Искупление Риза (ЛП) - Палмэрин Мэри И. - Страница 28

Рен сильно ошибалась, если решила, что Риз отошел, чтобы остыть. Нет. Он только начинал играть со своей новой игрушкой. За пару шагов Риз подошел к комоду, содержимое которого и так уже было перевернуто, пока он рылся в ее нижнем белье, ведомый безумными догадками. Схватив блестящий рулон, он повернулся и, склонив голову, залюбовался ее розовой киской, представляя, какой вишнево-красной станет она вскоре — его любимый цвет. Риз больше не мог ждать.

— Рен, когда же ты поймешь, что принадлежишь мне? — нежно пропел Риз, успокаивая ее страх. Его безумного состояния как будто след простыл. Но это была всего лишь хорошая маскировка. Он был мастером игры с сознанием.

Звук отматываемой от рулона ленты испугал Рен. По телу побежали мурашки, но сокровенное место между бедер все еще продолжало взывать о прикосновении. Она ненавидела эту борьбу разума и тела. Битва, которая никогда не будет выиграна. Прикованная к кровати, она наблюдала за Ризом: глаза на его темном и задумчивом лице поблескивали. Она окаменела. В эту секунду возникло что-то такое, отчего ее охватил страх. Возможно, именно поэтому она никогда не позволяла себе отпустить Риза. Страх, который она испытывала, думая о нем, был для нее унизительным афродизиаком.

Дыхание Риза стало затрудненным, и Рен приподняла голову, прижимаясь подбородком к обнаженной груди. Она почувствовала его приближение. Ее душа и сердце, а теперь и язык, находились в его власти. Она больше не могла говорить, даже если бы попыталась. Рен понимала, что в наказание ее ждет самая сильная боль, какую только можно себе представить. Она будет парализующей и восхитительной. И Рен еще сильнее возненавидела себя.

Риз оторвал зубами кусок скотча и повторил это действие еще дважды, пока у него не оказалось три полоски клейкой ленты примерно десять сантиметров длиной. Он склонился к киске Рен, снова вдыхая ее терпкий запах. Его сердце и член дрогнули от гордости, когда Риз почувствовал аромат ее возбуждения. Все складывалось в его пользу, но ему все еще нужно кое-что услышать.

Он должен это услышать. Как только это произойдет, Рен поймет, что у них с Ризом гораздо больше общего, чем она себе представляла.

Риз скользнул языком между губами, все еще покрытыми черной краской, и, наконец, попробовал ее на вкус. Это было все, о чем он мечтал. И даже больше.

Рен закрыла глаза, и по лицу ее потекли слезы. Она хоронила себя в могиле ненависти, грехов и отвращения к себе. Ей казалось невероятным, что она лежит, распятая на кровати демоном в мужском обличье, и позволяет себе так отвечать на его прикосновения.

Однако Ризу мало было одного вкуса. Это было сравнимо с тем, как если бы перед человеком, соблюдающим диету, поставили кусок шоколадного торта и запретили прикасаться к нему. Большинство наплевало бы на силу воли, и торт был бы съеден. Он не в силах справиться с искушением полакомить свой язык.

Покрытыми краской губами он пожирал ее киску. С каждым движением языка Риз жаждал большего. Он закрыл глаза, чувствуя, как сжимаются стенки ее влагалища, и вернулся в то время, когда ничто не имело значения, кроме их общих секретов и чистоты, которую они оберегали.

Но скоро все будет разрушено, и виноват в этом он один. А потом у него не останется другого выхода, кроме как уйти, потому что он уже стал человеком, способным на убийство.

Крики Рен постепенно превращались в мягкие мольбы. Для Риза они звучали тихой колыбельной из уст ангела во плоти. Рен не была уверена в причине своих всхлипов: то ли ей хотелось, чтобы он остановился, то ли чтобы продолжал, то ли чтобы убил ее. Она просто понимала: ей необходимо что-то — хоть что-нибудь — чтобы все это прекратилось.

Путешествие Риза по волнам памяти закончилось, и он отстранился от Рен. Его губы были покрыты соками ее возбуждения. Он облизал их и открыл глаза, чтобы увидеть ее. Опустив голову к груди, она плакала, молча умоляя его остановиться.

Небывалые эмоции вихрем закружились в воздухе, сотрясая его сердце, и руки сами собой начали подготовку к ужасным, причиняющим боль процедурам. Он взял один кусок скотча и приклеил его на полоску волос, покрывающих ее лобок. Сердце Рен сжалось. Она знала, что он способен на самые жестокие поступки, и именно в эту секунду осознала, что никогда даже не пыталась понять его. Она позволяла дьяволу любить себя самыми извращенными способами, и ее противоречивое сердце наслаждалось каждой каплей этого порочного восторга.

Риз сидел и любовался серебристой лентой, наклеенной на промежность Рен. Прижав подбородок к груди и продолжая тихо плакать, она забормотала слова из так хорошо знакомых Ризу строк:

— Радуйся, Мария…

Риз встал с кровати, обошел ее, чтобы подойти с другой стороны, присесть и оказаться на уровне глаз Рен. Он крепко сжал ее волосы, чтобы не позволить ей вертеть головой и разорвать их зрительный контакт. Склонив голову набок, Риз восхищался ее подавленным состоянием и ощущением безысходности.

— Твои молитвы здесь ничем не помогут, Рен. Твой Бог не спасет тебя. Разве твой Бог спас нас тогда? — заявил он безразлично. Риз не пытался успокоить ее. Скорее, пытался заставить ее осознать нечто важное. — Те, кто считал себя святыми, уничтожили нас. Разве ты не понимаешь? Все, что у нас было, — это наши секреты. У нас был шанс вырваться. У нас был шанс на жизнь, Рен. — Тон Риза смягчился, но он не допустит в себе сожаления. Ему не за что извиняться. Он не единственный виноват в том ужасе, который произошел, когда они были юными. Все очевидное просто. У людей всегда есть свое мнение, но чаще всего оно оказывается ошибочным. На Риза изначально был навешен ярлык дефективного изгоя. Поэтому остальные посчитали разумным предположение, что это он виноват во всех произошедших ужасах. Человек, в которого, в результате, превратился Риз, оказался именно тем, кем он был рожден. Когда Риз забирал жизнь незнакомой женщины и после этого лежал в обнимку с ее мертвым обнаженным телом, то любил думать о том, что все могло бы быть по-другому, если бы он сберег Рен.

Но в его истории все сложилось иначе.

Рен взглянула Ризу в глаза — они были похожи на прекрасные голубые сапфиры на фоне темного бархата его раскрашенного черного лица. Воздух покинул ее легкие, ей захотелось поверить ему. Она так хотела, чтобы все встало на свои места, но какие-то части головоломки все еще отсутствовали. Рен хотелось верить, что Риз не такой уж плохой, но его глаза говорили о другом. Его предназначение — быть монстром, способным на уничтожение. Завороженная его взглядом, Рен не знала, что сказать, и даже забыла о молитве, которую начала было читать в надежде, что с ее помощью кошмар исчезнет.

Хватка Риза на ее черных локонах ослабла, и он отпустил их, обхватив вместо этого ладонью ее покрытое синяками окровавленное лицо.

— Исайя 7:14, Рен. Скажи мне, дорогая. Скажи, что гласит стих… — воркующим голосом проговорил Риз, прижимаясь лбом к ее лицу.

Рен подумала о том, насколько другой была бы ее жизнь, будь у нее возможность оставить того ребенка. Мысль о нем пугала и угнетала ее. Хотела бы она знать, где он теперь. Ей хотелось, чтобы у нее всегда была возможность взять его на руки и обнять, но сама, не имея родителей или кого-то, кто заботился о ней, вынуждена была отдаться в руки монахинь из приюта для незамужних матерей. Ей не оставили другого выбора. Когда она подумала, что ее сын должен будет расти здесь, среди людей с прогнившей душой — она и сама вскоре стала бы такой же — Рен сбежала.

Она хотела, чтобы ее ребенок встретил истинного Бога раньше, чем придет его время войти в мир, состоящий из смерти и душевной боли. Рен хотела сделать аборт и не дать своему сыну возможности увидеть, насколько отвратительно то, что их окружает. Но ее поймали и вернули в приют, где вынуждали видеть в себе исключительно грешницу. Но… ей даже не дали шанса. Ей не позволили оставить его. Они убедили Рен, что она невменяемая и умственно неполноценная в силу произошедшего с ней несколько месяцев назад, и ребенок был отдан в одну из примерных католических семей города. Больше она никогда не видела своего сына. Рен молилась, чтобы он не был похож на человека, преследующего ее в снах, — своего отца. Она страстно желала избавиться от видений, в которых голос Риза в своей привычной манере — с отчаянным желанием и болью — звенит в ее голове, доводя до сумасшествия. Клянусь тебе, я не плохой мальчик.