Малышка (СИ) - Субботина Айя - Страница 51

— И это мы еще не знаем, что затребует владелец машины, которую пьянство вашей дочери превратило в блин. Кажется, у него сотрясение мозга? Тут, знаете ли, все очень зыбко и шатко: сегодня он здоров, а завтра у него куча справок о том, что эта авария превратила его в инвалида, пагубно отразилась на здоровье и жизнедеятельности и так далее, и тому подобное.

— Она все врет! — кричит Ольга и ее чуть ведет в сторону.

Жалкое зрелище.

Несколько минут ее мать напряженно думает, потом что-то долго шепчет мужу на ухо, пока Ольга не слишком уверенно усаживается на стул, кося в сторону Рэма игривым пьяным взглядом. Понятия не имею, сколько выпила Бегемотиха, но мозги у нее точно превратились в проспиртованный кисель.

Через минуту мы остаемся в комнате одни: я, Цербер и Бегемотиха.

И я мысленно приказываю себе играть так безупречно, как только могу, ведь от этого зависит судьба нашей с Рэмом семьи.

****

— И так, — начинаю я, первой, ведь прекрасно понимаю, что вести эту партию и сдавать карты — мне. — Почему ты не приехала сдавать анализы? Был уговор, ты на него согласилась и не единожды. Но вместо этого напилась вдрызг, попала в аварию и поставила под удар жизнь малыша.

Ольга смотри на меня соловьиными глазами, пытается сфокусировать внимание, но ее взгляд постоянно соскальзывает то вверх, то вниз. То есть, штормит Бегемотиху конкретно, но мне ее совсем не жаль. И не только потому, что когда-то она была бывшей моего мужа — как раз на это мне совершенно искренне плевать. Если искать обиды в прошлом, то лучше уж сразу закапывать настоящее, потому что это все равно, что идти спиной по веревочной лестнице над пропастью: ноль целых ноль десятых шансов на выживание.

Приходиться пощелкать пальцами, привлекая к себе внимание. Рэм потирает лоб, и его плечи едва заметно поднимаются и опускаются.

— Это мой ребенок, — заявляет Ольга. — И я знаю, как ему будет лучше.

— И как же? — с угрожающим спокойствием интересуется Рэм. — Ну, просвети меня, заботливая мамаша.

— Рэм, — пытаюсь урезонить его я, но ничего не получается. В конце концов, за это я и полюбила своего Цербера: никогда и ни за что он не позволит посадить себя на поводок и таскать, словно балаганного медведя.

— Ольга, я жду, — требует Рэм, повышая голос на пол октавы.

— Тебе он не нужен, — отвечает она, но часть звуков безнадежно теряются в ее икоте.

— Я бы хотел сначала убедиться в том, чем он, а уже потом выяснять вопрос нужности.

Ольга кривит губа, пытается сесть ровнее, но ее уводит в сторону, так что приходиться подскочить и задержать от неминуемого падения. Господи, сколько же она выпила? Бутылку в одно горло натощак?

— Я хочу сделать тест после рождения ребенка, — наконец, озвучивает Ольга свое условие. — Мой гинеколог сказал, что сейчас это может быть опасно.

— То есть неделю назад твой гинеколог не возражал, а теперь случится конец света? — буравит ее взглядом Рэм.

Я встаю между ними защитным буфером. Совсем не нужно, чтобы Ольга с пьяной головы вообще ушла в «молчанку», потому что на утро и со свежей головой разговорить ее будет намного сложнее. А раз лед тронулся — не просто же так Бегемотиха пошла на попятную — значит, самое время дожимать.

— Ольга, ты врешь, — говорю совершенно спокойно. Пусть чуть-чуть побесится, немножко. Искры будет достаточно, чтобы развязать язык. — Никакого вреда от теста на отцовство нет и быть не может. А вот то, что ты пытаешься от него откреститься, наталкивает на размышления. Но прежде чем ты начнешь нести очередную ахинею, позволь кое-что тебе напомнить.

Я достаю телефон, включаю на проигрывание тот ее монолог в кафе, почему-то вдруг понимая, что успела выучить его на память. Ольга сидит и слушает, и примерно после середины в ее пьяном взгляде появляется просветление. А уж то, как она при этом избгает смотреть на Рэма, просто бальзам на душу. На самом деле обмануть словами могут почти все, и большая часть людей к возрасту Ольги умеют делать это виртуозно. Обманула же она как-то мою мамочку и отчима. А моя мамочка не из доверчивых и сама кого хочет облапошит. Но одно дело выкручиваться словами, и совсем другое — подкреплять ложь мимикой и жестами. Вот тут мало кто достигает уровня хотя бы «троечки».

И по тому, как ведет себя Ольга, как она кусает кончик ногтя, как непроизвольно пытается пересесть на ту часть стула, что дальше от моего Цербера, говорит о многом. Ну, то есть, я хочу надеяться, что это говорит о ее вранье.

Запись заканчивается, и Рэм превращается в черную тучу. В эту минуту даже я почти верю, что ему противна роль инвалида, которого собираются использовать.

— Ты угрожаешь испортить нам жизнь, — начинаю медленно перечислять я, для дела даже загибая пальцы, — в открытую говоришь, что собираешься использовать ребенка для выкачки денег, и при этом отказываешься сдать простой тест на отцовство. Знаешь, на что это похоже?

Ольга внезапно схватывается на ноги, вскидывает руки, пытаясь сохранить равновесие и каким-то чудом ей это удается.

— Я больше ни слова не скажу, — говорит таким тоном, будто ей выкручивают руки, а не просят дать всего один ответ на вполне четкий вопрос. — Только с моим авдо… адво…

Она мямлит, путается в словах, а мы с Рэмом пересматриваемся, и я надеюсь, что он понимает мой выразительный взгляд.

— Это похоже на вранье, Ольга, — не отступаю я. Даже делаю шаг навстречу, отбирая у нее еще немного личного пространства. — Чей это ребенок?

Она мотает головой. Сквозь пьяный угар я вижу проблески четкого понимания того, что ее загнали в угол, и сейчас, когда уже поздно, Ольга снова и снова пытается спастись.

— Чей. Это. Ребенок? — дожимаю я. На самом деле мне противно на душе. Никогда не думала, что буду вот так, изображая пыточных дел мастера, врывать зубы змее, которая хочет отравить мое счастье. Всегда казалось, что можно договориться даже с самыми прожженными оторвами. Оказывается, иногда без щипцов и раскаленного клейма никак. Надеюсь, когда все закончиться, мое безоблачное счастье станет лучшей наградой за то, что пришлось делать всю эту… гадость.

— Нет никакого ребенка! — ошалело кричит Ольга, вскидывает руки, как будто пытается меня ударить сразу с двух рук.

Я закрываюсь согнутой рукой, но в этом нет необходимости: Рэм уже тут, закрывает меня собой. Он мой волнорез, готов принять любой удар, даже если сейчас еле стоит на ногах. Ныряю ему под руку, не давая упасть.

— То есть все было обманом? — как-то совсем сухо переспрашивает мой Цербер.

— Я от него избавилась! — продолжает выкрикивать Ольга. Она точно переступила черту, к которой я ее так настойчиво подталкивала. Мозг отключился, включились эмоции, плотину прорвало. Сейчас она вряд ли отдает себе отчет в том, что попала на удочку.

— Почему я должен верить в еще одно фальшивое говно? — не стесняется в выражениях Рэм, и у меня нет никакого желания его останавливать, взывать к благоразумию.

— Я испугалась, понятно? — огрызает Бегемотиха. — Потому что ты был… То есть… — Она таращиться на его ноги и, хоть одна из них в гипсе, мой Цербер не инвалид, до конца жизни прикованный к креслу. — Вы… Вы…

— Мы тебя немножко перехитрили, — подсказываю я, порядком уставшая от этого всего. Хочется поскорее закончить, перевернуть страницу и забыть, как страшный сон.

Мы с Рэмом заслужили наш теплый необитаемый остров, где будет ходить голышом и заниматься любовью под шум прибоя. А тут такой кавардак: ребенок, авария, отсутствие ребенка, журналисты, которые теперь будут обсасывать нашу личную жизнь с алчностью голодных гиен.

— Вы друг друга стоите, — бормочет Ольга в ответ на мое признание.

— Именно поэтому мы вместе, — снова соглашаюсь я.

Почему меня должно беспокоить мнение такой, как она? Правильно, нет причины, поэтому сейчас мне совершенно плевать, как в итоге сложится жизнь этой неуравновешенной женщины. Я давала ей шанс, я ведь тогда совершенно искренне хотела помочь и даже не встревала между ними. Но в любви, как и на войне — каждый сам за себя. Даже если бы меня осуждал весь мир, я все равно бы ничего не переиграла.