Никто об этом не узнает (СИ) - Навьер Рита - Страница 1

Время близилось к десяти вечера, в сентябре уже темно в этот час. И погода стояла пасмурная, ни луны, ни звёзд. Свет шёл только от фонарей, правда они понатыканы на каждом шагу по всей территории вокруг дома, так что, казалось, будто и не ночь вовсе. После двенадцати иллюминацию гасили, оставляли только светильники, запрессованные в тротуар, но сейчас белые слепящие шары на высоких чугунных опорах лупили нещадно, не оставляя, наверное, ни одного тёмного угла.

С металлическим дребезжанием медленно разъехались ворота.

По дорожке, что выводила ровную дугу от ограды до дома, зашуршали шины. Максим прильнул к окну, хотя и так знал — это она. Алёна, сводная сестрица… аж зубы от глухой ярости свело…

Отец с утра предупредил всё семейство. Поставил, что называется, перед фактом. А накануне вечером Максим слышал, как они с матерью ругались. То есть, большую часть разговора разобрать он не мог, как ни напрягал слух, хотя специально засел в библиотеке, примыкающей к отцовскому кабинету. Но затем градус беседы резко повысился, и кое-что удалось перехватить. Мать с надрывом причитала:

— Где это видано, чтобы внебрачную дочь привозили к законной жене и детям? Как теперь выйти в свет? Как людям на глаза показаться? Все ведь обсуждать будут. Такой стыд, такой позор …

Отец сначала отмахивался, мол, пообсуждают и перестанут. Потом стал раздражаться, а под конец рявкнул:

— Кто бы говорил о позоре! Я же принял твоего ублюдка, усыновил, делаю для него всё, что нужно и даже больше, и ничего, живу вот как-то, не умер, терплю его выходки. И ты потерпишь.

«Ублюдок» больно царапнуло. Хотя пора бы привыкнуть, давно пора. Не в первый же раз он так, не во второй и даже не в десятый. Но Максим всё равно заметно напрягся. Стиснул челюсти так, что выступили желваки. Взгляд серых глаз потемнел, ноздри едва заметно раздулись.

«Сука, — прошептал Максим под нос. — Тупой урод». И, отшвырнув книгу, взятую наобум со стеллажа на случай, если кого ещё занесёт в библиотеку, вскочил с кресла и стремительно вышел.

Вообще, «тупой урод» ему действительно не отец, а просто муж его матери. Максима он усыновил семнадцать лет назад, и до сих пор его распирало от собственного благородного жеста. Но Максим звал его отцом. Во-первых, уже вошло в привычку. А во-вторых, ну как его ещё называть? Отчим, что ли? Тупо. Дмитрий Николаевич? Да пошёл он. Пусть миньоны так его зовут. И потом, говоря «отец», Максим, скорее, ёрничал и стебался, чем говорил всерьёз. Тон у него, во всяком случае, был при этом самый что ни на есть издевательский. Дмитрия Николаевича аж передёргивало, что доставляло пацану искреннюю радость.

Настоящий же, биологический, папаша сгинул в неизвестном направлении, даже не дождавшись появления своего отпрыска. Мать утверждала, что он погиб, но всякий раз путалась в подробностях, и Максим подозревал, что на деле всё было отнюдь не так трагично-романтично.

Раньше его это терзало, не давало покоя, а теперь, да, в общем-то, давно уже, стало плевать.

Так вот за завтраком отец-отчим объявил:

— Алёну привезут сегодня вечером. После работы отправлю за ней машину. Отныне она будет членом нашей семьи, поэтому прошу всех отнестись к ней соответствующим образом.

Сам он при этом глаз не поднимал от тарелки с нетронутыми блинчиками и цедил через силу каждую фразу.

— Вы должны помнить, что она — моя… дочь. — А это слово он выдавил и вовсе с превеликим трудом, затем строго взглянул на мать: — Значит, и тебе, Жанна, тоже. Ну а вам — сестра.

— К ублюдкам этот родственный призыв, надеюсь, не относится? — ухмыльнулся Максим.

Отец вспыхнул, но Артём, всеобщий любимец, поспешил вклиниться.

— Пап, не переживай. Встретим, примем, как положено. Всё будет хорошо.

Отец благодарно улыбнулся. Одобрительно потрепал по плечу. Артём сдержанно улыбнулся в ответ. Такой уж он весь, несущий мир и спокойствие в их маленький семейный ад. Прямая противоположность Максиму, который то и дело назло, с извечной ухмылкой подбрасывал дровишки в и без того не утихающий огонь.

После завтрака отец укатил в мэрию, и мать тут же ударилась в слёзы. Обычно Максим не выносил, когда мать вот так истерила, заламывала руки и впадала в патетику — за ней водилась такая привычка, и его это бесило неимоверно. Но на сей раз, как ни парадоксально, он целиком и полностью был с ней солидарен. Пока ещё молчал, но изнутри его прямо-таки рвало в клочья. Им здесь только приблудной колхозницы не хватало для полной гармонии. При этом какая-то деревенская девка — видите ли, дочь, сестра, член семьи, а он, Максим, — ублюдок. Каково?

И потом, какая она ему, к чертям, сестра? Ему-то она точно никто, никоим боком. Просто чужая девка, непрошенная, незванная, которая ещё вчера месила навоз и крутила коровам хвосты, а сегодня свалилась им всем на голову, как какое-то наказание свыше.

И вообще, ему по горло и одного братца хватает, Артёма, сладенького Тёмочки, вокруг которого все пляшут с умильными улыбками, холят, лелеют, нежат и разве что на руках не носят. И даже сам Максим не слишком-то его шпыняет, хотя благостная физиономия Артёма раздражает порой так, что очень хочется отвесить ему плюху. Просто чтоб не смахивал так сильно на прилежного воспитанника духовной семинарии.

Однако терпеть этого блаженного ещё куда ни шло — как-никак брат, хоть и наполовину. Но уж эту деревенщину он точно терпеть не станет. Она ещё горько-горько пожалеет, что влезла в их жизнь, в его жизнь.

Злющий, поднялся к себе, хлопнул от души дверью.

Спустя четверть часа к нему осторожно постучал Артём и, не дождавшись ответа, просочился в комнату. Остановился у порога в нерешительности. Огляделся на царящий вокруг хаос. Горничную Максим в свои владения впускал редко, когда уж совсем бардак мешал нормально жить, да и то пристально следил за её манипуляциями и чуть что взрывался: туда не лезь, это не трогай…

— Чего тебе? — грубо спросил, метнув в брата недовольный взгляд.

— Машина уже ждёт. В школу пора…

— Я не пойду, — отрезал Максим, не отрывая глаз от монитора — там, на тридцатидюймовом экране развернулось кровавое побоище.

— Но…

— На, сука, получай! — Максим выпустил очередь из минигана по очередному монстру.

Артём поморщился — не любил он такое и не понимал, но не уходил. Наоборот подошёл ближе.

— Ну чего тебе ещё? — Максим щёлкнул мышкой и вышел в меню. Оттолкнувшись ногой, откатился в кресле от стола и развернулся к нему.

— Вот зачем ты всегда лезешь на рожон? Зачем нарываешься постоянно? Родителям и так сейчас очень трудно. Дома обстановка такая тяжёлая, просто невыносимая. А ты своими нападками только всё усугубляешь, — нудил Артём, таращась на Максима круглыми, как плошки, небесно-голубыми глазами.

Глаза его — отцовское наследие. А от матери достались брату светлые, почти белые кудри. Вот и получился в результате слияния их хромосом этакий херувимчик, нежный и хрупкий с виду. Да и внутри не кремень, а так, зефирка, потешался над ним Максим. Но кремень, не кремень, а Артём мог быть иногда очень назойлив. Нотации вон пытался читать, хотя младше на два года. И вообще любил толкать правильные речи.

Правда, с Максимом сильно-то с речами не разгонишься. Уж он умел заткнуть братца. Давно заметив, что того вгоняют одновременно в краску и в ступор любые намёки на секс, он изгалялся вовсю, дай только повод.

«Меня такие вещи не интересуют!», — обычно розовел, смущаясь из-за какой-нибудь очередной скабрёзности, Артём.

«Такие вещи интересуют всех, — ухмылялся Максим, — а особенно тех, кто это отрицает».

Для самого Максима вопрос взаимоотношения полов если и не стоял на первом месте, то был в числе очень волнующих и каждую девушку он оценивал с единственным подходом: хочу — не хочу.

Раньше сильно преобладало «хочу», теперь он стал гораздо разборчивее и притязательнее.