Звездная трилогия (СИ) - Кривцун Константин - Страница 20

Сначала друг не верил. Ему казалось, что мне просто приснился плохой сон, но я сумел доказать ему, что действительно в состоянии ощущать правду. Я угадал то, что нам скажет прохожий, если мы спросим у него, как пройти на улицу Гагарина. Угадал не общий смысл, а предсказал в точности до последнего слова весь предстоящий диалог.

И тогда Пашка поверил. Он хлопнул меня по плечу и сказал:

— Теперь нас двое. Мы оба другие. И нас никогда не поймут. Готовься. Теперь все будет для тебя иначе.

— Только молчи обо всем, хорошо? — попросил я.

— Помнишь наш уговор? Про великую тайну?

Я кивнул и посмотрел вдаль, насколько это позволяла узкая улица. Мимо проскользила авиетка, обдав нас теплой волной.

— Пусть твоя тайна станет второй великой, — продолжил Пашка.

Я улыбнулся. Тайны все множатся, вопросы тоже. Но все тайное когда-то становится явным — так, кажется, говорит старая пословица. Нас обязательно раскроют.

— Хорошо, Паша. По рукам!

Мы торжественно пожали друг другу руки. Мальчик, умеющий летать, и мальчик, что научился видеть правду. А что будет дальше? Когда проявят себя те, кто следит за нами?

Но что бы ни было, одно я знал точно — дружба никуда не денется. А это было для меня главным.

Главнее Наташи.

— Зачем ты делаешь это, Сергей? — Мама хмурила брови, держа перед собой на вытянутой руке тельце насекомого.

Я встал с дивана. Что я мог ответить? Что живодерство доставляет мне удовольствие? Нет, это было неправдой. Я любил животных, я только лжи теперь не мог выносить…

— Зачем ты отрываешь бабочкам крылья? — повторила мама.

На этот раз я решил ответить:

— Они червяки, мама. На самом деле они попросту гусеницы, мерзкие твари. В них нет красоты, они не должны летать.

Мама глубоко вздохнула.

— Почему с тобой всегда так сложно, Сережа? — Она присела и положила дохлое насекомое на край стола. — Нельзя же так! Что тебе сделали бабочки? Кто дал тебе право судить их?

Я опять смешался.

— Не знаю. Мне просто казалось… Хорошо, я больше не буду так делать.

Мама кивнула.

— Будем считать, что ты принес свои извинения. Кушать будешь?

— Ага. — Мне все еще было неловко. — А что у нас на обед?

— Картошка с курой. И еще там суп, по-моему, оставался.

— Понятно, — я отвернулся к окну. — Через минуту приду, можешь пока положить картошки…

Мама встала и подошла ко мне.

— Тебя что-то беспокоит, сынок?

— Да, — слегка помедлив, ответил я. — Ты знаешь, что Пашка улетает сегодня?

— Неужели сегодня?

Я повернулся к маме и увидел на ее лице плохо скрываемую печаль.

— Ты тоже хочешь улететь, да? — продолжала она. — Тебя ведь с самого детства тянет в космос.

— Мне скоро семнадцать, мама, — я с трудом выплевывал лживые слова. — Ты же знаешь, что я еще мал для этого…

— Сережа, на тебе лица нет. — Мама смотрела на меня озабоченно. — Не обманывай меня. Я же знаю, что ты хочешь лететь.

— Ты права, — сказал я, и, как только произнес это, мне стало легче. — Я очень хочу в космос. Я мог бы взять тебя с собой. Конечно, жить вместе нам не разрешат — правила Академии, но ты могла бы обосноваться рядом…

— На следующий год, — было заметно, что мама все для себя решила, — когда тебе исполнится восемнадцать, я отпущу тебя. Полетишь на Марс или сразу на Край. Школу ты уже окончил, образование завершишь заочно. Мне все равно не разрешат лететь — здоровье уже не то. А пока побудешь со мной. Одной мне будет сложно со всем здесь управляться…

Я слушал и понимал, что никуда она меня не отпустит. Она уже потеряла отца на Фронтире, теперь она просто боится, что я тоже погибну. «Космос жесток, человек не приспособлен для жизни там, и каждый день за пределами уютной Земли — это борьба, схватка человека и древней страшной стихии» — так говорил наш учитель по космологии. Он, конечно же, был прав.

— Хорошо, мама, — сказал я, чтобы успокоить ее. — Пойдем обедать…

Она кивнула и вышла из комнаты. Я последовал за ней.

А после трапезы поспешил к Пашке, чтобы помочь ему со сборами и проводить до космодрома.

Пашка встретил меня приветливо, но я чувствовал, что ему стыдно передо мной. Еще бы — он улетал в космос, к самым дальним его рубежам, улетал, чтобы работать и учиться, ну и, конечно, чтобы прославиться, а я оставался на Земле, оставался практически в полном одиночестве. Рожденный ползать летать не может…

Мне невольно вспомнились расчлененные бабочки. Наверное, я отрывал им крылья не потому, что искал пресловутую правду, похоже, я попросту им завидовал.

— Ну что ж, — Пашка в очередной раз оглядел собранные в дорогу вещи. — У нас есть минут десять. Примерно.

Последнее время мой друг частенько читал вслух импровизированные стихи. Не всегда они были в тему, не всегда хороши, но затыкать его ни я, ни Наташа не решались.

Мы сидели и молчали примерно минуту. Затем поднялись и направились к двери. Я взял чемодан, Пашка нацепил на плечи рюкзак.

— Вот и все, Сережка, — сказал он, и глаза его странно расширились. — Ухожу… Жалко. Жалко, что ты не сможешь посмотреть, что там. Что меня ждет. Все будет в порядке. Надеюсь.

— И я надеюсь, — мне нелегко было придавать своему голосу бодрый тон. — Устроишься на работу, получишь место заочника в Академии — все будет хорошо! А потом как-нибудь вспомнишь о старых друзьях и заскочишь к нам…

— Да, — Пашка представлял себе расписываемые мною картины, только что-то его все же смущало. — Лучше ты прилетай! На Фронтир. Мы будем там лучшей командой. Мы же одни такие одаренные!

Серьезно, Сережка! Бросай все. Прилетай тоже!

— Мама обещала на следующий год, — грустно сказал я. — Ну, пускай даже я прилечу, ты все равно будешь скучать по Наташе…

Пашка словно уменьшился в росте на несколько сантиметров, как будто его придавило тяжестью самой судьбы.

— Я обязательно вернусь. Вернусь за Натой! — воскликнул он. — Клянусь! Ты за ней присматривай. Пока что. Договорились?

Я кивнул.

Да и что мне оставалось? Не скажешь ведь лучшему другу, что по уши влюблен в его девушку. Как же мне беречь-то ее, елки-палки? От кого, кроме себя, ее охранять?..

Из кухни показалась Пашкина тетка.

— Уже пошел? — поинтересовалась она, внимательно оглядывая моего друга.

— Да, тетя, пора! — Пашка обнял ее на прощание, она потрепала его по голове.

— Ну, давай! Иди! Удачи тебе, Паша…

Отношения Пашки со своей теткой никогда не были особенно теплыми. Своих настоящих родителей он никогда не видел, а тетка почти не вмешивалась в его жизнь. И я не особенно удивился, узнав, что она легко отпустила Пашку в космос.

Мы вышли на улицу.

— Паш, а где же Наташа? — спросил я. Мне казалось, что я встречу ее еще в доме. Они с Пашкой все свое время проводили вместе.

— Она… Она сказала, — мой друг замялся. — В общем, мы с ней поругались. Немного. Но я думаю, она придет к космодрому. Все равно.

Я сглотнул. М-да… Правда не могла открыться мне. Идиотское чувство. Мысли незнакомых людей я улавливаю с легкостью, а правда про тех, кто мне дорог, всегда остается недоступной.

Как мог Пашка поссориться с Наташей? Хотя, с другой стороны, что тут такого удивительного? Он улетал, она оставалась. Выходило, что он бросал ее ради космоса. Не зря Пашка так нервно отреагировал на слова о том, что он будет скучать по Наташе. Конечно, будет. И она будет. И в конце концов согласится с его решением, когда он заберет ее на Фронтир.