Непорочная для Мерзавца (СИ) - Субботина Айя - Страница 29

Она не врет, когда говорит, что отдаст мне себя. И сопротивляться тоже не будет.

Можно прямо сейчас разодрать на ней одежду, прижать к полу это костлявое тело и сделать все, что захочу. Только это уже буду не я и не она.

Я разжимаю пальцы и на мгновение ловлю в зеленом взгляде неподдельное удивление.

— Пошла на хер отсюда, — отворачиваюсь от нее, и отхожу, потому что трясет, как припадочного. — Хозяйка тебя не выгонит, место стажера твое. Трогать не буду, оскомину сбил.

Противен сам себе, но мне хочется, чтобы она осталась. Ничего в жизни так сильно не хотел, как ее сейчас. И не голую, растраханную и порочную Просто ее.

«Почему ты не можешь остаться, Кира? Почему не обнимешь меня сзади и не разделишь эту пустоту во мне? Твои чертовы пальцы предназначены для другого, и я для них недостаточно щедрый и милый?»

Кира стоит на лестнице, но почему-то мешкает. Спиной чувствую ее взгляд и, не поворачиваясь, почти ору:

— Ну?! Убирайся, Кира!

Торопливые шаги, звук закрывшейся двери.

Одиночество сгущается вокруг меня, кладет костлявые пальцы на горло и сдавливает, напевая колыбельную. Уснуть бы — и проснуться в другой реальности, где я вообще никогда не знал эту женщину. И вдруг понимаю: нет, не хочу. Въелась под кожу, как болячка, которую не вырезать скальпелем и не выжечь лазером. И сейчас, когда сука- реальность делает мне кровопускание, из провала в груди все равно вытекает только моя ненависть, а Кира — она глубже, она где-то в костном мозге, в клетках крови, как пузырьки кислорода.

— Я могу показать ещё одну, — вкрадчиво напоминает о своем существовании риелтор.

— Не нужно. — Я оставляю «чаевые» за ее работу и спускаюсь вниз.

Водитель ведет взглядом вправо, показывая, куда ушла Кира, но я нахожу в себе силы даже не смотреть ей вслед. Подсолнухи все еще лежат в машине, но я без сожаления бросаю их в кованную урну. Раф как-то спросил: «Что подарить девушке, чтобы не быть банальным?» Я спросил, какая она, брат пожал плечами и сказал: «Ну… обычная, блондинка, глаза зеленые».

Почему я сказал, что подарил бы подсолнухи?

Почему он послушал, почему не выбрал что-то другое?

Почему, блядь, Кира впервые вошла в мою жизнь именно с букетом подсолнухов и смотрела на Рафа так, будто он ее царь и бог?

Впервые в жизни я избил Рафа в тот день, когда брат, смеясь, сказал, что встречается с девочкой из эскорта назло матери, и что если я захочу, он передаст мне «Киру-блядь» по наследству.

Я был дерьмом, тем, кто не боялся нырять в выгребную яму ради блага семьи.

Шантажом, подкупом, обманом — как угодно, чтобы вытащить бизнес из долгов. Ради того, чтобы Раф был Принцем, которого показывают на публику, как племенного жеребца. Из-за брата я стал говном, чтобы хоть один Крюгер был нормальным.

А оказалось, что все это время я просто смотрел в зеркало. И слова «Кира-блядь» влипли в мой рот, как будто их придумал я.

И где-то громко играет, как назло, почти пророческое: «Never cared for what they do, never cared for what they know, but I know…»[5]

Хочется захлебнуться вместе со скрипками и гитарами, и сердце больно, с каждым ударом в такт барабанам: «Пошла ты, Кира, пошла ты, Кира… Пошла ты… Кира… Кира…Пошла ты, не-моя-Кира…»

В десятых числах марта снег выпал до колен и я, добираясь на работу, умудрилась заболеть. Пару дней просидела на таблетках, думая, что как-то переношу на ногах и ничего страшного не случится. И как итог: слегла с температурой под сорок и провалялась в постели все положенные десять дней и кое-как отбиваюсь от попыток мамы приехать меня выхаживать. Она сама недавно после простуды, а я взросля и уж если я одолела Габриэля Крюгера, то с гриппом тем более справляюсь.

Я не видела Эла уже двадцать три дня.

Но вижу его постоянно, потому что все его фото, какие только можно найти в интернете, есть у меня в телефоне. Я начала собирать их неделю назад, когда впервые почувствовала это — колючую, тяжелую, словно застрявшая в животе глубоководная мина, тоску. Когда поняла, что мне не хватает цвета его глаз, царапающего звука его голоса, его запаха.

Его пальцев у меня на запястьях.

Его вкуса на губах, которые я сгрызла в кровь, пытаясь достать еще хоть немного Габриэля Крюгера у себя из-под кожи.

Я знаю, что такое «Стокгольмский синдром»[6] и у меня определенно он.

Я знаю, что поступила правильно, когда сожгла мосты к своему Агрессору.

Я каждый день рву в себе хрупкий росток чувств, которых боюсь и не понимаю, безжалостно выдираю его с корнем, но он пробивается снова и снова.

Я просто тихо и мирно… схожу с ума от болезненной патологической зависимости.

Возможно поэтому даже не удивляюсь, когда на пороге моей квартиры оказывается Дима. Как всегда, в стильном костюме, белой, до рези в глазах, рубашке, модном галстуке. И с плюшевым медведем, который больше меня.

— Ты заболела? — Знакомое беспокойство в голосе.

— Просто грипп, почти прошло.

Я не предлагаю ему зайти: просто оставляю дверь приоткрытой и иду в комнату.

Дима идет следом, осматривает заваленную всякими лекарствами прикроватную тумбочку и тяжело вздыхает.

— Уверен, что тебе безопасно здесь находиться? — спрашиваю я, накидывая на плечи толстый тяжелый плед. И на всякий случай поясняю: — Я не про вирус.

Дима сажает медведя прямо на пол, качает головой и прижимает меня к себе.

Мне сразу становится спокойно и тихо-тихо, как в могиле.

— Кира, выходи за меня замуж. Я все знаю… про твое прошлое.

Приходится постараться, чтобы высвободиться из их объятий. Димы вдруг становится слишком много, и он меня душит: собой, своим внезапным появлением, своей настойчивостью. Он словно выкачивает воздух из моей крохотной квартирки, и хочется немедленно броситься к окну.

— Кира, прошу, выслушай меня.

Дима нехотя выпускает меня из объятий, но идет буквально шаг в шаг, когда я, пытаясь придумать, что ответить, иду на кухню. Ставлю чайник, настойчиво отмахиваясь от попыток помочь.

— Я дал задание своей службе безопасности… — начинает Дима, и я поднимаю руку, чтобы он не продолжал.

Руки, когда кладу в чашку два кусочка рафинада, дрожат. И это его «я дал задание» сжимается вокруг головы стальным обручем, продавливает до самого черепа. Он дал задание узнать, кем я была. Он имел на это право. Все верно, так и должно быть.

— Я понимаю, что после всего, что сделала, не заслужила доверия, — бормочу я, не рискуя снимать с плиты свистящий чайник. — Но я сказала тебе правду. Я не была девочкой из эскорта в том смысле, как думают многие. Нет, я не оправдываюсь, заслужила.

Обидно, но я сжимаю веки, чтобы не дать ни единого шанса слезам. Я не имею права плакать, а он имеет право не доверять ни единому моему слову и злиться на то, что поставила его репутацию под удар.

Я не сразу понимаю, что все это говорю вслух. Наверное, после температуры в голове совсем кисель.

— Кира, пожалуйста. — Дима отодвигает меня от плиты, вздыхает, собирается со словами.

— Надо же, важный политик, а слова потерял, — улыбаюсь я, глядя на узел его галстука.

Завязан безупречно.

— С тобой всегда чувствую себя неграмотным пацаном, — совершенно искренне отвечает он. — Может, все-таки в больницу, Кира?

— Я в порядке, завтра все равно на работу.

— Я думаю, будет лучше, если ты найдешь другое место. Ты же хотела работать в школе? Выбирай любую, я все устрою.

Меня немного царапает это его «я думаю, будет лучше», но я держу слова при себе.

— Дима, мне нравится эта работа и я надеюсь, что подхожу им, потому что хочу остаться в «ТАР» уже как постоянный сотрудник. Я хотела работать в школе, но со школой не сложилось, к сожалению. Или это судьба была. — Пожимаю плечами и все- таки разливаю чай по чашкам, ставлю на стол корзинку с бубликами.