Малышка (СИ) - Субботина Айя - Страница 19

Старичок? Подержанный автомобиль?

Честно говоря, я так обескуражен, что чуть ли ни впервые в жизни не знаю, что сказать. Зато все больше укрепляюсь в мысли, что мою малышку нужно поймать, скрутить и привести угрозу в исполнение.

— Забудь о том, чтобы выйти из дому в таком виде, — говорю я, пытаясь держать себя в руках. — Или будешь сидеть под замком, наказанная, как плохая девочка. Без сладостей, телевизора и телефона.

— Тогда я заявлю на тебя, — тут же отвечает моя малышка, и с видом прокурора перечисляет все мыслимые и немыслимые статьи УК, которые можно «пришить» к этому делу.

То ли плакать, то ли смеяться.

Отступаю, внезапно осененный пониманием того, что так просто, нахрапом мне эту крепость не взять. Даже если лоб расшибу — все равно Рапунцель не сбросит свою косу. А, значит, придется заходить с другой стороны.

— Опозоришься же, — небрежно бросаю я, провожая взглядом ее спину, когда Бон-Бон садится на перила и по-хулигански съезжает вниз, балансируя руками, чтобы удержать равновесие. — Станешь звездой ютуба и всяких вонючих собирающих сплетни пабликов.

— А тебе не все равно? — Она поправляет кофту, но та снова сползает с плеча.

И, не дожидаясь ответа, моя Бон-Бон бежит к подругам, занимает место в центре «сцены» и начинает монолог снова. Пока я любуюсь этим зрелищем, подбирается Влад и шепотом интересуется, какой у нас план.

— Простой, но эффективный, — говорю я, мысленно потирая ладони.

Конечно, я не собиралась ходить голой перед зрителями! Даже если их будет с десяток. Даже если в постановке даже Ромео — женщина! Даже если все это разночтение Шекспира — ода равноправию, свободе сексуального выбора и лесбиянству. Мне, честно, все равно, кто и с кем спит, ведь это все равно никогда не изменит того факта, что я стопроцентно гетеросексуальна и никакая пропаганда не столкнет меня с пути истинного.

Но я же не знала, что Рэм вздумает заявиться как раз в тот момент!

Честно говоря, размер груди — мое слабое место, ахиллесова пята. У всех девчонок грудь как грудь, а у меня — кошкины слезки. Хорошо, хоть в «двоечку» набирается, да и то, как в поговорке: чашка скорее пустая, чем полная. Чашка лифчика, само собой. Приходится спасаться «пуш-апом», поэтому, когда есть возможность — особенно дома — я вообще предпочитаю не носить лифчик. Тем более, что конкретно в этот раз я все равно была в одежде.

По задумке Машеньки под моей полупрозрачной кофтой «Я люблю тебя, Ромми!» должна была быть телесного цвета майка с огромным пятном крови на груди. В финале постановки мне полагалось порвать верхнюю часть и обнажить то, что под ней. И никаких тебе кинжалов в грудь и все такое.

— Тебя не смущает, что билеты распроданы, но в зале нет людей? — Я выглядываю из-за кулис в сторону пустого зала.

Машенька пожимает плечами.

— Меня интересует только то, что все эти деньги пойдут в фонд женщин, больных раком груди, — говорит она.

Вот ведь умница, делает хорошее дело, а не себе на новый айфон зарабатывает. Хотя, нужно сказать, цена на билеты меньше чашки кофе в дешевенькой забегаловке. И все же, это лучше, чем совсем ничего.

— А доберманы хороши, — говорит Машенька, в последний раз окидывая меня придирчивым взглядом. — Правда, один явно бешеный. Но красавчик.

— Еще бы! — Я хищно скалюсь. — Это же мои доберманы.

Пассаж про красавчика я нарочно игнорирую.

— Костик не придет? — переспрашивает Машенька, подлавливая меня за разглядыванием кольца.

— Защищает проект. Очень важный. Но обещал успеть к концу представления и повести меня в ресторан.

— Поверить не могу, что у вас все так далеко зашло. Я была уверена, что вы… ну…

— Продолжай, — подстегиваю я, хотя заранее знаю, что она скажет.

Не так много среди моих подруг тех, кто верит в нашу счастливую звезду. Большинство уверены, что я слишком «горячая штучка» для такого, как Тапочек. А я и не переубеждаю. По моей теории, в наших отношениях все максимально сбалансировано: его меланхолия целиком уравновешена моим безумием. Представить не могу себя рядом с мужчиной, который будет таким же больным на всю голову, как и я. И дураку понятно, что такие отношения обречены на участь двух столкнувшихся комет: взрыв, искры, ударная волна — и целое море осколков. Ни прошлого, ни будущего.

— Ени, — Машенька тычет пальцем мне над головой, в сторону приоткрытых кулис. — По-моему, твои братья…

Я не дослушиваю, разворачиваюсь — и вижу их, обоих. На этот раз в одинаковых темно-серых костюмах, голубых рубашках, но без галстуков. Странно, что даже зная их так мало могу без труда различить, кто из них кто: у Рэма на голове легкий беспорядок, будто он только недавно проснулся и «сделал» прическу пятерней, а вот у Влада волосы уложены идеально, словно только встал из парикмахерского кресла. Оба с букетами. Явно зашли не случайно, потому что были в этих местах проездом. И садятся прямо в центре, как будто знают, что других зрителей все равно не будет.

И тут до меня доходит, что я не понимаю, как они узнали, что премьера сегодня и в этом часу, ведь я точно ничего такого не говорила. И следом идет осознание того, что их появление напрямую связано с пустующим залом.

Ах вот оно что! Вот кто скупил все билеты.

Знаю, что нужно сдержаться, не выдать, что меня задела эта попытка распоряжаться тем, кто, как и где будет на меня смотреть, но ничего не могу с собой поделать: взрываюсь, моментально возношусь до самой крайней точки кипения. Буквально вываливаюсь на сцену, глядя на обоих свирепым взглядом. Влад широко и добродушно улыбается, а Рэм, конечно же, паясничает: лениво и нарочито громко хлопает, потом салютует мне букетом. Надо же, на этот раз желтые герберы. С минуту мы боремся взглядами, и я сразу понимаю, что хоть мои доберманы и пришли вдвоем, автор идеи конечно же Рэм. А я-то все голову ломала, почему он тогда так просто сдался.

Ненавижу его! Проклятый манипулятор!

— Ну и с каких пор в вас проснулась такая поразительная тяга к современному искусству? — спрашиваю я, скрещивая руки на груди.

Они синхронно переглядываются, и почти в унисон отвечают:

— Решили приобщиться.

Я знаю, что мне нужно держать себя в руках, но с каждой секундой внутреннего боя с терпением, осознаю, что беспомощна против собственного гнева. Что еще немного — и он захлестнет меня с головой. Нужно что-то придумать. Срочно найти противоядие против этого двойного удара. Против триумфального блеска черных глаз Рэма, потому что, клянусь, еще пара секунд такого накала — и ничто не остановит меня от того, чтобы основательно ощипать этого индюка. И самое необычное то, что у меня нет ни одного здравого довода против такого поступка. И я даже подаюсь вперед, но шипение Машеньки из-за кулис ловит меня крепче лассо.

Стоп. Что я делаю? Зачем так глупо реагирую на откровенную провокацию? Ведь разве не этого мы хотели: устроить аншлаг, а вырученные деньги перевести на правильное дело? Разве не в этом был смысл? Все билеты раскуплены и это в любом случае больше, чем мы предполагали даже в самых смелых мечтах. А то, что зрителей всего двое? Честно говоря, я была морально готова выступать хоть и перед полуслепой бабушкой. Когда меня останавливала такая мелочь, как отсутствие массовки для моего личного представления?

Я делаю шаг назад, нацепляю на лицо самую обезоруживающую свою улыбку и делаю театральный поклон «в пол»: от всей души и почек, так сказать.

— Гости дорогие! — Развожу руки и радуюсь, как ребенок, когда выражение триумфа на их лицах медленно сменяется непониманием. Что, ждали вспышку гнева? Истерику? Слезы? Как бы ни так! Когда я закончу, вы у меня будете в три ручья реветь. Зря я, что ли, репетировала весь прошлый месяц, как ненормальная. — Поп корну не хотите?

За кулисами кто-то выразительно хохочет. По интонацию узнаю свою Ромми — Маришку, которая у нас легкоатлетка, активистка и в целом сзади похожа на молодого Арни, только чуть поуже в плечах. Слава богу, что по задумке Машеньки, наша постановка полностью исключает всякие там чмоки и обнимашки: никакая любовь к искусству и желание помочь онкобольным не заставят меня целоваться с женщиной.