Из смерти в жизнь - Стэплдон Олаф - Страница 10

Дух тех погибших столкнулся также и с редкими святыми личностями, подобными святой города, которые через созерцание и единство действия приблизились к чистоте души, необычной для обычных людей. В них он признавал существа более просветленные, чем он сам. Он восставал против них, ревнуя к их превосходству, и в то же время жаждал подняться до них, включить в себя их более чистую натуру.

Изнемогая под напором этого всеобъемлющего и скудного опыта, существо, исторгнутое погибшими в той битве над тем городом, разрывалось между отчаянной потребностью сохранить свою идентичность и жаждой объять все богатство опыта, воссоединиться со всеми разрозненными душами, как индивидуальными, так и групповыми. В нем боролись индивидуализм и любовь. Потому что, познавая эти полчища, мог ли он не ощутить глубокого сочувствия, родства, тяги к ним? Но они же угрожали его индивидуальности, они отталкивали его. Вновь и вновь он напоминал себе, что не самовлюбленность, а товарищество ведет к высшей жизни. И наконец, после долгой борьбы, он обрушил возведенные им же укрепления и принял в себя чужаков.

— Вы, великая туча существ! — вскричал он. — Хотя мы разделены, несомненно, мы — одно! В нашей внутренней сути мы едины. Под нашей отдельностью, нетерпимостью, мы есть одно — Человек.

Но едва он со страстью признал свое единство с полчищами иных, как пелена тьмы и беспамятства поглотила его. Цепляясь за сознание, он чувствовал, как распадается, испаряется под неким мощным влиянием, словно капля росы под солнцем. И вот он, индивидуальный дух, преходящий дух немногих убитых, погас. Он умер в великий дух человеческий.

Ты! Моя единственная, неповторимая, самая любимая! Даже ты, в сущности, бесконечно отдалена от меня, милый мой центр чужой вселенной. Хотя ты мне ближе всего на свете, ты в то же время порой ошеломляюще далека. Сколько десятков лет мы росли вместе в радостном, плодотворном, нераздельном симбиозе! Но и теперь я порой не представляю, что ты думаешь и чувствуешь. Ты склонна к действию, я — к размышлениям; ты отвечаешь на каждый малый призыв о помощи, я — (О, к несчастью!) на вселенские вызовы. Хотя мысли наши часто движутся в общем ритме, как танцующая пара, иногда мы расходимся на длину руки, или ступаем не в ногу, или разбегаемся, отброшенные друг от друга внезапной размолвкой. Сколько раз я говорил тебе: «Скорее, опоздаем на поезд!», а ты отвечала: «Времени еще полно»; или я: «Ну, вот и опоздали!», а ты: «Поезд тоже может опоздать». Ты даже в аду останешься оптимисткой. И в конечном счете тебе, конечно, приходилось прибегать к черной магии, и вот поезд дожидался нас и мы молча сидели в готовом тронуться вагоне. Снова и снова наши различия причиняли боль и даже бесили нас, но в том ли дело? Ведь в конечном счете оно нас обогащает, это мучительное, но по большому счету желанное участие в уникальности другого.

Даже в этих резких размолвках разве мы не становимся реальнее друг для друга? В конце концов мы становимся только ближе. В них мы лучше узнаем друг друга, любим сильнее. Мы — все больше и неразрывнее — «мы».

Конечно, каждый из нас по-прежнему «я», а другой — «ты», далекий центр чужой вселенной, но все сильнее, все надежней мы вместе образуем «мы» — единый, хотя и двоемыслящий центр вселенной, общей для нас обоих. Мы вместе видим мир. Каждый из нас больше не смотрит на него под одним углом, он уже не видится нам плоской картиной. Мы воспринимаем его глубоким, стереоскопичным. Общим бинокулярным взглядом каждый из нас видит все с двух разных точек зрения.

Наши различия так же драгоценны, как наше единство, и наше единство — так же, как различия. Не будь глубокой гармонии в наших корнях и цветах, разве могли бы мы удержаться вместе? А без наших различий, как бы мы могли воспламенять друг друга?

Все в моем мире иное, чем в твоем. Каждое дерево, слово, человек. Так ли я вижу красный цвет, как ты? Возможно, очень похоже, ведь мы — сходные организмы, но может быть (как знать?) твой «красный» — это то, что я зову «зеленым». Важно ли это? Такие различия вечно будут для нас незначительными, потому что мы никогда о них не узнаем. Но справедливость, красоту, истину и хорошую шутку мы можем разделить на двоих, и они для нас одинаковы. И, хотя у нас есть общие друзья, но, неизбежно, друг или любимый одного может оказаться противником другого. Эта рознь, неуловимо преследующая нас на каждом повороте или внезапно преграждающая путь огненной стеной, приведет к беде, если о ней забыть. Слепая любовь — вовсе не любовь.

Воистину, мы навечно разделены, навеки различны, навеки в чем-то несогласны; но разногласием тем более гармонизированы в нашем «мы», которое для каждого значит много больше, чем «я», и даже чем «ты». Как центры сознания мы остаемся навеки отдельными… но, участвуя в нашем «мы», каждое «я» становится богаче и щедрее, ведь это «я» дорожит не «собой», а «нами». И потому «я» без «тебя» — простой обрывок, клочок, полуслепой калека, призрак, воплощающийся только в «нас».

Это драгоценное «мы», созданное нами совместно, этот тесный союз различий, это сожительство и единение двух душ не вечно будет процветать на планете. Рано или поздно один из нас умрет. Тогда «мы», бесспорно, проживет ее немного в выжившем, как дорогая, но лишенная роста вещь. Когда умрем мы оба, наше «мы» исчезнет из мира. Что тогда? Конечно, нельзя поверить, что «мы» не будем иметь продолжения.

Да, но невероятное так часто случается.

Темны и для нас непостижимы темные пути темного Бога.

Та суть, тот всеобщий универсальный дух человеческий, единый для всех человеческих индивидуумов, пережил гибель преходящего существа, порожденного несколькими убитыми. Он скорбно наблюдал за гибелью тех мужчин и женщин. Ощущая их боль и горе как свои собственные, он все же возвышался над ними; так человек, чувствуя боль от порезанного пальца или разбитой костяшки, продолжает свое дело.

Дух человеческий пробудился в тот миг не впервые. Он бодрствовал всегда, во всех двух миллиардах живущих, составлявших его живую плоть; а также и в каждом миге долгой жизни человечества он сознавал живое население мира. И во всех хрупких отдельных телах, даже самых недолговечных, всегда пребывал вековечный дух человеческий. Он знал их не только как души, отдельные от себя и друг от друга, но и так, как сознают чувства и идеи собственного ума, как человек сознает свои интересы и прихоти, страсти и высшие цели, борющиеся внутри его.

Дух человеческий встретился с городской святой и со святыми всех стран. Они явились ему не как нечто недостижимо высокое и чуждое, но как его истинное, внутреннее Я, хотя часто они исповедовали ошибочные доктрины, ложность которых хорошо видел он, умудренный веками человеческой мудрости. Несмотря на свои заблуждения, эти ангелические существа в душе были воистину им самим — и тем более так, что они неустанно стремились за его пределы, за пределы обычной человечности к духу более чистому и богоподобному. Но и это стремление было его стремлением. И в умиротворении, обретенном этими редкостными существами в единении с их богами, он тоже обретал блаженство. Однако то блаженство было немым и неосмысленным. Не для него были их маленькие мифы. Для него их радость была скорее предвкушением другой, еще не обретенной и, быть может, вовсе необъяснимой. Ведь он хорошо знал, что ни разум, ни даже чистый дух человеческий не способен разрешить высшую тайну.