Иная. Песня Хаоса (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 8

Все трое сверкали глазами на обомлевшего отчима. Взрослый крепкий мужик, казалось, желал провалиться сквозь землю, готовый в любой момент заплакать от отчаяния и бессилия. Он не рассказал никому из соседей о случившемся, соврал всем, будто просто напился на ярмарке, за что его изругала жена. Но при появлении сватов селяне столпились у двора, рассматривая странных людей из-за леса. По толпе проходились шепотки, хотя для Коти они сливались в единый неразборчивый гул.

— Забирайте-забирайте ее, добрые люди! Не хворая! Совсем не хворая! Сильная девка! Хоть в прорубь может нырнуть — ничего ей не станется, — затараторила старшая жена, едва не кидаясь в ноги страшным «сватам». Котя же сидела в санях, укутанная шкурами, но холод по-прежнему шел изнутри. Она едва не теряла сознание.

— Как же обряд-то? — все-таки подал голос старый друид, выступая вперед. Селяне молча поддерживали его.

— Обряд с духами будет в нашей деревне, — повторили ему.

— Иди отсюда, старик, — рыкнул на него старший наемник. И друид отошел, тяжело опираясь на посох, лишь выдохнув едва слышно:

— Беззаконие творится, беззаконие. Хаос вас покарает, если дурное замыслили.

Но отвечать ему не стали, лишь приказали трогать. Звонко свистнула плеть по бокам вороных коней, они захрапели и вскинулись. Гривы развевались по ветру, вокруг поднялся небольшой снежный вихрь. Дом исчезал в нем. Или же перед глазами все плыло. Туго стянутые под убором и платком две косы давили голову, обхватывали ее тугими змеями.

— Прощай, Котя… — сквозь поднявшееся ржание и скрип саней по снегу донесся едва уловимый голос матери.

— Будь счастлива, родная! — ответила как можно громче Котена, и ей казалось, что каждый шаг коней от ворот — это путь в царство мертвых или за барьер Хаоса. Теперь она считала, что жертвует собой ради мамы, как воин на поле боя. Вот только не по своей воле и не от своей вины приходилось ей жестоко расплачиваться.

«Ну вот и все. Богатая осень была, листопадная. Листопадная», — сказала себе Котя, когда сани вылетели за частокол. Ветер ударил в лицо, словно дыхание неизвестности. Он подхватил неведомо где найденные иссохшие бурые листья, закружил их, завертел, сжимая и растирая в своих жадных руках.

— Эгей! Быстрей! — только стегал коней наемник на облучке.

Путь пролегал через лес, частокол деревни все быстрее терялся среди зарослей, вскоре он остался лишь тусклым пятном в белесом мареве. Котя, сколько хватало глаз, смотрела из саней на родные места. С двух сторон ее сторожили страшные люди, третий нещадно бил коней, пока они не перешли на бешеный галоп. Если бы не «сваты», зажавшие по правую и левую руку, Котя вылетела бы из подскакивавших на снегу саней, едва не переворачивающихся на поворотах. Но возница, похоже, знал свое дело, точно привык уходить от погонь.

Они ворвались в лес, распугав птиц, которые взлетели с веток и осыпали снегом. Котя почувствовала, как холод засыпался за шиворот, неуютно поежилась и дернулась.

— Эй-эй, не балуй, — буркнул недовольным басом старший из наемных воинов, когда Котя случайно задела его локтем.

— Извините, — отозвалась она сухо, но не позволяла себе лепетать или шептать. Перед такими людьми, решила она, нельзя показывать свою слабость. Наемник же довольно скривился:

— Да, понравишься ты хозяину. Он таких девок любит.

Котя молчала, боясь спросить, куда же ее везут. В ее голове рождалось множество вариантов — один страшнее другого. Терем и уплата долга… А не в дом ли увеселений ее продали под видом замужества? Она слышала, что новый князь запретил их, назвал уделом беззаконных южан из-за Круглого Моря, которые не почитали духов леса и Барьера. Но худые люди по-прежнему собирали девок по деревням, сирот или попорченных, предлагали богатый терем и жизнь младшей жены. В обещанных хоромах участь их ждала иная, постыдная и безрадостная. А когда приезжали люди князя, то девушек выдавали за честных служанок богатого купца. Котя ужаснулась, вновь потянув до подбородка шкуру, словно ее уже раздевали. Вдруг для нее все сложилось в единую картину.

— Думаешь, мы разбойники какие? — усмехнулся все тот же бас. Кажется, Котя все-таки выдала себя смертельной бледностью лица. Сани для нее сделались почти колодой гроба.

— Не думаю, но вы ничего о себе не рассказали, — отозвалась Котя и смело подняла глаза. Наемник уставился на нее в упор, словно испытывая. Тяжелый долгий взгляд из-под кустистых бровей давил, как камень на грудь. Ни у пахарей, ни у охотников нет такого, только у тех, чье оружие испробовало человеческой крови. Котя испугалась, что ее ударят по лицу, принуждая опустить голову, но не сдалась. И тогда наемник гулко рассмеялся:

— Испугали мы тебя? Видим! Прости нас, глупая ты девка. Не разбойники мы и не в дом увеселений тебя везем. А у хозяина и правда терем есть, будешь его третьей женой. Да, уплата долга. Да, торопимся. И что же? Младшей женой берут тебя, как и говорили. Прежние две стары уже, а ты вроде крепкая.

«Значит, и сам он не молод», — подумала Котя, но сковывающий ужас немного отступил. Все-таки замужество лучше полного бесчестия. Хотя поверить до конца все еще не удавалось. «Дожила, — обозлилась на себя Котя. — Уже радуюсь такому. Ну, давай, радуйся тому, что не убили еще». Покорность и временное облегчение сменились новой волной яростного гнева. Она все еще не смирилась с тем, что это ее судьба, ее участь до самой смерти.

Но даже если бы она пожелала сбежать, не сумела бы: ее повезли незнакомым путем, в лесу уже повисли сумерки. Дорога взлетала вспаханными снежными брызгами из-под тяжелых конских копыт. Ничего не оставалось, только сугробы и поземка, да еще поднимался ветер, поэтому Котя накрылась шкурой почти с головой. Отовсюду доносился скрип сбитых сугробов и негромкие переговоры наемников. Они не веселились и не пели песен, даже не отпускали скабрезных шуток. Казалось, они ведали о некой опасности, с которой Коте еще не приходилось сталкиваться. И от этого сделалось еще неуютнее. Сумерки все сгущались, провожатые зажгли два факела.

— Протянули долго. Хаос побери эту толстую бабу с ее «выкупом» и старейшину с его расспросами, — выругался один из наемников.

Котя выглянула из-под шкуры: ее уже окружала практически кромешная темнота. Над головой только раскинули лапы ветки, да колыхался темный покров Хаоса. Ночью свет Барьера исчезал, переходил на другой материк, как говорили, и люди оставались один на один с непознанным огромным миром по ту сторону. Но ничего в нем не видели, хотя кто-то утверждал, что сквозь ночное небо возможно узреть страшных чудовищ.

Коте посчастливилось наткнуться взглядом на монстра, она созерцала только плотную черноту с переливами синевы. Хаос выглядел, как глубокий омут: волновался бликами и смутными тенями. Коте даже нравилось в детстве рассматривать его вечерами, зная, что все они под защитой Барьера и духов. Но здесь, в лесу, опасность чудилась в каждой тени, за каждым стволом.

Вновь сердце сжалось от отдаленного странного зова, вновь девичий венчик словно ожил за пазухой, зашевелились на нем неправильные узоры. Котя рассматривала темноту леса широко раскрытыми глазами — и вот среди темени загорелись два крупных оранжевых глаза.

«Волк!» — хотела вскрикнуть она, но язык примерз к нёбу. К тому же она давно уже знала, что это существо вовсе не волк, потому что не вьются они смутной тенью без формы и цвета, и нет у них над головами короны из ветвей. Существо же словно переливалось волнами, каждый раз меняя очертания — то волчья стать, то оленья, то грациозного снежного барса. Да еще на спине временами вздымались словно крылья. Неизменно блестели только яркие непроницаемые глаза.

«Что если кто-то прорвался через Барьер? Если меня выслеживает создание Хаоса, то мне не спастись. Но зачем я Хаосу? Я ведь не иная. Нет! Не иная. Уходи, добрый зверь, уходи в свой мир», — мысленно заклинала Котя, невольно сдавливая девичий венчик под шубой. Она все больше ощущала себя одиноким листочком, оторванным от дерева, высыхающим, рассыпающимся.