Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя - Страница 4

Я выхожу из-под козырька крыльца, сажусь на скамейку, прямо под мелкий дождь.

И зачем-то нахожу в телефоне номер, который подписал: «Незнакомка». Нафига, спрашивается, сохранил? И самое интересное, нафига сейчас звоню? Чтобы услышать, что нормальные люди в такое время уже спят? Интересно, она матом меня пошлет или ограничится «придурком»?

Странно, но она отвечает после третьего гудка: не очень похоже на человека, который смотрит сладкие сны.

— Привет, добрый детский доктор, — говорит она.

Жмурюсь, как губка, впитывая мягкий голос. Он не то, чтобы сексуальный: скорее теплый, нежный, аккуратный, как будто она боится порезать язык о лишние слова.

— Привет, девушка с приятным голосом, — отвечаю я, чиркая зажигалкой и делая первую, глубокую затяжку. — Не разбудил?

— Я не спала, — отвечает она.

— Почему?

Пытаюсь представить, как она может выглядеть. Определенно, молодая. Почему-то фантазия рисует этакую малышку мне по плечо, с минимум косметики и гордым вздернутым носом.

— Я только полчаса, как приехала домой.

— Хорошая ночка была?

— Что? — не понимает она, но быстро соображает и говорит: — У меня рабочий день совершенно ненормированный. Чаще начинается во второй половине дня и до полуночи.

— Ты стриптизерша? — озвучиваю самую приличную из пришедших на ум догадок.

Она негромко смеется. Надо же, женщина, которая не обижается на мою прямолинейность. Я почти заинтересован.

— Нет, добрый детский доктор, я просто владею ночным клубом.

Ничего себе.

— Не называй меня добрым детским доктором. — Умалчиваю о том, что меня передергивает от самого словосочетания. Добрым детского врача может назвать только человек, который ни черта не знает о детских врачах.

— Как же тебя называть?

Сквозняк заставляет меня поежиться, и слово само срывается с языка.

— Допустим, Ветер.

— Хорошо, Ветер.

— Твоя очередь. — Даже интересно, что она придумает. Но чтобы уберечь этот разговор от всякой реальной херни, я на всякий случай предупреждаю: — Только давай без имен, малышка.

Она выдерживает паузу в пару секунд, и, подхватывая мое настроение, отвечает:

— Можешь называть меня Осень, Ветер.

— Ну здравствуй, Осень.

Я делаю паузу, чтобы отпить кофе, морщусь, потому что он уже почти остыл, а холодный кофе — та еще дрянь. Во всяком случае, для меня. Но настроение такое, что я готов глотать его литрами, даже со льдом, лишь бы немного прояснилось в голове. Образ девочки на операционном столе до сих пор стоит перед глазами, и я знаю, что она будет преследовать меня еще несколько дней, прежде чем начнет угасать.

— Тяжелый день? — вкрадчиво спрашивает Осень.

То ли я вздохнул и выдал себя, то ли пауза затянулась, но она словно знает, что именно сейчас этот вопрос был необходим мне, как воздух.

— Потерял девочку, — говорю коротко, втягивая в легкие табачную отраву. Все, решено, последняя сигарета.

— Сожалею, — говорит моя собеседница совершенно искреннее.

— Ага, — сухо отзываюсь я, допиваю кофе, зажимаю стаканчик между коленями и начинаю прожигать его кончиком сигареты. Делаю глаза, нос. Страдаю фигней, лишь бы не думать о том, о чем не думать не получается.

— Всех спасти невозможно, но если ты вернул матери хотя бы одного ребенка — ты стал для кого-то ангелом-хранителем.

Обычно я терпеть не могут вот это все: разговоры об ангелах, о провидении и о том, что я должен становиться крестным каждому спасенному ребенку. Потому что это чистой воды бессмысленный пафос. Я просто делаю свою работу, и иногда по серьезному лажаю и делаю ее херово. Но интонация Осени такая настоящая, что не удивлюсь, если она искренне верит в то, что говорит. Я даже сдерживаю трех своих вечных спутников в любом диалоге — Цинизм, Иронию и Насмешку — и ограничиваюсь лаконичным и нейтральным:

— Спасибо, Осень. — Тушу сигарету, бросаю окурок в изуродованный стаканчик и комкаю его в кулаке до состояния угловатого мячика. Урна стоит на крыльце — попаду — не попаду? — Ну а ты чем занимаешься в такое время, кроме того, что пришла домой?

— Готовлюсь к серьезному разговору. — Она даже не пытается скрыть нотки раздражения.

В этом вся прелесть вот таких обезличенных разговоров: мы никто друг другу, нам незачем думать о том, о чем всегда думают мужчина и женщина в диалоге — мы не пытаемся казаться лучше, чем есть на самом деле, не говорим фальшивые, но правильные слова, я не играю мускулами, она не кокетничает. Я бы сказал — идеальнее, чем разговор с попутчиком в поезде дальнего следования.

— Что за разговор? Могу подбросить парочку крепких слов, которые гарантировано вышибут собеседника из седла. Еще благодарить будешь.

Она смеется. Она, блин, так смеется… Тихонько, но от души, искренне, с легким урчанием, словно разнеженная кошка. Ловлю себя на том, что прижимаю телефон чуть сильнее.

— Какая поразительная щедрость, — дразнит Осень самую малость.

— Ну, мое предложение не имеет срока годности, детка.

— Детка? — переспрашивает она весело. — Что еще за «детка»?

— Если скажешь номер почтового отделения, вышлю тебе Словарь русского языка, заглянешь в него — и тебе откроется истина. И, детка, я уже второй раз назвал тебя «деткой», а вот с этим — уже целых три. Ты там не плавишься от праведного гнева? А то у меня ухо горит — просто пипец.

И она снова смеется, на этот раз громче. Слышу возню, шорох одеяла. Кажется, моя собеседница валяется в постели.

— Отвлекаю ото сна? — спрашиваю на всякий случай, практически не сомневаясь, что сейчас меня вежливо попросят отвалить. И почему-то перспектива потерять ее так быстро вызывает грусть.

— Все в порядке, я еще не допила свой кофе.

Она пьет кофе ночью. Просто невероятно. Я думал, нас таких на всем белом свете единицы, можно пересчитать по пальцам одной руки.

— Не уснешь же, — говорю вслед своим мыслям.

Забиваю на то, что это вроде как идет вразрез с моим намерением не втягиваться в этот диалог, и начинаю фантазировать о том, во что сейчас одета моя собеседница. Хозяйка ночного клуба точно не спит в какой-то застиранной ночнушке. Но и в чем-то жутко сексуальном ее тоже представить не получается. Воображение рисует расплывчатый образ хрупкой фигурки в чем-то белоснежном, мягком.

И вдруг я с большим запозданием понимаю, что даже не в курсе, замужем ли она. Возможно, все это приготовлено в качестве ночного десерта ее мужчине.

Эта мысль вклинивается между нами невидимым и немым третьим собеседником.

Прицеливаюсь, швыряю стаканчик в урну. Он ударяется о край — и отлетает куда-то в кусты.

— Я человек наоборот, — говорит Осень, — без чашки кофе на ночь просто не усну. И не проснусь.

— Ты замужем? — спрашиваю я, и тут же мысленно крою матом этот импульс. Не все ли равно, в самом деле? Так или иначе, я собираюсь удалить ее номер, как только мы попрощаемся, ни к чему эти личные вопросы. — Не говори. Все равно.

— Четыре года в разводе, — все-таки отвечает Осень. Голос неожиданно натягивается, хоть она определенно пытается с ним справиться. — Завтрашняя встреча с бывшим мужем. Вот, вспомнил о нас с дочерью спустя четыре года.

— И сколько лет дочери?

— Четыре.

— А тебе? Или это очень личное?

— Я не стыжусь своих лет, Ветер. Мне двадцать семь. Все, что ни есть — мое.

Она снова меня удивляет. Никакого наигранного кокетства, попыток развести на игру «угадай, сколько мне, но я все равно не признаюсь», никаких обид. Простой и четкий ответ.

— Какая молоденькая Осень, — говорю я, впуская в разговор нотку тепла. Я сухая безэмоциональная сволочь, а уж выдавить из меня нежности — это нужно постараться. Но для нее — почему нет?

Я почти удивлен, когда она в ответ не интересуется женат ли я, обременен ли отношениями или детьми. Только спрашивает о моем возрасте.

— Тридцать два по паспорту и тысяча по ощущениям.

— Выслать тебе метелку стряхивать вековую пыль с почтенных седин? — подтрунивает Осень.