел уверенно, но без лишней агрессии, позволяя мне полностью отдаться танцу и не беспокоиться о шагах и подоле платья, — Ты сегодня великолепна.

— Ты тоже хорошо выглядишь, — я ничуть не лукавила, но смотрела без лишнего восторга.

— Вы с тетушками так внезапно покинули Барселону летом, — Диего без усилий поднял меня на вытянутые руки, грациозно повернулся и аккуратно опустил обратно, — Идальго Рамирес был совершенно разбит — он ведь почти сделал предложение синьорине Матильде, да и для меня мир стал немного холоднее с вашим отбытием. Можно?

Я не успела спросить, что именно «можно» — его губы прижались к внутренней стороне моего левого запястья, и бледная кожа предплечья покрылась затейливым растительным рисунком.

— Это подарок, — пояснил испанец, — Не бойся, он появляется и исчезает по желанию.

— Спасибо, — цветок был очень красив, а вот интимность жеста оставила неприятное послевкусие — как будто здоровенный кусок ухаживаний вырвали, сжевали и затолкали в горло. Тогда в Барселоне мы просто сидели рядом за стойкой паршивого бара, пили сангрию, разговаривали о музыке, рассказывали анекдоты… И расстались как раз тогда, когда интерес возник, а активные действия еще не сформировались.