Рожденный на селедке (СИ) - Шульц Гектор - Страница 11

- Вот же зловредные, мерзкорылые бочки с протухшей селедкой, - буркнул я, когда до меня дошло сказанное господином Жори.

- Какой бой, добрый оруженосец, - прошептал тот, уводя меня с арены под руку. – Какой бой. Эка невидаль – Неутомимый бык обгадился, аки дитя неразумное на глазах честного люда.

- Поделом ему, - ответил я, покачивая головой. На тело навалилась усталость, а в глазах потемнело. Добраться бы до кровати и забыть обо всем. Ненавижу, блядь, турниры.

- А ты будешь на турниры ездить? – спросила меня как-то Джессика, когда мы, как обычно, ловили лягушек в пруду. На этот раз на продажу.

- А надо? – спросил я.

- Надо. Все рыцари ездят на турниры и там сражаются с другими рыцарями за благосклонность дамы. Я в книжке читала.

- А я читал, что если рыцарь проиграет, то его даму другой рыцарь заберет, - ответил я, засовывая пойманную лягушку в деревянную клеть.

- Как заберет? – побледнела Джессика.

- Вот так. Я же твой рыцарь, а ты моя дама. Если я проиграю, то тебя заберет победитель.

- А если он будет страшным?

- Ничего не знаю. Он победитель, а ты его приз. И будет он тебя греховными, слюнявыми губами целовать и за волосы таскать. А изо рта у него пердежом вонять будет и трусы он на тебя железные наденет с ржавым замком, - ответил я. Джессика, заметив мою улыбку, рассмеялась. Чисто и звонко, как я любил.

- Врешь ты все.

- А вот и нет. Бабушка вообще говорила, что красивых рыцарей не бывает. Поэтому они все время в шлемах ездят, что у них носа нет и зубы все выбиты. И в доспехи они срут, когда лень с коня слезать.

- Враки, - с сомнением пробормотала Джессика, пытаясь обнаружить у меня улыбку.

- Правда-правда. Поэтому они дев на селедке имают, а потом уезжают, как мой отец.

- Думаешь, у твоего отца тоже зубов и носа не было и изо рта дристалом воняло?

- Запросто. Бабушка говорила, что когда его обнаружила, он рычал и грязными ногтями пытался матушке глаза выцарапать, а та стонала от боли и извивалась под ним.

- Ужас, Матье.

- Ага, - кивнул я. – Я не буду на турниры ездить. Я тебя никому не отдам.

- Обещаешь? – пытливо спросила она.

- Обещаю, Джессика. Вдруг мне дама другого рыцаря не понравится. Будет она старой, а кожа у нее будет в пятнах, как у Йосипа, когда в дерьмо чихнул и смеяться начал.

- Матье!

- Да так и есть. Сам читал, - улыбнулся я, обнимая Джессику. – Но я тебя не отдам. Дама, она, как и честь рыцарская, в единственном числе бывает.

- Правда?

- Правда. Лови лягуху! Глянь, какая жирная!

Герцог Шарль де Кант-Куи был весьма неприятным человеком. Я сразу это понял, когда его омерзительная физиономия впервые предстала передо мной. Он был средоточием всего, что я так не люблю в честном люде. Он был до безобразия мягок и обладал такой нежной кожей, что если его нечаянно пощупать за руку, через мгновение на ней выскочили бы ужасные гематомы, словно герцога сжимали адскими тисками. Крупная лысая голова, совершенно лишенная растительности, была похожа на ведьмов холм. У него была бледно-рыжая борода, колючая, как свежебритый лобок старой бляди, которая захотела избавиться от мандавошек. Под бородой прятался безволевой, впалый подбородок. Когда герцог улыбался, то казалось, что скалится хорек, испортив воздух самым банальным и безобразным способом. Даже зубки у него были мелкие, желтоватые и острые, с двумя длинными резцами. Тонкий нос крючком изгибался, словно клюв дряхлой цапли и норовил достать до двух бледно-розовых полосочек, являющихся губами сиятельного герцога. Даже его глаза были омерзительными. Два выпуклых колодца с бледно-серой водичкой в них и черной жабой зрачков.

- Что за блядская рожа? – тихо спросил я сиятельного графа, пока светлейший герцог был занят с бумагами.

- Шш, - прошипел сиятельный граф, став похожим на тощего, усатого грифона из церковных книг. – Это великий герцог. Правая рука Их величества.

- Это не отменяет факта, что у него блядская рожа, - тогда я был юн и легок на язык, не обременяя его витиеватыми фразами, способными поразить в сердце даже самого стойкого человека. И у герцога де Кант-Куи была великолепная, омерзительная, жуткая и хитрая блядская рожа.

Герцог не поменялся даже через три года. Все то же мягкое тельце, водянистые глазки, и манерный лисий голосок, источающий такой сахар, что даже лядвеи портовых блядей, грубых и заскорузлых женщин, поневоле бы увлажнились и согласились бы принять в себя его жидкое семя. Он вещал с помоста, покинув ради случая стул одесную королевы, а я, прикладывая к распухшему уху шмат холодного мяса, слушал его речь об окончании первого дня турнира. Рядом со мной стоял и хмурый кастелян Жори, на некоторое время ставший моим герольдом.

- О, как искусно сахар льет сей лысый плут, - поморщился господин кастелян, скрестив руки на груди и с ревностью смотря на правую руку королевы. – Какой крамольной ложью изливаются его уста, покуда на него все взгляды смотрят.

- Вас унесло в дебри витиеватости, милорд, - сказал я, морщась и массируя ухо мясом. – Скажите просто, как вас бесит его блядская рожа.

- Лишь чернь орошает губы свои примитивными и вульгарными словами, - ответил кастелян и благосклонно на меня посмотрел. – Но и в твоих примитивных словах есть истина.

- Чем вам он насолил?

- Влияние он большое имеет на Её милость, как ранее на короля, да хранят ангелы его светлую душу, – ответил господин Жори. – Ни один момент не обходится без его присутствия и лживого сахара его слов. Всегда он рядом с Её милостью, как верный пес, но шавка это, добрый оруженосец, что запросто укусит руку, мясо ей дающую.

- Не нам ли он машет с помоста? – прищурился я, заметив, как герцог машет мягкой ладонью. Кастелян поджал губы и скупо кивнул, после чего, взяв меня под руку, повел за собой к помосту, где сидела королева. Но королева не удостоила меня даже взглядом, предпочитая обмахиваться богато изукрашенным веером от редких мух. Королева была диво как хороша.

Надменное лицо, словно высеченное талантливым резцом из благородного мрамора. Ярко-голубые глаза, способные соперничать с самими Небесами. Нежные, тонкие пальцы и весьма приятные формы, пусть и скрытые корсетом и платьем. И если королева была прекрасна, то герцог де Кант-Куи был все так же омерзителен.

- Стало быть, это и есть доблестный оруженосец, который не явился к своему господину и не помог ему на ристалище? – сладко пропел герцог де Кант-Куи.

- Истинно так, светлейший, - ответил ему кастелян и на скулах у него заиграли желваки, словно он в рот конских яблок набрал. Но господин Жори справился с омерзением и, нацепив на лицо льстивую улыбку, продолжил. – Хвороба одолела сего юного оруженосца, когда оного в ухо злой овод укусил. Свалила его немочь, и жидко под себя ходить он начал, и бесновался, пену изрыгая в немочи своей. Лишь сейчас отпустила его лихоманка и явился он пред ваши светлейшие очи, как просили.

- Истинно так и есть. Никак иначе, - подтвердил я, потупив взор, ибо негоже пялиться на светлейшего герцога глазами, сочащимися омерзением, как спелые сладкие фиги. – Молился я за господина, не в силах встать с кровати, ибо жидко под себя ходил.

- Мольбы твои не помогли, мальчишка, - ответил герцог. – Твой господин презрел все правила турниров и отхлестал до крови герцога де ла Поэра своим копьем заговоренным.

- Обычное копье то было, милорд. На рынке куплено у чернокожего фигляра, коего Ваша милость приютить изволила.

- Хм, хм, - хмыкнул герцог и его рот осветила очередная лягушачья улыбка. – Но за нарушение правил мы дисквалифицируем твоего господина. Наукой ему будет это наперед. Ишь что удумали, почтенных рыцарей копьями мордовать до крови, как холуев каких-то. Не позволю, слышите?