Серебряные трубы
(Рассказы) - Лободин Михаил Павлович - Страница 5

В том же году он ушел на фронт, участвовал в боях и был ранен… После второго ранения, в начале 1917 года, брат возвратился в Петроград в чине капитана.

Командир Семеновского полка, зная склонность брата к живописи, предложил ему занять должность начальника полкового музея.

Брат с жаром принялся за приведение в порядок музея, в котором хранились боевое оружие и разные вещи, связанные с именем известных полководцев со времени Петра Великого. Он много работал над рисунками и картинами из боевой жизни русской армии.

Наступили революционные дни.

Часть солдат уходила в отряды Красной гвардии, другая — разъезжалась по домам.

Покидая свои казармы, солдаты потребовали принять меры к охране имущества полкового музея. Здесь находились ценные для истории предметы вооружения, трофейные знамена, личное оружие Суворова и его сподвижников.

Солдаты знали брата как ревностного хранителя полковых музейных ценностей и верили, что он сбережет их и передаст в музей.

Однажды к нам на квартиру привезли несколько музейных вещей. Ни меня, ни брата дома не оказалось, и вещи приняли домашние.

Узнав об этом, брат рассердился, но отправлять обратно привезенное из полкового музея было уже невозможно.

Помню среди вещей граненый хрустальный кубок, два палаша и шпагу.

Один палаш с надписью „Петр Первый“ принадлежал когда-то любимцу Петра Великого, арапу Абраму Петровичу Ганнибалу, а от него перешел к Александру Васильевичу Суворову, как благословение на воинский труд и служение Родине.

Палаш пользовался в полковом музее большим почетом, помимо других причин, еще и потому, что Петр являлся создателем первых двух полков регулярной русской армии — Преображенского и Семеновского.

Второй кирасирский палаш — времен Екатерины. Его ножны, как сейчас помню, сломаны.

Время было насыщено большими событиями. Целые дни я проводил в работе с новым пополнением Красной Армии. Брат находился в ее боевых отрядах. То уезжая из Петрограда, то возвращаясь за новыми бойцами, он только изредка навещал меня.

В 1919 году, когда к Петрограду приближались отряды белогвардейцев Юденича, мой брат упаковал шпагу Суворова в ящик и опустил в пруд на нашем усадебном участке. Он не хотел, чтобы шпага, почитаемая им как святыня суворовских боевых дел, попала в руки белогвардейцев.

Куда делись остальные музейные вещи, — не знаю.

Я вскоре ушел на фронт, а брат уехал с частями Красной Армии на юг, против Врангеля.

Больше мы не видели его. Он погиб в боях под Перекопом.

Не видел я больше и вещей из полкового музея. Только сохранился лоскут суворовского знамени. Его-то я и передал в музей».

Так закончил свою историю старый доктор.

Я попросил его пройти со мной к их бывшему дому.

На месте его лежала груда кирпичей и щебня — следы обстрелов и бомбежек. Вся усадьба была перерыта щелями и окопами.

Вблизи от развалин блестел небольшой пруд, куда, по словам врача, его брат опустил ящик со шпагой Суворова.

Мы долго стояли у пруда. Старый доктор вспомнил шумный и веселый рабочий поселок, своих товарищей, дом, сад, тополя, старые дубы. Здесь он провел свое детство.

А я почти не слушал его. Я думал: «В каком уголке пруда лежит ящик со шпагой Суворова?»

Итак, шпага лежала на дне старого пруда. Как достать ее оттуда?

Я решил во что бы то ни стало сантиметр за сантиметром проверить пруд, вдоль и поперек. Отступать не хотел. Цель казалась близкой.

Только бы осмотреть дно пруда!.. Но как? Да и точных данных о том, что шпага на дне пруда, — нет.

Мне хотелось испытать свое счастье сейчас же… Найдя длинную жердь, я опустил ее в воду и медленно пошел по берегу, ощупывая дно пруда. Глубокий слой вязкого ила покрывал дно. Мои поиски кончились тем, что жердь обломилась и я, потеряв равновесие, свалился в воду.

Доктор перепугался, но, взглянув на меня, не мог удержаться от смеха.

Смеялся и я.

Я понял: в одиночку тут ничего не сделаешь.

«Нужно обратиться к водолазам, — решил я. — Водолазу легче всего пройти три-четыре раза по дну пруда, осмотреть его и найти ящик со шпагой».

Но это оказалось не так просто, как мне думалось.

Следовало указать точно, что лежит на дне пруда, и получить специальное разрешение на поиски «затонувших» предметов. Кроме того, требовалось перебросить к месту поисков водолазные приборы.

После некоторого раздумья я отказался от водолазов.

«А если откачать воду пожарными насосами?» — рассуждал я.

Но переговоры с начальником пожарной команды разочаровали меня. Он объяснил: вода в пруду илистая, грязная, откачивать ее пожарными насосами нельзя.

— Если пожар случится в это время, — беды не оберешься, — сказал он. — К тому же, команда у нас невелика и выделить некого.

Пришлось отказаться и от этого способа.

«Что делать? — мучительно думал я. — Что предпринять? Не бросать же того, что начал?»

И я опять пришел к секретарю партийной организации музея.

Он встретил меня дружелюбно.

— Главное, не отчаиваться! — сказал, приглаживая свои седые волосы, полковник. — Чем лучше запрятана вещь, тем сложнее ее отыскать. Значит, больше фантазии, упорства, труда! — успокаивал он меня.

Вместе с ним мы еще раз проверили, как идут поиски.

Прищурив глаза, полковник подзадорил меня.

— Чернобородого-то нашел? Найдешь и шпагу!

Через несколько дней я явился в штаб одного полка и, сидя в кабинете заместителя командира, рассказывал группе офицеров историю шпаги Суворова.

Офицеры внимательно выслушали меня. Судьба боевой шпаги славного полководца заинтересовала их.

Ободренный их отношением, я сказал:

— Позвольте мне выступить перед солдатами и просить их помочь в поисках шпаги.

— Поддержим, товарищи? — обратился к группе офицеров заместитель командира полка.

— Как не поддержать! — воскликнул молодой майор. — Ведь мы — гвардейцы, товарищ подполковник.

Подполковник, как бы подводя итог короткому совещанию, закончил:

— Ясно, товарищи! — и, повернувшись ко мне, сказал: — Теперь всё зависит от вас. Выступайте!

Дня через три я пришел в клуб пехотного полка. Помещение заполнили солдаты и офицеры. Много желающих попасть на беседу о Суворове толпилось у входа и не могло войти — не хватало мест.

Подполковник предложил перенести мое сообщение на открытый воздух.

Спустя несколько минут я стоял на небольшом помосте в углу полкового двора.

Прямо передо мною за рядами деревянных скамеек, на которых сидело несколько сот солдат и офицеров, висел большой плакат:

СЛАВА СУВОРОВУ — ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ ПОЛКОВОДЦУ!

На беседу о Суворове пришли все свободные от нарядов.

— Товарищи! — начал я с необычным волнением. — Суворов — народный полководец. «Семьдесят лет жизни, пятьдесят долгих лет непрерывной службы в войсках, шесть крупнейших войн, двадцать больших походов, бесчисленные схватки и сражения — вот его биография». Так о нем пишут историки.

«Я баталий не проигрывал», — гордо говорил о себе Суворов и, бесспорно, имел право на эти слова. За свою почти полувековую службу родной стране он в кровопролитных сражениях взял шестьсот девять вражеских знамен и не отдал ни одного своего.

Суворов, как никто другой из старых русских военачальников, кроме, пожалуй, его любимых учеников и соратников, — молодого, горячего в боях Петра Багратиона и мудрого Михаила Кутузова, изгнавшего в 1812 году из пределов России многочисленную армию французов, — всей своей жизнью заслужил, чтобы о нем говорили в веках: гордость и слава русской армии и русского народа.

Я остановился и взглянул по сторонам.

Множество глаз смотрело на меня в упор. Какие пытливые, требовательные взгляды!

«Как-то примут мое выступление?» — думал я с тревогой.

— Товарищи, — говорил я, — мне пришлось недавно проехать по суворовским местам, по селам: Кончанское, Новая Ладога, Одаи, Дранки, Липовки. Всюду чтут память выдающегося полководца.