У «Волчьего логова»
(Документальная повесть) - Калиничев Станислав Сергеевич - Страница 16

Лязгнул засов. Опять, увлекшись свадьбой, заключенные не услыхали, как к двери подошли полицейские. Внесли в камеру верейку со свеклой. Ужин. Каждому раздали по корню. Полицаи пошли дальше, а заключенные начали ужинать.

Каждый ногтями соскребал остатки земли с корня, тер его об одежду, ковырял, выгрызал и выплевывал подгнившие места. Сосредоточенно ели. Милентий тоже получил свою порцию. Свекла была сахарная — желтоватая, сладкая до тошноты. Милентий грыз ее, и его душил стыд. Такое было состояние, как будто всех заставили есть из одного большого свиного корыта. И люди — очень хорошие люди — толпились на четвереньках у этого корыта и покорно чавкали. Было что-то позорное в этом уничтожении сырой свеклы.

За окном темнело, но никто уже не решился заговорить о свадьбе. Молчали. Только двое или трое, хорошо знавшие друг друга, очевидно, еще до тюрьмы, вполголоса разговаривали.

На следующее утро после завтрака (морковный кофе и липкий брусочек черного хлеба) опять стали просить Фомича, чтобы продолжал «свадьбу». Он не стал отказываться. В этот день дела пошли еще живее. Очевидно, вечером и за долгую ночь многие постарались припомнить мельчайшие подробности виденных когда-то свадеб. Даже Милентий не удержался.

В субботу в камеру загнали человек десять новых. А во вторник всех их увели. Так и шли дни. И лишь на тринадцатый или четырнадцатый день снова вспомнили про Милентия. Сразу после завтрака за ним зашел часовой и повел его в жандармерию. Спина у него уже почти зажила, но в животе, куда ударил сапогом рыжий, часто покалывало.

Он не знал, что все эти дни в Павловке хватали хлопцев, с которыми он учился, или встречался, или жил по соседству, и водили их на очную ставку с сотрудником жандармерии. Но ни в ком из приведенных он не узнавал сообщника Милентия.

Тем временем в Павловку дошли слухи, что Милентия в жандармерии истязают, добиваясь одного — кто был с ним на дороге? Поэтому, когда Гриша благополучно уехал в Турбовский район, отпала необходимость скрывать его имя. Теперь Кульчицкий мог, не подвергая никого опасности, назвать Гришу и настаивать на том, что они просто хотели покататься на велосипеде, поэтому и напали на чиновника. Хотели, мол, отнять велосипед.

Эту мысль решил подсказать Милентию Петро Волынец, которого в числе других павловских хлопцев привели на очную ставку с потерпевшим. Тот посмотрел на Волынца и сказал:

— Не он, только сорочка похожа.

— А ты знаешь, кто мог быть с Кульчицким, когда он хотел убить этого человека? — спросил у Волынца следователь.

— Знаю, — сказал Волынец.

Лерен от неожиданности поднял брови на лоб. Рыжий немец-следователь подошел к Волынцу.

— Я только не слыхал, чтобы он собирался кого-то убивать, — сказал Волынец. — Гриша Гуменчук еще до войны копил деньги на велосипед. В связи с войной деньги, конечно, обесценились. А он мечтал иметь велосипед. Бывало, увидит кого-то с велосипедом, сразу просит: «Дай покататься!» А после нападения, когда Милентия арестовали, Гриша тут же и скрылся.

Лерен и следователь обменялись несколькими фразами. Тогда Волынец сказал рыжему по-немецки:

— Вы со мной можете говорить без переводчика, я хорошо все понимаю.

— Тем лучше… — сказал рыжий. — Кто это из них говорил тебе, что он собирается на кого-то напасть?

— Никто не говорил…

— А откуда ты знаешь все?

— Догадываюсь. Я лучше старосты знаю свое село. Они дружили. Гриша мимо чужого велосипеда равнодушно пройти не мог. Что же тут думать!

— Хорошо. Ты сиди и молчи, пока я у тебя не спрошу. — И, повернувшись к Лерену: — Немедленно сюда Кульчицкого!

Тот на минутку вышел. Рыжий приблизился к Волынцу и доверительно спросил:

— Ты ни у кого из них не замечал оружия?

— Нет… Бои прошли в стороне от нашего села, так что оружия ни у кого нет. Откуда взять его? Да и запрещено иметь оружие!

— Но как это Гуменчук мог идти на такое дело без оружия? Ведь они напали на взрослого мужчину!

— Вы, господин следователь, не знаете Гуменчука. Он одним ударом кулака не то что взрослого мужчину — быка свалит. Крепкий парень. Он у нас в селе любого мог побить.

— Не пытайся меня в чем-то убедить! — раздраженно сказал следователь. — Твое дело — отвечать, мое дело — спрашивать.

— Извините, господин следователь.

Когда привели Кульчицкого, Волынец даже вздрогнул. Милентий, казалось, стал еще меньше, лицо его почернело, ссохлось.

— Вот он утверждает, что твоим сообщником был Григорий Гуменчук, — сказал Лерен. — Так это или не так?

— Это же Гриша хотел покататься, — быстро и уверенно сказал Волынец. — Сознавайся, Миля.

Следователь, который направился к Милентию, остановился, чуть повернулся и ударил Волынца в лицо.

— Молчать! Это не у тебя спрашивают.

Петро, прижимая рукав к губе, поспешно сказал:

— Извините, господин следователь. Я буду молчать.

— Пошел вон отсюда! И не вздумай еще раз попасть ко мне!

Волынец сделал шаг назад к двери и, резко повернувшись, выскользнул из комнаты.

Милентий совсем растерялся. Все эти дни он не думал ни о ребятах, ни о Грише, а когда мысль сама по себе возвращалась в Павловку, он сжимал виски и упрямо повторял: «Я ничего не знаю». И когда ушел Волынец, Милентий все еще не мог произнести фамилию Гриши.

— Ну, так кто с тобой был?

— Гриша… Гуменчук.

— Почему вы напали на служащего жандармерии?

— Хотели взять велосипед… Покататься.

— С чего все началось?

— Мне Гриша предложил. «Давай, — говорит, — отнимем, а я тебе за это буду давать кататься». Гриша сильный. А меня он взял, чтоб надежней было.

— Какой у него был пистолет?

— Пистолет? — Милентий изменился в лице. До сих пор его о пистолете не спрашивали. А пистолет у Гриши действительно был. В кармане. Только это был старый, ржавый наган с двумя патронами. Им можно было разве что напугать.

— Как это так — вместе шли на дело, и ты не знаешь, как твой дружок был вооружен!

— Знаю. У него был в кармане складной ножик. И все.

— Потерпевший утверждает, — сказал Лерен, — что в кармане у твоего дружка был пистолет. Однако он не успел им воспользоваться.

— Это мог быть портсигар. Гриша курит.

— Пан следователь говорит, что если ты ответишь, где Гуменчук достал пистолет, то сейчас же из этой комнаты пойдешь ко всем чертям, как ушел Волынец, как уходили другие, которых приводили на очную ставку.

— У Гриши пистолета не было.

Выслушав ответ, следователь снова заговорил. Лерен переводил:

— Ты недавно говорил, что вообще ничего не знаешь. Тебя били, но ты отказывался. Почему?

— Гриша сказал, чтобы я молчал.

— Но почему ты выполнил приказ своего Гриши, а не следователя?

— Мы с Гришей в одном селе живем.

— Дурак! — Это Лерен уже от себя, не ожидая, что скажет следователь. — Дурак! То, что ты живешь с немцами на одной земле, в сто раз важнее того, что в одном селе с каким-то Гришей. Пан следователь говорит, что если ты не скажешь, где Гуменчук достал пистолет, то сегодня тебя расстреляют. Так что сейчас ты сам себе вынесешь приговор. Ну?

— У Гриши пистолета не было.

Рыжий нажал кнопку. Вошли два полицая.

— Отведите его на стрельбище, пусть выроет себе могилу, и расстреляйте.

Полицай кивнул головой, показывая Милентию на дверь.

После тесной вонючей камеры Милентий полной грудью вдыхал свежий, пахнущий горьковатой полынью воздух. Полицаи вели его полевой дорогой в сторону выгона. Место было неудобное, бугристое, заросшее кустарником. Теперь сюда по субботам пригоняли колонну евреев из гетто и расстреливали.

Был конец августа, время шло к полудню, в воздухе чувствовалась густая, зрелая теплота. Это теплота плотного колоса, кремового пушка абрикоса, тяжелой пыли. Даже солнце было не такое пронзительное, неистовое, как весной, а спокойное, отяжелевшее, как сладкое спелое яблоко. Как будто в первый раз в жизни Милентий смотрел на воробьев, которые весело орали в пыли.