Счастливчик (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна - Страница 48

— Это опасно?

— Опасно? — не понимает. — А-а, ты все печешься о своих друзьях, — наконец, доходит. — В шахтах случаются обвалы. Люди гибнут. Что касается воздействия, то нет. Без специальной обработки синерил — всего лишь камень. Максимум вреда — надышаться пылью.

Уже лучше.

— Что нужно сделать, чтобы ты отпустила меня и моих друзей? — спрашиваю прямо и максимально вежливо.

Ясно как день, что просить и умолять бесполезно. С этой женщиной нужно торговаться.

Она смотрит на меня удивленно, будто я сморозил самую страшную глупость. Качает головой.

— Ничего, — разводит руками. — Это же "синий туман". Огромный бизнес. Думаешь, я здесь что-то решаю? Я такая же пешка, как и другие. Всего лишь командую данным сектором.

Постепенно до меня начинает доходить весь масштаб катастрофы. Вот почему эта ветвь "окна" так и не была исследована. Исследователи часто гибнут, "прыгая" не туда, это не вызывает ни удивления, ни вопросов. Если здесь все так серьезно организовано, у исследовательских судов не было ни единого шанса. Не удивлюсь, если открыватели новых планет теперь добывают синерил в шахте неподалеку.

Мрачнею, и Изабелла принимает это за капитуляцию.

— Забудь о своих спутниках, — советует. — Они видели Пандору, их отсюда не выпустят.

— Так же, как и меня.

— Так же, как и тебя, — соглашается. — Но ты мой сын. Ты не будешь работать с ними. Станешь помогать мне, потом научишься, втянешься. Когда я буду в тебе уверена, сможешь покидать планету. Если захочешь, даже слетаешь на родину. Разумеется, если будешь держать язык за зубами. Лет через пять, я думаю. Договорюсь с руководством. Ну чего ты так на меня смотришь?

Смотрю. Смотрю и не верю, что эта женщина моя мать.

— Ты в шоке, понимаю, — вдруг говорит мягко, уговаривая. — Я тоже. Но я рада тебя видеть. Мы нашли друг друга спустя столько лет, и я не хочу тебя снова потерять, — а я-то считал, что "потерять" и "бросить" не одно и то же, наивный. — Я прошу тебя не делать глупостей. С вышестоящим начальством я решу, они позволят мне тебя оставить. Не смотри на меня так.

Резко отворачиваюсь, прикусываю губу до крови. Пожалуй, она права, лучше сейчас на нее не смотреть, потому что еще немного, и меня начнет трясти, как в том сне.

"Позволят тебя оставить"…

Про клеймо, ошейник и поводок не забыла?

— Тебя проводят в комнату. Выспись. Поговорим завтра, — продолжает убеждать.

Вскидываю на нее глаза.

— Я хочу, чтобы меня отвели к мои друзьям. Мне не нужно твое особое отношение.

— Алек… — начинает, но вспоминает, исправляется: — Тайлер, нервы сейчас ни к чему. Все решено. Поспи, поговорим позже, — и уже не глядя на меня, говорит в коммуникатор на запястье: — Вилли, забери его. Отведи в гостевую и запри… Как относиться?.. Бережно. Это мой сын.

Теперь я знаю, что Вилли тот здоровый парень, что привел меня сюда. Подозреваю, он больше не станет хватать меня за руки — сказали же: относиться бережно.

Меня даже не выводят за пределы здания, проводят по очередному серому коридору и запирают в одной из комнат. Теперь ни лишних слов, ни взглядов. Я будто превратился в нулевого пациента, в сторону которого и дышать опасно.

"Изабелла Вальдос, Изабелла Вальдос…" — беспрестанно крутится в моей голове, вытесняя из нее все другие мысли.

Имя моей матери — Изабелла Вальдос. Только никакая она мне не мать. Вот такой парадокс.

Тру ладонью лоб, потом осматриваюсь. Никогда в жизни не было мигрени, но для полного счастья, кажется, теперь меня посетила еще и она. Черт.

Камера, то есть комната, маленькая и безликая, чем-то напоминает больничную палату. Только там все белое, а тут серое. Обстановка: узкая односпальная кровать, прикроватная тумбочка, шкаф. Окон нет, только гладкие стены. Дверь в одной из них ведет в помещение поменьше, где обретаются душевая кабина, раковина и унитаз — все блестит чистотой и чуть ли не стерильностью, пахнет химическим моющим средством.

С грохотом захлопываю дверь в ванную (здесь все двери обычные, на шарнирах, без электроники), несколько секунд просто смотрю на ее серую гладкую поверхность, не моргая, а потом впечатываю в нее кулак. Еще, и еще раз.

На двери остаются вмятины, а я прижимаюсь лбом к прохладному пластику и тяжело дышу, будто бежал. В горле огромный колючий ком, даже сглотнуть не могу.

Так и стою не меньше получаса, пытаясь выровнять дыхание и успокоиться.

"Ты никогда не унываешь" — кажется, такое обвинение недавно бросил мне Томас. Видел бы он меня сейчас…

Хорошо, что не видит.

Завтра все пройдет.

Сплю, не раздеваясь. Просто в какой-то момент отлипаю от двери в ванную и падаю лицом вниз на кровать, а уже через минуту забываюсь крепким сном без мыслей и кошмаров. Меня будто вырубает выключателем, словно перегорел предохранитель и меня окончательно обесточило.

Просыпаюсь от стука в дверь. Мило, особенно учитывая, что дверь заперта снаружи. Закрыться изнутри в этой комнате невозможно — нет ни замочной скважины, ни шпингалета.

— Не заперто, — отзываюсь с издевкой.

Сажусь на постели, тру лицо, пытаясь проснуться. В комнате нет окна, а у меня ни часов, ни коммуникатора, но по ощущениям еще очень рано.

Дверь открывается, пропуская Изабеллу внутрь. Она, в отличие от меня, выглядит бодрой, я бы даже сказал, цветущей.

— Доброе утро, — улыбается.

Она.

Мне.

Улыбается.

Как ни в чем не бывало, между прочим. Сын проснулся, а мать пришла пожелать ему доброго утра — чем не идиалистическая картина?

— Здравствуй, — отвечаю, встаю, поправляю смятое за ночь покрывало. Есть в этом месте хоть что-то не серое?

Изабелла следит за моими действиями, затем принимается разглядывать меня самого. Изгибает бровь.

— Ты спал в одежде? — спрашивает, оценив мой помятый вид.

Улыбаюсь и невинно моргаю.

— Извини, забыл дома пижаму.

Изабелла складывает руки на груди, затем подпирает одной из них подбородок.

— Ты прав, не подумала, — произносит задумчиво. — Я прикажу доставить сюда вещи со "Старой ласточки", заберешь свои.

— А коммуникатор ты мне вернешь? — автоматически тру голое запястье. Когда я снимал прибор с него в последний раз? Кажется, два года назад, чтобы заменить устаревшую модель на новинку.

— Зачем он тебе?

— Маме позвонить? — с улыбкой выдаю хорошую, на мой взгляд, версию, но натыкаюсь на холодный взгляд зеленых глаз. Сдаюсь. — Кому я отсюда могу позвонить? — говорю абсолютно серьезно. — Просто привык.

— Хорошо, — Изабелла снисходительно улыбается, принимая мою капитуляцию. — Распоряжусь, чтобы его проверили и, если все в порядке, вернули тебе. Идет?

— Идет, — соглашаюсь.

Она проходит, усаживается на кровать, кладет ногу на ногу, продолжая меня рассматривать.

— Как спалось? — спрашивает.

— Без снов, — отвечаю коротко. — Ты не против, я хотя бы умоюсь? — киваю на дверь ванной. Не привык я с утра принимать гостей.

Изабелла переводит взгляд в указанном направлении. Ее глаза сужаются.

— Что это? — доброжелательного тона как не бывало.

Черт, совсем забыл про вмятины на двери.

— Поскользнулся вчера на мокром полу. Упал.

"Ладно, сделаю вид, что поверила", — ясно читается на ее лице.

— Я прикажу поменять дверь.

"Я прикажу", "я распоряжусь"…

— Как хочешь, — пожимаю плечами.

— Хочу.

Понятно. Последнее слово должно быть всегда за ней, и лучше заткнуться.

В ванной хотя бы имеется шпингалет, и я с радостью закрываюсь, сбегая от пристального взгляда своей биологической матери. Что она пытается во мне рассмотреть? Себя? Его? Упущенные семнадцать лет?

Умываюсь ледяной водой, расчесываюсь новенькой расческой, только что вытащенной из полиэтилена. Не от Изабеллы ли мне досталась страстная любовь к порядку?