Рейс - Лойко Сергей Леонидович - Страница 25

Как всякий вертухай со стажем, он первым делом начал просчитывать возможные последствия персонально для себя. По прикидкам Дедера выходило, что его за это никто из начальства не вздрючит. На донецких ему было положить с прибором, поскольку подчинялся он им чисто формально, а до Ростова от Тореза было далеко. Не говоря уже о Москве.

– Ну что ж… – спрятав телефон, археолог достал из кобуры ТТ. – Будем стрелять.

Но стрелять, кроме него, было некому. Все до одного его бойцы, в разнообразных камуфляжах, брониках и разгрузках с автоматами за спиной, уже топтались по задымленному полю среди местных мародеров в поисках, чем бы поживиться. Они переворачивали трупы, поднимали куски тел, что-то снимали с них, бросали обратно в выгоревшую, нескошенную траву. Единственными, кто не участвовал в грабеже, были Копатель с пистолетом в руке и две буренки с выпирающими, как каркас, ребрами, которые паслись метрах в ста от последнего дома, после которого начиналось поле.

Дым уже заволок полнеба. По полю, заваленному трупами и обломками самолета, передвигались мутные тени.

– Это же просто Босх, – прошептал археолог. – Чистый Иероним Босх. В оригинале.

Солнце почти скрылось в черной дымовой завесе.

«Наверное, вот таким явилось солнечное затмение воинам князя Игоря», – продолжил рефлексировать ополченец-романтик Алексей и, смутившись своим несвоевременным мыслям, с пистолетом в руке двинулся к толпе.

Навстречу ему из дыма выбежали два чертика. Один поменьше, другой побольше. На секунду Копателю показалось, что это видение и он сходит с ума. Он передернул затвор. Чертик побольше гнался за другим, приближающимся к Алексею. Наконец, Копатель разглядел, что это были дети лет восьми – десяти. На обоих были детские маски с трубками для сноркеллинга. На одном бледно-розовая, на другом ярко-желтая. У того, кто догонял, на руках были надеты темные ласты, и он угрожающе ими размахивал, что и сбило Копателя с толку. С визгом, который заглушали маски и трубки, дети пробежали мимо него по направлению к селу.

За ними какая-то старуха в махровом линялом халате и в тапочках на босу ногу, упираясь из последних сил и матерясь, катила детскую коляску, из которой торчали два чемодана. «Как она их туда засунула? – подумал Чепурных. – Как же расторопен и смекалист становится наш народ в счастливые мгновенья присвоения чужого добра!» Старуху с чемоданами командир ополченцев тоже не остановил. Она так и прочертыхалась мимо, как несмазанная телега, не останавливаясь и не поднимая на него глаз.

За «старой телегой» из дыма выплыла, покачиваясь, громадная фигура, которая что-то несла под мышкой, придерживая это обеими руками. По приближении археолог разглядел в фигуре высокого сильно нетрезвого мужика с огромными плечами в синей, выгоревшей спецовке навыпуск, под которой начинались длинные голые волосатые ноги с огромными пятнами ссадин на коленях. Мужик был не только без штанов. Он был еще и босой. Под мышкой он нес две окровавленные тонкие руки с торчащими из них белыми обломками костей.

Археолог не знал, что перед ним – живая легенда местного фольклора, бывший знаменитый углекоп, а ныне рядовой наркоман Артем Карзухин. Карзухин прославился на всю округу не тем, что был шахтером и одновременно алкашом, который трезвым просто не спускался в забой – этим тут никого не удивишь. Легендарен он был потому, что опохмелялся уже в забое электрическим током.

В шахте той, как и почти везде на Донбассе, добывали уголь антрацит. Для мужика двухметрового роста, как Карзухин, вагонетки были словно игрушечные. Сверху, под сводом забоя, шел голый кабель. Перед вагонетками – микротрамвай с дугой. Дуга касается кабеля, второй контакт – рельсы. Одной рукой Карзухин брался за кабель, другой – за металлический борт вагонетки. Ток был большой, но для него не смертельный, однако свидетели утверждали, что у Карзухина при этом из глаз и из ушей сыпались искры, а тело его все сотрясалось и извивалось, как в пляске святого Витта. Карзухину, правда, для этого номера нужен был еще и ассистент, чтобы помочь ему разжать руку после электроопохмелки, что в одиночку не всегда получалось, даже у такого здоровяка. Опохмелившись таким образом, Карзухин дальше работал абсолютно трезвым и порой выдавал на-гора по две-три нормы. В передовиках ходил. На Доске почета из-за пагубной привычки «не висел», но шахтеры между собой называли его «наш передовик алкоголического труда».

Появившись на месте трагедии одним из первых, Карзухин попытался стянуть кольца и перстни с пальцев двух оторванных рук, на которые наткнулся в поле, но у него сразу не получилось. Инструмента с собой не было. Не отрывать же пальцы на виду у всех. Вот и потащил руки домой целиком.

Когда Копатель разглядел, что держит в руках этот голем, он сделал предупредительный выстрел в воздух, а потом направил пистолет на шахтера. Тот остановился и осклабился:

– Ты что, командир? Там еще есть. Иди, собирай.

– Стой! – закричал Чепурных, как ему самому казалось, страшным голосом. – Стрелять буду!

Карзухин остановился, потряс головой и бросил одну из рук к ногам ополченца:

– На, сука, подавись, пидарас е…аный!

Чепурных молча поднял пистолет еще выше, направив его прямо Карзухину в лицо. Тогда окончательно слетевший с катушек великан совершил то, чего никто не мог ожидать и от чего даже у него самого волосы встали дыбом. Он схватил обрубок конечности двумя руками, поднял его к лицу и, мотнув головой, с рычанием, как голодная цепная дворняга, впился в руку кривыми желтыми клыками.

– Е… твою мать! – выдохнул аспирант-археолог Чепурных.

С закрытыми глазами засадив всю обойму в лицо сума­-сшедшему, он сам потерял сознание и повалился наземь, в сухую некошеную траву, как Вещий Олег после встречи с черепом любимого коня.

Глава девятая 

«КАМАНДАРИЯ»

Шереметьево. Июль

Алехин полулежал с закрытыми глазами в огромном кресле салона первого класса. Он выпил уже три или четыре бокала виски, но мозг его оставался предельно трезвым и ясным. Сергей старался хоть на секунду расслабиться, забыть обо всем, уснуть. Но сон не шел, и память не оставляла его.

Когда самолет попал в воздушную яму, салон затрясло. Тележка официанта покатилась вперед и со звоном ударилась в дверь кабины пилотов. Алехин на секунду радостно подумал, что сейчас лайнер разобьется, и все кончится. Но тряска очень скоро прекратилась, из-за занавески выплыла улыбающаяся стюардесса, «как принцесса, похожая на весь гражданский флот», и, наклонившись разрезом блузки прямо к лицу Алехина, обдала его ароматом «Шанели»:

– What would you like for lunch, sir? Beef, chicken or trout?29

Алехин не хотел есть. Он попросил еще виски и подумал: «Ты чего, Сережа, хочешь накликать?.. Тут с тобой летят двести человек. Женщины с детьми… Их мужья ждут. Как ты ждал Лену с девочками… Хочешь убиться, как они? О’кей. Купи себе самолет – тебе это по карману… Взлетай, найди чистое поле и бейся там, сколько душе угодно. Или… перестань об этом думать».

Алехин вновь погрузился в воспоминания. Как ни пытался, он так и не мог вспомнить, какую книгу в последний раз читал девочкам на ночь. Почему-то очень хотелось вспомнить именно это и мучило, что никак не мог. И не спросишь теперь, и не узнаешь. Никогда. Никогда. Никогда!..

«Хочешь узнать, кто их убил? – Алехин не переставал задавать себе вопрос, на который знал ответ. – Ты их, Сережа, убил. Заставил бежать из страны… Поставил на кон их жизни из-за этих проклятых бабок… Ты убил… Кого еще ты хочешь найти?»

Его мысли ходили по кругу и неизменно возвращались к вынесенному самому себе приговору.

Перед отъездом из Лос-Анджелеса, скорее всего навсегда, Алехин пересмотрел все новостные сюжеты о британском «Боинге», прочитал все репортажи «Лос-Анджелес таймс» и других главных газет.