Белая королева для Наследника костей (СИ) - Субботина Айя - Страница 10

Но в этом нет никакого смысла. В том, что мы делаем. Это дорога в один конец. Путь, на котором я скоро ее оставлю. Вижу ли я, что нравлюсь ей? Да, безусловно. Возможно, я не знал женщину в общепринятом смысле этого слова и, как сказал бы Рунн, бесконечно невинный придурок, но моего опыта достаточно, чтобы понимать — Мьёль тянется ко мне. Ненавидит и предпочла бы убить, чем терпеть рядом, но не может находиться в стороне. Для нее это в диковинку, и она вполне может думать, что начинает влюбляться. Но я-то знаю, что всему виной ее память. Мои силы тают с каждым днем, и я не знаю, сколько еще смогу держать взаперти ее память. Было бы несправедливо открыть ей вместо одной лжи — две.

Но… я не могу уйти. Мое тело словно в путах ее морозного запаха, ее отчаянной попытки забыться во мне, пусть она и думает, что все в точности наоборот.

— Мьёль… — шепчу я, медленно, но твердо отстраняясь от нее.

У моей королевы такой взгляд, что мое сердце вспыхивает. Голубая бездна, полная невысказанного «хочу» и «я тебя ненавижу!»

— Тебе лучше уйти.

Она не понимает. Моргает и пытается сдержать слезы. Лишь через мгновение я замечаю, что она отчаянно цепляется за края туники на груди, держит так сильно, что побелели костяшки пальцев.

А, в пламя все это!

Я падаю на спину, осторожно тяну на себя. Теургия сочится сквозь перчатки, отравленным туманом вспучивается на ладонях. Я знаю, что Мьёль больно, потому что и сам страдаю от этой боли, но сейчас физическое страдание не имеет никакого значения. Наши души пусты, и мы отчаянно нуждаемся в хотя бы толике простых человеческих чувств, чтобы заполнит их. Иначе пустота вырвется наружу и уничтожит то немногое, что осталось от физической оболочки.

Я чуть отталкиваю ее назад, и Мьель оказывается сверху. Маленькая, хрупка, испуганная ледяная фея. Кажется, только тронь — и не останется ничего. Берусь за ее запястья и пытаюсь отвести руки, но она так отчаянно сопротивляется, что мигом каменеет

— Убери руки, Мьёль. — Я пытаюсь снова и снова, но ничего не выходит.

И боль возвращается ко мне. Снова и снова разрывает голову на тысячи осколков, каждый из которых — мой персональный ад. Я стискиваю челюсти, прикрываю глаза — и вдруг чувствую кончики ее пальцев у себя на ресницах. Уже второй раз замечаю за ней такое. Понятия не имею, что ей в этом, но позволяю продолжать. По крайней мере, одну руку она убрала.

— Ты красивый, — шепчет она, скользит пальцами по моим скулам, подбородку.

Что такое красота? Вряд ли постоянная величина. Это просто часть той химии, что случается между мужчиной и женщиной, когда их души тянутся друг к другу.

— Почему ты стал убийцей?

Она не дает мне ответит, потому что, как только открываю рот, поглаживает пальцами мои искусанные губы. Прикосновение шершавой кожи к свежим ранкам пощипывает, но едва ли неприятно. Впрочем, Мьёль тут же наклоняется и, изображая какую-то соблазнительницу, пытается лизнуть мою губу.

Это чертовски мило. Так сладко невинно, что я не могу сдержать смех. Хохочу громко и заливисто, а она в ответ стучит меня кулаком по груди. Посмотрите все, как разозлилась моя маленькая Белая королева, могла бы превратить в лед — я бы давно был мертв. К счастью для меня, теперь они знания для нее забыты. Не хотелось бы превратиться в одну из ледяных статуй ее Безмолвного сада. Хорошо, что когда она вспомнит, меня уже не будет.

— Что за бессмысленные книжки ты читала, Мьёль? — Я все еще посмеиваюсь. Так мне легче не думать о боли.

— Это имеет значение? — В лунном свете я вижу ее покрасневшие щеки и даже кончики ушей.

— Имеет, моя королева. — Я беру одну из ее кос и, чувствуя себя едва ли не пауком, расплетаю. Что это за уродливая дрянь у нее в волосах? — Поцелуй — это чувство, которое рождается вот здесь. — Почти не касаясь, веду пальцами от ее губ вниз, от шеи к груди. Ниже, по животу, замираю в том месте, где наши тела плотно соприкасаются. — И расцветает тут.

Кажется, она не понимает.

— Не думай о том, как ты выглядишь в эту минуту. Не думай о том, что должны делать твои губы и язык. Мы не актеры, Мьёль.

— Мы просто притворщики, — отзывается она. Ерзает, неосознанно подвигаясь к моим пальцам. Я убираю руку — и она вздыхает. И краснеет, ведь не собиралась выдавать себя.

Да, мы притворщики. Она — моя Белая королева. И я притворюсь, что прошел полмира, чтобы растопить ее ледяное сердце. Я — ее король, ее мужчина, которого она готова беззаветно любить до конца дней. Но в свете луны мы обнажены друг перед другом, потому что она для меня — лишь искупление, последняя надежда склеить ее хрупкую судьбу перед тем, как исчезну. А я для нее — красивая сломанная игрушка, которую можно положить в кровать и делать вид, будто от этого тьма перестанет рассказывать страшные сказки.

— Так почему? — требует она.

Как ей объяснить? Как сказать, что я и сам не знаю?

— Кто-то должен делать грязные вещи, Мьёль. — Я крепко беру ее за бедра, толкаю ниже, чтобы она поняла, что не ей одной неловко. — Чтобы принцессам было приятнее мечтать о рыцарях и драконах.

— Я думала, ты и есть дракон.

— Нет, моя королева. Я — тот, кто убивает и рыцарей, и драконов.

И она, наконец, смеется в ответ.

Я с удивлением понимаю, что впервые слышу ее смех. Прислушиваюсь, ловлю каждый оттенок, ведь, увы, у нее так мало поводов для радости. А я почти ничего не могу для этого сделать.

— И много рыцарей ты убил? — вновь становясь серьезной, спрашивает она.

— Думаешь, количество смертей как-то меня определяет, Белая королева?

Мне действительно неприятно отвечать вопросами на ее вопросы, но я боюсь по неосторожности нарушить сотканную иллюзию. Поэтому играть с Мьёль — лучший выход для нас обоих. Пусть она блуждает в тихом лесу своих догадок, а я буду подогревать ее любопытство столько, сколько понадобиться.

— Я думаю, ты — чудовище, — признается она, продолжая самым бессовестным образом на мне ерзать. Интересно, она понимает, как это на меня действует?

Я прикрываю глаза рукой, делаю глубокий вдох, чтобы успокоится. Я ведь не собирался и пальцем к ней притрагиваться. Не собирался даже в ее чертову спальню идти, а теперь лежу тут и думаю о том, что большего болвана еще поискать нужно. Мне почти жаль, что рядом нет Рунна с его дурацкими уколами в адрес моей невинности. Вот уж кто бы ни стал оглядываться на такие вещи, как «любовь». Но я — не Рунн. И не Дэйн. Увы, не Дэйн.

Как бы мне не хотелось обратного, но я ссаживаю с себя Мьёль. Она не делает ничего, чтобы выдать разочарование, но ее глаза не умеют врать. А там плещется страсть, в которой, будь я чуточку умнее, не грех было бы и утонуть этой ночью. Но это будет неправильно.

— Расскажи мне еще о своем отце, — прошу я, осторожно привлекая ее в свои объятия.

Пока она близко, пока ее тепло растекается по моему телу — Поток молчит. Все те голоса, которые я взбудоражил, снова вернулись. И, кажется, еще злее, ведь теперь они знают, что в их бедах виноват лишь я. И злятся, что по злой иронии судьбы их единственное оружие — первородная теургия, целиком в моих руках. Это все равно, что желать кого-то обезглавить и не иметь под рукой даже кухонного ножа. Я слышу их шипение, угрозы вечным страданием и муками, в которых я, по их мнению, буду вариться всю свою долгую проклятую жизнь на том свете. Как будто это будет отличаться от моего настоящего.

— О моем отце? — переспрашивает она. На миг как будто пытается отстраниться, но, передумав, льнет ко мне. — Он был хорошим человеком. Лучшим из всех, кого я знала. И он меня любил.

— А остальные?

— А остальные обычно думали, что младшие дети в семье существуют для того, чтобы их пинали, когда хочется кого-то пнуть. Ты ведь тоже младший? — Она спрашивает осторожно, зная, что я вряд ли скажу то, что она желает услышать, но и не спросить не может. — Второй? Третий?

Здесь, так далеко от Рухана, на другом конце земли, о Нэтрезской империи знают лишь от заезжих купцов и слепых скальдов, чьи песни по большей части мало перекликающаяся с действительностью чушь. Я так до сих пор и не понял, кто же узнал во мне брата Дэйна и раструбил об этом на весь свет.