Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Краснова А. - Страница 20

Фиен.

Я и не подозревал, что настолько истосковался по ней, что даже гнев на Лайнеф за сына и желание поколотить не мешали жажде обладать этой стервой. Причиняя ей боль, грубыми, жестокими поцелуями я намеренно ранил нежные губы, но стоило тёмной принять мой поцелуй, прильнуть ко мне и обвить руками плечи, ярость становилась извращённой страстью, а к озлобленности и колоссальному желанию придушить эльфийку присоединялось стремление напиться, насытиться, жестко отыметь, на время притупив тот необъятный голод по ней, что денно и нощно довлел надо мной.

Сквозь наши одежды я чувствовал, как напряглись её соски. Сжав в ладони упругий зад, неохотно оторвав Лайнеф от свои губ, я заглянул в карие глаза. Да, несомненно, она не притворствует! Подобно самому драгоценному янтарю в мире, её глаза полыхали неподдельной страстью. Она заморгала, непонимающе взирая на меня, и непроизвольно выдохнула. И в том преисполненном томления её полувыдохе — полустоне мне в рот было столько откровенного эротизма, что с нетерпением я принялся срывать со своей женщины чужую рубаху, зная, что под ней она полностью обнажена.

— Ты просто зверь, Мактавеш! — вспыхнула она, пытаясь воспрепятствовать, чем заработала предупреждающий рык голодного зверя.

— Лучше заткнись! Очень рекомендую, — расправился я со своей туникой и рывком рванул шнуровку штанов, освобождая налитый нетерпением член.

— Демон, мы на коне… Твой конь… — ошарашенная, шальным взором блуждала она по моему телу, пока глаза не остановились на вздыбленном члене. Губы её приоткрылись, такие мягкие, сочные, такие уступчивые, а тихое «о…» стало её капитуляцией. Рванув к себе эльфийку, я сорвал с её губ глубокий поцелуй и прохрипел:

— Я твой господин, и я так хочу!

Надавив ей на плечи, я заставил принцессу опуститься вниз, туда, где так жаждал чувствовать ласку её языка. Только мгновение она колебалась, едва притронувшись к головке члена, но вот её сладкий рот приоткрылся, обдав меня тёплым дыханием. Это было пределом моего терпения, после чего, не выдержав промедления, я намотал на кулак её волосы и надавил на затылок, застонав, когда губы её сомкнулись на члене и вобрали его в жаркий рот.

— Да… Детка, смелее! — стиснув зубы, я с наслаждением зарычал, выбивая бедрами нужный мне темп. Её губы ритмично заскользили вдоль ствола, изредка едва царапая зубами, язычок на выходе трепетно лизал макушку. Мне безумно нравилось, как она это делает. Опираясь одной рукой на круп коня, откинувшись назад, с восторгом я наблюдал, как распростёртая белым контрастом на фоне спины вороного обнажённая Лайнеф, обнимая руками мои бёдра, ногами — шею Сумрака, уступчиво позволяет трахать её в рот и — чёрт меня раздери, если солгу! — я не видел в этом и толики пошлости или унижения для неё! Твою ж мать! Невообразимое, ошеломляющее сверхощущение… нет, даже не полноты власти над ней, истинно созданной только для меня самки, а её всеобъемлющего дара, полной, самозабвенной отдачи ради моего пика наслаждения. Она так прижалась ко мне, так стремилась доставить мне удовольствие, что я не мог не понять простую, но очень важную для себя вещь — эта гордая тёмная, причинившая мне немало бед, упрямо противостоящая и твердившая о своей неиссякаемой ненависти, ни за что не согласилась бы на такое, если бы не любила меняю Знает ли она об этом? Произнесёт ли когда-нибудь вслух? Главное, что и без её признания знаю я.

— Дьявол! Иди ко мне, детка, — я подхватил Лайнеф под мышки, рывком насаживая на готовый взорваться член. С жадностью вдыхая её аромат, ибо да, я стал невероятно жаден по ней, зубами схватил твёрдый сосок. Она оплела мой корпус ногами, схватилась за плечи, откинула голову назад и выдавила как-то натужно, неохотно:

— Может всё-таки остановишь коня и спустимся на землю?

— Нет! Я хочу, чтобы ты оценила особую прелесть верховой езды, — усмехнувшись, я стегнул Сумрака, заставляя перейти на быстрый галоп, и подстроил под его темп наше соитие. Удерживая в руках тёмную, безжалостно врываясь во влажную плоть, я управлял её телом, с упоением впитывая каждый жалобный стон. Я чувствовал её собственной сутью. Малейшие нюансы её ощущений переставали быть мне секретом, ибо они отражались в затуманенных страстью глазах, дрожью по коже, тембром выдохов и вдохов. Намеренно вынуждая её балансировать по краю бездны, на той тонкой грани, где боль и наслаждение соединяются воедино, я будто держал в руках её пульсирующее сердце, и от этой сумасшедшей мысли, такой запредельной, но действительной, господствуя и сатанея, превращался в требовательного и ненасытного монстра.

— Развернись!

— Что?

— Развернись, я сказал!

Не дожидаясь, я рывком развернул её и распростёр на коне животом вниз, положив на свои колени широко разведённые бёдра.

— Держись за поводья! — приказал и, впившись пальцами в её талию, раз за разом в бешенном ритме стал натягивать эльфийку на тугой член. Когда же до освобождения оставалось полстука сердца, я придавил её собственным телом, просунул руку под её животом, дотянулся до клитора и, нетерпеливо массируя его, рыкнул:

— Скажи!

Она поняла сразу, что я хочу. Лайнеф простонала моё имя именно так, как умела только она, вместе с нашим одновременным оргазмом. Последними рваными толчками изливаясь в неё, я задрожал, с жадностью глотая с губ жизненные силы моей самки. Мне всегда будет её мало…

Не поднимаясь и не выходя из неё, я взял в ладони идеальные её груди, поигрывая сосками.

— Я не привык себе в чём-то отказывать, ушастая. Уясни это наконец. Ты моя. Если я хочу тебя, спрашивать согласия не буду, а возьму, где бы мы не находились. Степь, горы, лес, конь, или уютное, тёмное гнёздышко из четырёх стен — здесь всё моё, и пока я в силах отстоять всё это и мою самку, ты будешь мне подчиняться, детка.

— Ещё раз назовёшь меня деткой, и полетишь с коня, — беззлобно произнесла она, я же, прекрасно зная, как она не терпит такое обращение, ухмыльнулся. — И не смей больше для меня и ради меня помирать, понял?

— Даже не собирался, детка, — рассмеялся, награждаемый скользящими ударами её кулака. — Как удачно, что воинственная эльфийка сейчас полностью мной пленена и обездвижена.

— Φиен? — через несколько минут позвала меня Лайнеф.

— Мм?..

— Он вернётся? — я чувствовал, как она напряглась, ожидая ответа.

— Обязательно, он же мой сын. Дай парню время.

— Фиен? — я улыбнулся, ведь она так редко называла меня по имени. — Для того, чтобы любить тебя, мне не нужны четыре стены. Гнездо там, где ты, инкуб.

Поняла ли она, что только что призналась мне в любви?

Распахнув полы ночного платья, эльфийская красавица придирчиво рассматривала нагое тело в отполированном до блеска медном зеркале, чудом сохранившемся после нападения дикарей на крепость. Она скептически кривила губы каждый раз, когда малейший изъян, будь то крохотный шрамик, оставленный ей, хранителю тела короля, в прошлой, почти позабытой жизни, либо редкая, абсолютно неуместная родинка, коих она терпеть не могла, либо не к месту выросший волосок, который подлежал мгновенному и безжалостному уничтожению, попадался ей на глаза. Впрочем, обладающей внешностью богини Доум-Зартрисс грех было жаловаться, ибо тело древней эльфийки неизменно оставалось молодым, подтянутым и сочным в тех самым местах, за которые так охоч подержаться сильный пол.

«Ну, подумаешь, родинка! — рассуждая, она приподняла груди и, тряхнув копной волос, обольстительно сама себе улыбнулась. — Да нет, вроде, всё та же, самцы всё так же слюни пускают. Но этот же, пень холёный, как на пустое место смотрит. Куда, скажите на милость, подевался его интерес, а? Стоило рассказать о Квинте, и на утро сплошное разочарование — холодное, пустое семейное ложе, дерзкий воздыхатель превращается в равнодушного к жене советника, а возомнившая себе отчего-то, что, возможно, ей выпал неплохой шанс, эльфийка оказалась у разбитого корыта. Конец сказке, — задумчиво пробормотала Иллиам. — А может, всё было иначе? Не было никакого воздыхателя, и Кемпбелл не снимал, а наоборот, на время лишь надевал его маску?!»