Пасть: Пасть. Логово. Стая (сборник) - Точинов Виктор Павлович - Страница 2

Гном проходит от люка назад, где восемь человек ухватились за ручки тяжеленных зарядов. Всматривается в освещенные фонариком лица. Там, впереди, наверху, кроме прочих – шестеро парней из внутренней охраны. Свои ребята. Еще вчера – свои… Но все в порядке, на лицах никаких сомнений – наверху враги. Наверху – трупы. Не знающие, что тут затаилась их смерть, готовая к прыжку.

Он становится у второго заряда. Его место здесь. Командир впереди на лихом коне – лишь в фильме про Чапаева. Последний взгляд на прозрачный щиток, врезанный в крышку заряда. Под ним – тумблер и круглая ручка таймера. Полный оборот – двадцать минут. Повернуть полностью, дернуть тумблер – и у них двадцать минут, чтобы уйти как можно дальше. Половина оборота – десять минут. Четверть – пять.

Гном бросает в микрофон два коротких слова и говорит ставшую ритуальной фразу:

– Ну что, волчата? Никто не планирует жить вечно? Гулливер, давай!

Гулливер, согнувшись едва не втрое, отводит для удара ботинок сорок седьмого размера. Люк чуть-чуть просел – как раз на толщину шва. Шов хитрый, прилагать чрезмерных усилий не надо – двухтонная овальная громадина замерла в неустойчивом равновесии. Сейчас будет немного шумно. Бронеплита рухнет с грохотом и дальше счет пойдет на секунды и терции…

Гулливер мощно вдохнул и…

Крохотная клипса в ухе ожила. Голос Гнома:

– Капитан, начинаем!

Ну вот и все. Конец переговорам. Но разговор не окончен. Надо отвлечь Профессора и тех, кто рядом с ним, отвлечь в последний раз. И он сказал первое пришедшее в голову:

– Марченко! Срочное сообщение! К нам вылетела комиссия, два часа назад. Смешанная – Минобороны и Академия Наук. Можете…

Капитан осекся – из клипсы донеслись звуки, заставившие замолчать и схватиться за рукоять пистолета. Единственного у них пистолета, заряженного особыми пулями.

…и люк не выпал с адским грохотом. Люк выпал почти бесшумно – так, с легким скрежетом. Потому что он ввалился внутрь – прямо на Гулливера. Даже не ввалился – был с силой выдавлен, стремительно вылетел… И дальше все пошло очень быстро.

Гулливер не успевает ни отпрыгнуть, ни даже крикнуть – короткий хрип, мягкий хруст – все кончено. Никто не ужасается, никто не спешит на помощь – потому что вместе к плитой к ним вваливается и кое-что другое…

Черная косматая тень выстреливает из мрака живым снарядом – передовая тройка опрокинута, смята – но пытается подняться лишь один – безуспешно, булькая рассеченным горлом. Тень уже среди них, в самой середине – стрелять нельзя, кругом свои – и они не стреляют, но только в первые секунды, обошедшиеся слишком дорого. Крики, стоны, хрипы. Короткий рык. Первая очередь – серия негромких хлопков. Потом – со всех сторон – те, кто еще жив. Туннель кишит свинцом. Пули рвут спертый воздух, рикошетят от стен. Пули убивают своих. Фонари брошены, фонари хрустят под ногами – света все меньше. Тень мечется окровавленной молнией. И, фоном – чей-то долгий крик – высокий, однотонный, пронзительный. Стрельба гаснет – магазины пустеют, менять некогда. И почти уже некому…

Гном бросает бесполезный автомат – тень не боится пуль. Кровь на глазах – лоб пробороздило рикошетом. У него есть секунда, много две. К заряду! Щиток – четыре винта по углам, плексиглас полтора сантиметра. За спиной все заканчивается – слишком быстро. Гном бьет. Один удар, повторять некогда – кулак расплющен, под лопнувшей кожей – месиво. Но щитка больше нет. И тут же – убийственная хватка сзади, дикая боль в шейных мышцах. Пасть сжимается, позвонки хрустят. Он падает вперед, на заряд, пальцы здоровой руки – запредельным усилием – на рычажок тумблера. Дернуть сил нет. Все быстро меркнет.

Потом, когда Гнома безжалостно и стремительно рвануло назад, пальцы разжались – но через долю секунды. Рычажок замер вертикально – и медленно скользнул в другое положение. Всего рванувшегося наружу света и пламени уже не хватило, чтобы рассеять поглотившую Гнома тьму…

Два звена «крокодилов» уходили на запад, к Ижме. Центральный блок корчился в агонии. Что могло гореть – горело. Что не могло – превращалось в ничто в белом термитном пламени. Близко не подойти, стояли в отдалении, пальцы на спуске – на всякий случай. Если вдруг рванется из огненного ада охваченная пламенем стремительная фигура. Не рванулась – вертолетчики сработали чисто.

Конечно, кануло и то, что надлежало демонтировать и вывезти… Но снявши голову… В нескольких шагах от Капитана тлела пачка машинописных листов, прошитых толстой суровой нитью – не иначе выбросило волной при первом заходе, когда ракеты «воздух-земля» вскрывали бетонные стены блока, прогрызая путь к главной цели. К клеткам.

Подошел, загасил, поднял – от штампа на титульном листе остался лишь край синей рамки и буквы: «…НО». Секретно. А то и совсекретно. Фамилии авторов уцелели: Марченко и Чернорецкий. Посмертный труд Профессора… Сунул за пазуху – негоже секретным документам валяться где попало…

У останков блока делать нечего. Капитан медленно пошел туда, где полтора часа назад земля вспучилась и опала гигантским нарывом – над туннелем. Над люком. Над группой Гнома.

В двухстах метрах – воронка, вокруг – желтоватый глинистый вал. Там не уцелел никто. Даже теоретически никто не мог спастись при взрыве в такой трубе. Это все равно что выжить, сидя в пушке главного калибра линкора, – при выстреле.

Капитан снимает сферу, короткие волосы слиплись от пота. Дорого им обошелся сумасбродный дурак Марченко…

Вдруг – боковым зрением – какое-то движение. Развернулся прыжком – на склоне земля шевелится, слегка бугрится, осыпается желтый суглинок. Словно на поверхность пытается выбраться растревоженный взрывом крот… Крот?

Лапа. Окровавленная лапа с пятью длинными, хищно загнутыми пальцами – слишком длинными для любого зверя. Капитан ошалело смотрит, как слепо скребут землю острые когти… Но рука знает свое дело, рука ныряет за пистолетом сама, не дожидаясь команды мозга.

Пули буравят землю – вглубь, туда, где кошмарный хозяин кошмарной лапы. Мерзлый суглинок разлетается в стороны и в какой-то момент Капитан понимает, что перед ним лишь оторванная кисть – белеют обломки кости, обрывок мышцы судорожно сокращается… Приставляет дуло почти вплотную и тремя последними патронами разносит страшноватую находку. Потом старательно вдавливает каблуком в грязь подергивающиеся ошметки. Отходит задом, не отрывая взгляда от воронки – но там тихо. На этот раз все закончилось. На этот раз…

Задание выполнено, можно докладывать Генералу.

Полигона больше нет.

Здесь – больше нет.

Издавна невезучей деревней было Редкое Кузьмино. Старинной и невезучей.

Вроде рядом, пешком дойти – и Санкт-Петербург, и Царское Село, и тракты на Ригу, Варшаву, Киев, – но только рядом. А Кузьмино – в стороне. На отшибе. Двадцать верст от столицы – провинция. Глушь. Дыра. Безвестность…

Судьба редкокузьминцев не баловала. И если попадали они на страницы истории – повод тому бывал самый гнусный…

Например: в октябре семнадцатого схватились у деревни мятежные казаки Краснова-Керенского с усмирявшими их балтийскими матросами. Или, если глянуть по-другому, – мятежные матросы с усмирявшими казаками.

В исторические книги за этот факт Редкое Кузьмино хоть одной строчкой, да попало. Ценою славы оказались выметенные под ноль припасы да подпаленные амбары с сараями…

А в Великую Отечественную – и того хуже. Так уж остановился под Ленинградом фронт, что передовая прошла по Редкому Кузьмину, – и простоял всю блокаду.

Деревни не стало. Что не сожгли снаряды и бомбы – раскатали немцы на перекрытия блиндажей и землянок; жителей, понятно, из фронтовой полосы угнали на работы в Германию.