Серебряные трубы
(Рассказы) - Лободин Михаил Павлович - Страница 19

Много передумал в этот раз Николай Громов. И расстроился он и порадовался, а главное, решил не складывать оружия, не сдаваться.

«Никто же не распускает комитет. Никто не запрещает ставить монумент в Измаиле, — думал он и решил: — Надо работать!»

Приближалась сто двадцать пятая годовщина того дня, когда Суворов, имея под своим командованием около двадцати пяти тысяч солдат, разбил на реке Рымнике стотысячную армию турок. Громов понимал, что в такое время не до Измаила. Сейчас все внимание должно быть обращено не на Измаил, а на Рымникское поле сражения.

Он узнал, что сооружение памятника для Рымника поручено одесскому скульптору Эдуардсу, дипломанту Российской академии художеств, ваяния и зодчества. Эдуардса торопили.

Дела в Европе складывались для царского правительства неблагоприятно. Европейские журналисты писали о слабости русской армии. Надо было напомнить о славе русского оружия, припугнуть тех, кто шумел. Сооружение памятника, посвященного отваге и доблести русских воинов, чуть ли не в центре Европы казалось, по мнению царских сановников, наиболее подходящим выходом из положения.

По этой причине открытие памятника решили ускорить: его открыли в 1913 году, в сто двадцать четвертую годовщину разгрома турецкой армии.

На торжества приехали делегации от воинских частей русской и австрийской армий. Этими полками сто двадцать четыре года назад командовал на поле битвы у реки Рым-ник Суворов.

Громову удалось побывать на празднике, и он потом с увлечением рассказывал в Измаиле:

— Представьте себе высокий пьедестал из гранита, а на нем — бронзовая статуя! Суворов верхом на лошади. Вот и все. Но сделано чертовски талантливо! Полководец со шляпой в руке приподнялся на стременах. Его лошадь еще не успокоилась от шума сражения, ее бока нервно подрагивают. А Суворов глядит на проходящие мимо войска. Его глаза горят. Он приветствует победителей.

Больше всего поразила Николая Григорьевича выдумка строителей памятника. Его отлили из бронзовых трофейных пушек, взятых русскими солдатами в сражениях с турками.

— Отлично придумали! — восхищался Громов и тут же со вздохом добавлял: — Правда, военные историки могли получить их, а нам не под силу. Не дали б нам столько трофейных пушек.

Это событие только на время отвлекло внимание народа от Измаила. К учителю приходили люди. Они роптали.

— Что же, Николай Григорьевич, так и не доскачет до нас Суворов? На Рымникском поле поставили памятник, а мы что же? Для того ль народ деньги собирал, чтоб в кубышке держать!

Громов переживал всяческие задержки не менее болезненно.

В начале 1914 года об установке памятника в Измаиле заговорили еще требовательней.

— Чего ждем? Деньги собраны. Пора ставить и у нас! — ворчали одни.

— Стыдно сказать, четверть века всё только собираемся! — досадовали другие.

Громов нервничал, волновался, выходил из себя, а дело двигалось вперед медленно. Городская дума вместо помощи чинила одни препятствия. Без нее члены комитета не имели права расходовать собранные деньги, а городской голова и его помощники твердили одно:

— Куда спешить? Не на пожар! Семь раз отмерь, говорят, один — отрежь! Так-то!

Наконец, в мае состоялась закладка памятника. По обычаю, в углубление фундамента положили часть боевого знамени суворовских времен и акт закладки в металлическом футляре.

Николай Григорьевич преобразился. Несмотря на то, что ему уже шел пятидесятый год, он чувствовал себя так, словно двадцать четыре года назад.

— А всё же приятно дожить до того дня, когда дело, за которое ты взялся, завершается! — говорил, радуясь, учитель, оглядывая окруживших его плотной стеной людей. Среди них находилось немало его питомцев. Там стоял и его сын, Петр Громов, верный помощник отца.

По настоянию учителя разработку проекта памятника для Измаила поручили тому самому Эдуардсу, который год назад создал памятник для Рымникского поля.

Всё предвещало скорый конец, как вдруг разразилась русско-германская война. Работу по сооружению памятника прекратили.

Отчаянию Николая Григорьевича не было предела.

— Видно, не мне кончать это дело! — покачал он головой и задумался.

Николая Григорьевича, офицера запаса, скоро взяли в армию. Уходя из дому, он призвал своего сына Петра. Тому недавно пошел девятнадцатый год. Петр заканчивал гимназию и собирался стать, как и его отец, педагогом, обязательно историком.

— Наступил час, Петя! О нем я говорил тебе не один раз. Что случится со мною, не знаю. Тебе завещаю довести до конца начатое мною. Это мое, отцовское, завещание. Дай слово выполнить его.

Сын поклялся выполнить волю отца.

Николай Григорьевич ушел на фронт.

Измаил жил напряженной жизнью прифронтового города. Война затягивалась. Линия фронта приближалась к Рымникскому полю, на котором стоял памятник Суворову.

Решено было разобрать памятник и перевезти его в Одессу, подальше от места военных действий. Работами руководил Эдуардс — автор монумента. Разбирали солдаты саперного батальона.

Часть, в которой находился в это время командир пехотной роты штабс-капитан Громов, стояла поблизости. Николаю Григорьевичу удалось вырваться к памятнику.

Он видел, как подле солдат озабоченно суетился однорукий старик, это был румын — крестьянин из лежавшего поблизости селения. Бездомный и беспомощный, он пристал к саперам, отыскивал им броды через речки, служил проводником, а они кормили его, добродушно величая его «наш мош Ион», что означало «наш дядя Ион».

Старик говорил, что правую руку он потерял в русско-турецкую войну на Балканах. Он воевал вместе с русскими. И дед его ходил с русскими солдатами против турок. Вместе свободу румынам отвоевывали. А прадед помогал самому Суворову. Возил ему под Измаил припасы: сено и мамалыгу.

— Как же после этого не помочь русским солдатам! — говорил румын.

Наблюдая, с каким угрюмым видом саперы разбирали бронзовую статую полководца, штабс-капитан так болезненно переживал эту операцию, словно его самого хоронили заживо. Скульптор, заметив состояние Громова, рассердился.

— Что же вы, штабс-капитан, полагаете лучше оставить его на месте?

Николай Григорьевич ничего не ответил и, взмахнув безнадежно рукой, отправился к своей роте.

В 1916 году памятник разобрали. Все бронзовые части вместе с фигурной решеткой перевезли в Одессу и сложили на литейном дворе Эдуардса.

На Рымникском поле, где вновь развернулась кровавая битва, остался напоминанием о подвиге суворовских солдат высоко поднявшийся над степными травами массивный гранитный пьедестал. На нем еще месяц-другой назад бронзовый Суворов на бронзовом коне устраивал свой последний смотр русским полкам, проходившим на запад. Там их товарищи в неравном бою дрались с австрийскими и германскими войсками.

Николай Григорьевич Громов не вернулся в свой родной город. Он погиб в начале 1917 года.

Наступил 1918 год. Во всех уголках русской земли кипело и бурлило. Рабочие, крестьяне, солдаты и матросы, опоясанные патронами, обвешанные гранатами, с винтовками в руках, дрались под красными знаменами.

Румынское королевство, в котором хозяйничала вильгельмовская Германия, захватило Измаил и много других сел, деревень и городов по Днестру.

Жена и две дочери покойного Николая Григорьевича оказались за пределами родной страны. Петру Громову удалось уйти из Измаила с последними частями революционно настроенных войск бывшей царской армии.

Петр Громов, молодой человек двадцати двух лёт от роду, не растерялся в тяжелых условиях. Он во всем походил на своего умершего отца: такой же, как тот, пытливый, настойчивый, с огоньком в сердце.

С полком революционных войск, скоро реорганизованным в пехотный полк Красной Армии, Петр Громов прошел тяжелый путь поражений и отходов в 1918 и закончил его вместе с ним в 1920 году победой над врагами республики рабочих и крестьян. Что с матерью и сестрами, оставшимися в Измаиле, Петр не знал. Сперва он тосковал, придумывал тысячи планов, как вызволить их. Постепенно боль разлуки сгладилась. Жизнь брала свое. Нужно было жить, и не как-нибудь, а достойно.