Бермудский Треугольник (СИ) - Казанцев Геннадий Николаевич - Страница 30

— Бог в помощь! — с порога приветствовал игроков Дятлов, — выпить найдётся?

— С «залётчиками» не пьём! — не отрывая взгляда от доски, ответил Скоблинцев.

Дятлов немного потоптался у порога и со словами «не в добрый час» повернулся к дверям.

— Постой, — смягчился Виктор, — Давай, «пиджаки», к столу, сыграем команда на команду.

— А нальёте?

Ответом стал звон стаканов и глухой стук расставляемых на доске шахматных фигур.

— Ты, Шурик, иди к Николаю, а твой Джаво?д пускай мне помогает! — распорядился Скоблинцев.

— Витя, я в шахматы не играю, — признался Герман. — Вот если Кубик Рубика сложить…

— Не надо нам никакого Рубика! Для войны стратегическое мышление развивать надо. Ты же будущий советник, играть не играешь, так хоть подсказывай!

Полуночники погрузились в игру. Через какие-то пять минут команда Дятлова-Гранатова наголову разгромила противников. Скоблинцев взорвался.

— «Живот», «чмо» ты болотное! Неужели не видел, — у меня проходной ферзь стоял на b2. Ещё ход и мы бы его короля в угол загнали! А ты не дал коню выйти с линии удара. Всё орал «слоном ходи, слоном ходи!» Где теперь твой слон? Ты что, не видел — где он ладью держал?!

— Я же тебе говорил, что в шахматы не играю!

— Все вы отличники такие! С виду умные, а как до дела дойдёт — дураки-дураками!.. Что ты на меня таращишься? У нас на курсе ты да Терентьев в «букварях» ходите. Что ни задают, — всё учите! Из-за таких, как вы, наша жизнь наперекосяк идёт. Ты только посмотри кругом! В стране бардак, работать никто не хочет! Всякая вещь в руках разваливается. Даже в Афгане — кому скажи — третий год воюем, а до победы — как до Луны!

— Ты закончил? — мрачно спросил Поскотин. — Причём тут я и Афганистан?

— А притом, что ты для военного дела человек бесполезный!

Герман молча проглотил обиду. В глубине души он и сам не понимал, что он там делал в Афганистане. Да, терпел лишения, да, убивал, не так много, как другие, но всё-таки… Между тем Скоблинцев всё больше распалялся.

— …давно надо было этих аборигенов напалмом залить, да так, чтобы все горы лысыми стали! А им, понимаешь, заводы строят, больницы, школы с буфетами. В сорок пятом мы всю Европу накрыли, как бык овцу, а сегодня с кучкой басмачей справиться не можем!

Поскотин побледнел и весь сжался. Возникла неловкая пауза, которую размочил пришедший в себя Дятлов.

— Витёк, не горячись, давай вернёмся к этому разговору, когда каждый своё отслужит. А то среди нас пока только Джаво?д порох успел понюхать…

— Ладно, погорячился, — признался Виктор. — Только и мы на заставах не по одному рожку в перестрелках с нарушителями выпустили.

— Нет не ладно! — вдруг вспыхнул Герман. — Говоришь, умники тебе мешают? Нет, дорогой, такая серость как ты, палки в колёса вставляют. Живёте одними штампами да уставами. Именно эта серость составляет программы обучения в Институте. Можно ли назвать умным человека, который заставляет нас, будущих афганских советников изучать тактику агентурного проникновения в Комитет военного планирования НАТО? Кому из нас пригодится знание функциональных обязанности генсека ООН? Почему в плане подготовки нет лекций по Исламу, восточной психологии, или культуре? Всё это от большого ума?

— Вот ты завтра и задай эти вопросы на лекции, — парировал Скоблинцев.

— А почему я?

— Потому что тебе больше всех надо. Потому, что для тебя учёба — ступень в карьере, а для нас — заслуженный отдых после скитаний между погранзаставами Памира, Земли Франца-Иосифа и острова Ратманова. А твой Афганистан для нас ничем не хуже родного Мургабского отряда!

— Это как сказать, Витя! Я даже не уверен, что нас готовят для Афганистана, — подозрительно миролюбиво ответил Герман. — Ты никогда не задумывался, зачем мы вместо языка дари? понятного любому афганцу, изучаем персидский язык, который отличается от него как русский от западноукраинского? Так что с нашим фарси? там поначалу делать будет нечего, да к тому же вся их военная лексика — вообще на пушту?!

Скоблинцев, не ожидая подвоха, уставился на ночного гостя, а того уже несло.

— Это всё, как я понимаю, дальний расчёт. Годик побьём баклуши в Кабуле, а потом на броне — в Тегеран! Ты же помнишь, как наши из «Зенита» чуть ли не год «балду гоняли», пока не пришёл приказ брать дворец Амина.

— Витёк, наш «Живот» тебе не всю правду рассказал, — вмешался Мочалин, незаметно вошедший в комнату. — «Живот» у нас — это голова! Ты думаешь, зачем я с парашютом прыгал, а теперь хинди учу? Не догадываешься? Я тебе так скажу. Пока вы с ним да Насе?ром Мешхед с Тебризом штурмовать будете, мы с Аликом Налимовым на броне уже будем в Дели входить! Афганистан нам и даром не нужен. Афганистан — это ворота в Индию, иных путей в эту страну для агрессора не существует.

— Мы не агрессоры! — парировал Скоблинцев.

— Пусть так, — невозмутимо ответил Веничка, — но Индия, как одинокая раскошная красавица, живущая в коммунальной квартире, всегда манила и манит своими прелестями всех изголодавшихся соседей-мужиков. И чтобы овладеть ею, соседям ничего не остаётся, как преодолеть этот загаженный коридор, который называют Афганистаном! Ведь ты не думаешь, что Политбюро, принимая решение о вводе войск, совершило ошибку?

— Не думаю!

— То-то и оно! Политбюро, как известно, у нас мудрое, а раз мудрое, значит конечная наша цель — Индия!

В комнате воцарилась тишина. Даже Герману, вознамерившемуся развести прямодушного пограничника, вдруг показалось, что в словах его друга кроется скрытая правда. Вениамин с чувством интеллектуального превосходства оглядел товарищей и, сделав театральную паузу, продолжил.

— А ещё говорят, что на будущий год якобы набирают группу для изучения иврита! Смекаете? Так что дело попахивает большой войной!

— Чума на оба ваших дома! Чтоб языки у обоих поотсыхали! — заволновался Виктор. — Мне твоя Индия с Бангладешем ни к чему, как бы!

— А ты о Родине подумал? — не унимался Веник, приняв величественную позу. — Ты своими военными мозгами только прикинь, если мы с Индией да Ираном не совладаем, то как прикажешь с Америкой тягаться?! И без советского Пакистана нам никуда! Тоже танками придётся раскатывать. Я даже украдкой подслушал, как наш Вазген полковнику Фикусову говорил, будто нам уже по два-три фальшивых паспорта выписали. Верно я говорю, Живот? Ты что молчишь?..

— Всё так, вроде…

— Да пошли вы оба! Балаболки дешёвые! А я совсем было уши развесил…

На этом слушатели, завершили дебаты на тему советской военной стратегии и разошлись по своим комнатам.

На утреннем семинаре по международным отношениям сонные участники ночного застолья сидели, нахохлившись, как снегири на морозе. С кафедры монотонно бубнил престарелый профессор, бывший разведчик-нелегал Владлен Меркурьевич Раздоров. Вся его богатая трудовая биография писалась в неприступных центрах разведывательных сообществ атлантического союза, где он провёл бурную молодость и был готов служить до последних седин, однако вмешался его величество случай. Владлен Меркурьевич на излёте карьеры увлёкся вдовствующей графиней Ч. Её женские чары вытравили из влюблённого полковника и законы конспирации, и даже чувство долга. Вдова уже готова была ответить взаимностью, как потерявший голову русский разведчик на одном из светских балов с криком «Ёж твою мать» набил физиономию теневому канцлеру казначейства, посмевшему встать на его пути. На следующий день, как писала газета «Монд», натовский штабист и одновременно — светские лев покончил жизнь самоубийством, бросившись в Темзу с моста Ватерлоо. Вскоре самоубийца был обнаружен в московском районе Ясенево, в штаб-квартире ПГУ КГБ СССР, где престарелый повеса был представлен к ордену Ленина, после чего откомандирован в разведывательный Институт.

На склоне лет полковник Раздоров стал педантом, завёл обширную картотеку, куда вносил всё, что казалось ему значительным и важным из прошлой или современной жизни. На занятия он неизменно приходил с типичным для акушера-надомника саквояжем, из которого во время лекции или семинара выуживал тонкие пожелтевшие картонки и зачитывал их содержимое перед благоговейно внимавшей ему публикой. Второй его страстью был поиск потаённого смысла в политических публикациях советских газет и журналов. Временами, отвлекаясь от темы, Раздоров как бы случайно акцентировал внимание слушателей на какой-либо незначительной смысловой детали из газетной публикации, которую путём манипулирования фактами и цифрами из своей картотеки возводил в ранг глобального явления мировой политики. Как правило, выводы из своего экспресс-анализа он излагал полушёпотом, высоко подняв указательный палец своей высохшей руки. В полной тишине поточной аудитории на волнах модуляции его старческого голоса всплывали такие факты, за публичное изложение которых любому советскому гражданину грозила, как минимум, семидесятая статья Уголовного кодекса. Однако бывшему натовскому офицеру, учитывая его энциклопедические знания, прошлые заслуги, а также несомненный авторитет у молодых офицеров, всё сходило с рук.