Сердцебиение (СИ) - Ш. Наталья "natali-sh" - Страница 42

— Иди в машину, — резко, в приказном тоне говорит мне Ярослав, а я медлю, не знаю почему. Желание общаться с этими ужасающими людьми у меня не было. Но я очень переживала за Ярослава и не хотела оставлять его одного. — Немедленно в машину! — повышая тон, командует он, вынуждая меня вздрогнуть. И я иду, а когда один из мужчин, несущих венки, гадко улыбается мне и подмигивает, так и вовсе влетаю в машину, блокируя двери.

Я глубоко дышала и смотрела, как Ваха, сняв очки, подходит к Ярославу и хлопает его по плечу в знак утешения. Яр отшатывается от его притворной поддержки, стискивает челюсть, и постоянно сжимает и разжимает руки. Боже, зачем эти люди вообще приехали? Разве они не понимают, что лишние здесь и это все личное?

Разговаривают они не долго. Потом Ваха вновь пытается хлопнуть Ярослава по плечу, но тот отходит, а Ваха делает вид, что ничего не замечает, кивает своим псам, и те спешат положить венки на могилу матери. Все происходит мгновенно. Яр резко вытаскивает из куртки пистолет и целится в парней, которые бросают венки на землю и тоже вытаскивают оружие, наставляя на Яра. А из второго черного джипа вылетают еще три охранника. Я не знаю, что я творю, мной руководят приближающаяся истерия и жуткий страх за Ярослава. Я открываю двери, вылетаю из машины, подбегаю к Яру и хватаюсь за его свободную руку.

— Что ты творишь?! — почти рычит он, толкает меня к себе за спину.

— В чем проблема, Монах? — раздается голос Вахи где-то позади нас. — Мы от чистого сердца пришли к тебе с соболезнованиями. А ты устраиваешь спектакль, пугая девочку.

— Пусть они даже не смеют опускать эти венки на могилу моей матери! Иначе я успею снести башку минимум одному, пока остальные отреагируют! — с яростью рычит Ярослав. Ваха усмехается, что-то говорит своим людям на своем языке и те грубо отпихивают венки в сторону другой могилы. Яр медленно опускает оружие и все остальные следуют его примеру. Ваха недовольно бросает своим людям пару слов, и псы спешат бережно и аккуратно поднять венки и уложить их на чужую могилу как положено. В воздухе повисает напряжение. Мое сердце болезненно ноет и отбивает грудную клетку.

Люди Вахи спокойно проходят мимо нас, садясь в машину. Но прежде чем двинуться с места, Ваха говорит свое последнее слово.

— Завтра в семь вечера, Монах. Планы поменялись, — стальным голосом отдает он команду и машины срываются с места. Яр устало трет лицо руками, хватает меня за руку и тянет к машине.

Всю дорогу мы вновь молчим. Я пыталась собрать в голове лихорадочные мысли и прийти в себя. Яр просто вел машину, пристально смотря на дорогу. А я боялась его потревожить. Смотрела на его напряженное осунувшееся лицо, красные глаза и залегшие под ними тени. Это так много для меня.

Невыносимо много. Столько ужасных событий всего за несколько дней. Я не могу нормально дышать. Вся моя жизнь превратилась в одну сплошную боль. Кажется, я уже никогда не стану прежней. Но мне плевать, главное, что он рядом. И я не имею сейчас никакого права истерить. Отворачиваюсь к окну, глубоко дышу, сильно сжимая подол черного платья, чтобы унять дрожь. И вздрагиваю от неожиданности, когда Яр накрывает холодной рукой мою ногу, сжимая. Я накрываю его большую ледяную ладонь в надежде немного согреть.

— Яр, тебе надо поесть. Я приготовила… — не успеваю договорить, как Ярослав обрывает меня, взмахивая рукой. Уже вечер, а между нами дикое давящее напряжение и звенящее молчание. Яр постоянно задумчиво курит, выдыхая отравляющий дым в окно. Он полностью ушел в себя и свои мысли. Я прекрасно понимаю его состояние, скажу больше, я его чувствую. Мы с ним на одной волне. Очень плохой, потрескивающей, болезненной волне. И от всего произошедшего меня не покидает ощущение, что это еще не конец, а только начало чего-то глобального. Нас словно засасывает в какой-то ураган, торнадо, водоворот только начавшихся событий.

— Яр, твою маму нужно помянуть, — я играю нечестно, давя на больное место в надежде уговорить поесть. Но это действует, он словно приходит в себя, с отвращением тушит сигарету, и покорно садится, осматривая накрытый стол.

— Ты тоже ешь, — это не просьба, приказ, а я уже рада хоть каким-то эмоциям с его стороны. Все что угодно, лишь бы не этот безжизненный взгляд. И я ем, хотя кусок в горло не лезет и вкуса еды совсем не чувствуется. Но я ем, потому что он тоже ест.

Когда мы закончили с едой и приняли душ по очереди, Яр молча взял меня за руку и потащил в спальню, лег на кровать и уложил меня на себя в одном влажном полотенце. Вдохнул запах моих мокрых волос и стал перебирать пряди, накручивая их на пальцы, продолжая смотреть в потолок, и о чем-то сосредоточено думать. Мне стало немного легче в его объятьях, я слушала размеренный, любимый и такой дорогой мне ритм сердца.

— Когда мне было лет пять, — неожиданно тихо начинает Яр, я поднимаю голову, чтобы посмотреть в его глаза, но он надавливает мне на затылок, вновь укладывая на себя, — умер мой отец. У нас была простая семья. Мама — учитель истории. Папа — простой строитель-крановщик. Я и брат Артем младше меня на два года, — имя брата он произносит с какой-то горечью. А я ничего не понимаю.

— Брат? А где твой брат? Почему его не было…

— Слушай внимательно, Златовласка, — прерывает он меня, продолжая хаотично гладить по спине и смотреть в одну точку на потолке. — Так вот, отец умер на работе. Резко поднялся сильный ветер. И старый кран, на котором он работал, упал. Мы тогда маленькие были и ничего не понимали. И мама нам сказала, что папа просто уехал в долгую командировку. Она сама, наверное, не верила в его смерть. Но в депрессию впадать ей было некогда. Нас надо было как-то растить и на ноги поднимать. Она отправила нас к бабке в деревню, а сама после школы брала подработки и репетиторство. Нет, нас она не бросила. Приезжала часто, подарки, одежду привозила, деньги. Пару дней с нами и назад в большой город. Я, конечно, по-детски на нее обижался, постоянно с ней просился, бабка у нас строгая была. Мать всегда обещала, что скоро обязательно нас заберет. Так и случилось, когда мне исполнилось семь, мать забрала меня, чтобы в школу я пошел в городе. А брата оставила. Он вроде не расстроился и говорил, что ему нравится у бабушки. Но обиду видно затаил. Детскую, глупую, но искреннюю, которая засела в его голову навсегда. А когда узнал, что мать живет в городе с другим мужиком, а отец не уехал в командировку, а умер, так вообще возненавидел мать. Нашлись в деревне «добрые» люди, которые все это ему поведали. И поэтому, когда мать приехала и его забирать, он устроил истерику, вцепился в бабкину юбку и сказал, что никуда не поедет. Бабка убедила мать, что ему с ней лучше, друзья у него появились, да и ей не одиноко, привыкла она к внуку. Мать, я помню, долго не могла с этим смириться. Плакала по ночам, ездила туда постоянно, уговаривала его. Но все бесполезно. Наши отношения с братом не испортились. Я любил Темку, а он меня. Все каникулы я проводил с ним в деревне.

Однажды он сказал, что не любит маму и только мы с бабушкой его семья. Я пытался его переубедить, но он уже тогда бы упрям и стоял на своем. — За все эти ужасные дни, я впервые услышала в его голосе нотки теплоты. Он действительно любил свою маленькую семью. Я слушала Ярослава с замиранием сердца. И не задавала вопросов. Хотя их было очень много. Но он впервые так открыто рассказывает мне о себе, что я боялась спугнуть момент.

— Так и жили. У матери действительно был мужчина. Но они не жили вместе. Встречались по выходным. Он предлагал ей выйти за него замуж, но она отказалась. Отца она любила всю жизнь. Я не осуждал ее. Трудно женщине быть совершенно одинокой без мужчины. Николай был старше ее на пятнадцать лет. Мужик был хороший. Часто приходил к нам на праздники и воскресные ужины. Я не помнил своего отца. А Николай мне нравился. Он многому меня научил. Давал то самое мужское воспитание, которого не могла дать мне мать. У него была небольшая коллекция старинного оружия: револьвер «Кольт», «Маузер», винтовка Мосина тысяча восемьсот девяносто седьмого года и так, по мелочи. Это было мое первое знакомство с оружием.