Время расставания - Ревэй Тереза - Страница 71

«Я не могу поехать домой, — подумала она, — только не сейчас». Но тогда у кого же ей искать прибежища? Взгляд Валентины задержался на плане Парижа. Надписи на немецком языке вызвали у нее дрожь. Она провела пальцем по линии метро, ведущей к IX округу.

Спустя какое-то время она стояла, подняв голову, и рассматривала почерневший, но элегантный фасад здания на улице Тревиз. Валентина впервые оказалась рядом с новым жилищем Александра. Женщина даже не была уверена в том, что он до сих пор здесь живет. Еще до войны она прочитала в газете статью, посвященную модельеру-меховщику Манокису, и тогда его адрес отпечатался у нее в мозгу.

Валентина пересекла молчаливую улицу. Квартал казался пустынным, каким-то «недоверчивым»: лавочки с закрытыми витринами, слепые, темные окна и тени, скользящие вдоль стен. На одном из домов чья-то рука неразборчиво нацарапала: «Сталинград».

Мадам Фонтеруа позвонила в дверь. Консьержка, остроносая, со строго сведенными бровями, указала гостье на второй этаж и проводила ее подозрительным взглядом. Изнуренная, немного испуганная, Валентина поднималась по деревянной лестнице, машинально переставляя ноги. Теперь ее маленький чемоданчик весил целую тонну. Ноги у нее подкашивались, и женщина вспомнила, что ела лишь накануне вечером. Перед тем как ехать на вокзал, она смогла проглотить только маленькую чашечку напитка из обжаренных ячменных зерен, который заменял ей кофе.

Пытаясь собраться с силами, Валентина прижалась лбом к двери. Тусклая медная табличка гласила: «Александр Манокис, надомный мастер, меха». Что она здесь делает? Что скажет ему? Он примет ее за сумасшедшую. Впрочем, после столь изнурительного дня она, скорее всего, действительно походит на умалишенную. Валентина поправила тюрбан из черного бархата, отряхнула пальто и пожалела о том, что у нее нет с собой зеркала.

За дверью послышались шаги. Все это просто абсурдно! Будет лучше, если она пойдет домой. Женщина уже начала поворачиваться, когда услышала, как щелкнул замок. Дверь приоткрылась, пропуская луч света, заливший лестничную площадку. Валентина повернулась спиной к выходящему мужчине. «Он меня не узнает», — подумала бывшая возлюбленная Александра и с часто бьющимся сердцем устремилась к лестнице.

— Валентина?

Она остановилась, услышав его низкий голос, и ощутила, как напряжены ее плечи и шея.

— Валентина, это ты?

Твердая рука схватила ее за запястье, чтобы не дать нежданной гостье убежать, и Валентина медленно повернулась к Александру Манокису. На нем было пальто. По всей видимости, мужчина собирался уходить. У Валентины создалось впечатление, что он стал мощнее. Плечи у него стали шире, черты лица казались более резкими, а в черных волосах засеребрились седые пряди, придающие греку особый шарм. Темно-голубые глаза, внимательно разглядывающие ее, заставили Валентину вспомнить о голубых глазах Максанса, но этот взгляд был тусклым, тяжелым.

Некоторое время Александр напряженно молчал, а потом прошептал:

— Что ты здесь делаешь?

— Не знаю, — искренне ответила она. — Возможно, я просто хотела увидеть загадочного «грека»?

И Валентина игриво улыбнулась.

Не говоря ни единого слова, Александр увлек гостью в квартиру и захлопнул дверь. Одним движением плеч он сбросил пальто, затем снял с Валентины тюрбан, перчатки, отсыревшее пальто, пропитавшееся запахом тумана. Он целовал ее щеки, губы. Женщина хотела было запротестовать и уперлась руками в его грудь. Но Александр был так настойчив, так увлечен, так опьянен ароматом ее бархатистой кожи, шелком волос, впадинкой на шее, ее плечами, руками… Он действовал нежно, но настойчиво и уверенно. Валентина была потрясена его пылом, его отчаянием, ей льстила мысль, что она настолько желанна. Как убежать от этого половодья чувств, что затопили душу ее бывшего любовника и ярко отразились на его лице? Как оттолкнуть эти нежные руки, прикосновения которых прежде были столь желанными? В ту секунду меж ними не осталось места для стыдливости и приличий. Валентина вернулась в Париж, не предупредив ни мужа, ни дочь, и теперь она отдавалась любовнику, которого не видела долгие годы, и не испытывала ни малейшего стыда. Александр нуждался в ней, как она нуждалась в нем. Да, через час или через два они расстанутся, возможно, это произойдет утром, они расстанутся в любом случае, но, что бы ни случилось, в их сердцах всегда будет жить тот негасимый огонь, что толкнул их в объятия друг друга при первой же встрече.

В комнате было холодно. Александр созерцал потолок. Голова Валентины покоилась на его плече. Он обнимал ее рукой за талию.

Ни единый звук не нарушал звенящую тишину, воцарившуюся в спальне, ни потрескивание паркета, ни шум машины, ни гул огня в печке. Казалось, что они находятся в склепе.

Когда на лестничной клетке Александр увидел Валентину, когда разглядел ее похудевшее, бледное лицо, он понял, что ни на секунду не прекращал ждать возвращения любимой. Он испытал такую всепоглощающую радость, что ощущение стало болезненным.

— Спасибо за юного Симона, — неожиданно сказал грек.

— Я надеюсь, что в дальнейшем его путешествие прошло без приключений. — Валентина вздохнула. — Я общаюсь с людьми всего один или два дня, а затем они уезжают, и я почти никогда не знаю, что случается с ними потом. Однажды один английский летчик прислал мне весточку из Лондона. Я была счастлива, как будто подарок получила.

Рука Александра сжала ее талию чуть крепче.

— Это становится все более и более опасным, Валентина. Возможно, тебе следует остановиться, ведь немцы заняли всю территорию страны.

— Это невозможно. Люди нуждаются в нас.

Манокис вздохнул.

— Я знаю, но все же…

— Иногда у меня складывается впечатление, что я больше не могу, что все эти несчастья отравляют нас, как гнойные язвы тело. И тогда я задаюсь вопросом, а сможем ли мы хоть когда-нибудь обрести былую беззаботность? Самое трудное… — Валентина на несколько мгновений замолкла, а затем продолжила: — Самое трудное — это видеть глаза детей. У меня в доме живет маленький Самюэль Гольдман, ты знаешь, это младший сын Макса и Юдифи. В прошлом году мне привез его Андре, снабдив мальчика фальшивыми документами. Ему всего шесть лет, а он вынужден привыкать к новому имени и к своей новой истории. Этот ребенок все время ждет возвращения своих родителей. Он очень мало говорит. Может часами сидеть, не двигаясь. Иногда, играя, он останавливается и замирает, как будто ему кажется, что он провинился. У меня такое впечатление, что он чувствует себя виноватым в том, что развлекается, в то время как его брат и родители исчезли. Когда начался новый учебный год, я даже опасалась отдавать его в деревенскую школу, я боялась, что другие дети будут жестоко с ним обращаться, но Андре решил, что так будет лучше. Во всяком случае, Максанс заботится о нем…

Она внезапно замолчала. Александр напрягся.

— Как он там? — с напускным равнодушием поинтересовался Александр.

Валентина спросила себя, должна ли она и сейчас отрицать, что именно Александр является отцом ребенка. Но с тех пор, как молодая женщина ступила на тайные тропинки этой нескончаемой войны, она изменилась. Отныне недомолвки казались ей чем-то неправильным, даже неприличным. Александр имел право знать, что его сын умный, веселый и ласковый мальчик. Зачем ей скрывать, что она любит Максанса так сильно, что порой сама страшится силы этой любви?

— У него все хорошо. Это чудесный ребенок. Ты мог бы гордиться им.

Мужчина напрягся. Он так крепко прижал любимую к себе, что ей стало трудно дышать.

— Послушай, возможно, позднее, когда война закончится, я найду способ… познакомить тебя с ним… Конечно, никому не открывая правды, ты ведь понимаешь…

Валентина разозлилась на то, что запинается, как девочка, и замолчала. Быстрым движением Александр зажег ночник, встал и собрал одежду, разбросанную по полу.

— Скоро девять. Я провожу тебя до дома. Поторопись, я должен вернуться до начала комендантского часа, — сказал грек срывающимся голосом.