Женька и миллион забот (СИ) - Ворошилова Лариса Александровна - Страница 56

— А ты где работаешь-то?

— Да вообще-то учительница, — Люба скромно потупила взор. — В начальных классах. Ну, знаете, письмо, чтение, арифметика, рисование… даже пение… Сейчас вот в отпуске, на дачу ехали… с мужем… — добавила она неуверенно. Свекруха с той стороны зашипела, опасаясь пихнуть невестку в бок. — И со све… с мамой…

Щека только ухмыльнулся. Так, ясно. Маменькин сынок, видать, за мамочкину спину и прячется. Чуть что — мама помоги. А мама и рада стараться.

— И давно замужем-то?

— Три года.

— А дети есть?

Улыбка сползла с Любашиного лица. Как видно, Валька затронул болезненную тему.

— Разве в детях счастье? — тут же со злостью откликнулся муженек, продолжая нервно смолить сигарету за сигаретой. Он уже выкурил одну пачку и принялся за вторую.

— Ага, стало быть, нет.

— И не надо! — влезла в разговор свекровь.

Щека не знал, что Любаша вот уже два года подряд бегает по врачам, но все, как один заявляют: здорова. Почему детей нет — никто не знает. А муженек к врачам идти отказывается, мол, он тоже здоров, как лошадь, и плевать он хотел на всяких там пилюлькиных. Но сама Любочка не знала, что в детстве муж ее переболел свинкой, и теперь детей элементарно иметь не может, а свекровь благоразумно молчала и делала вид, будто ни она, ни сынуля здесь вообще ни при чем.

— Что толку от этих огрызков? — продолжала противная старуха. — Корми их, одевай, обувай, а вырастут — и никакой тебе благодарности.

Валька нахмурился. Ему такие рассуждения ох как не нравились. Возник большой соблазн высадить вредную старуху прямо тут, на дороге, но боялся, что если на нее милиция наткнется, то вряд ли им дадут добраться до Костика Штуки. А может ее того… нет, не стоит. Женщина все-таки. К женщинам Щека относился по-особому, даже вот к таким вредным старушенциям… но эту конкретную бабку он бы не задумываясь высадил прямо посреди леса.

— Ничего, и без детей проживут, — заключила старуха. — И вообще, жена для мужа жить должна. Заботиться о нем, рук не покладая. Даром что ли говорят «замужем», за мужем, стало быть. А то современные девки тоже слишком много воли взяли. Муж им не хорош, всё амбиции, да претензии. Друзья, компании… — вот с этим бы Щека еще мог согласиться, если бы… если бы утверждения не принадлежали злой и вредной старухе. — У нас в семье такое не приветствуется, — важно заметила свекровь. — А то вон… взяла моду — по фитнессам всяким бегать. Лучше бы о мужике своем побеспокоилась.

— Мама! — с некоторой укоризной в голосе отозвался на эту тираду водила, однако чувствовалось, что эта выволочка — всего лишь привычный эпизод в череде таких вот неприятных разговоров. И более того, такое явное унижение жены при посторонних ему очень нравится, потому как повышает его самооценку.

— Что, «мама»! — свекровь поерзала, словно курица на яйцах, ей явно хотелось устроить разнос всем и каждому: — Не так что ли? Что ж я не вижу, что ли, как на нее мужики чужие пялятся? Ты вот ей потакаешь, мол, ходи в этот фитнесс, а что ж тут хорошего? Раньше без этого жили, и ничего. И здоровей были.

— И подыхали в тридцать, — задумчиво, точно вслух сам с собою, промолвил Щека.

Серега с переднего сидения вновь хохотнул:

— Как там, у Гоголя: «вошла старушка лет сорока»?

Свекровь стрельнула взглядом в сторону Щеки, потом на своего сына, камень (да что там камень, булыжник целый!), явно брошенный в ее огород, она не заметила.

— Да, а что? Народные пословицы, они мудрые. В них что говорится? Бабий век — сорок лет. Баба — не курица… — она на мгновенье замолчала, прокручивая в голове давно известную пословицу. Сообразила: — А, вот: курица — не птица, баба — не человек. Так-то вот. — Она вновь поелозила, еще сильнее зажимая Любашу, которая и так едва ли не завернулась в собственные плечи. Сидеть ей было явно неудобно. К тому же, ладно бы стыдили дома, без посторонних, а то вдруг взялась уму-разуму учить, когда в машине два мужика. Стало обидно.

Щека покосился на Любашу, ее большие, голубые глаза наполнились слезами, губы тряслись.

— А ну-ка ты, старуха, заткнулась, быстро! — неожиданно тихим, проникновенным тоном посоветовал он. — Я тебя сейчас на полном ходу выкину из машины! А то тебе далеко за сорок, гляди: зажилась!

Муженек резко дал по тормозам, Фил выхватил пистолет:

— Не вздумай ерепениться, парень, — в его голосе прорезались такие ледяные нотки, от которых мурашки забегали по спине. — Я тебя одной левой урою, понял? А если будешь дурить, то дальше поедешь в багажнике… в лучшем случае. А то и высадим, вместе с твой дражайшей мамашей. И успокоим. Навсегда. Усек?

Очкарик похлопал глазами, шмыгнул носом, пораскинул мозгами и сообразил, что и в самом деле ерепениться — себе дороже.

Он дал по газам, машина рванула вперед.

— И не дергайся. Езжай с нормальной скоростью. Если менты нас остановят за превышение скорости, ты первый станешь трупом, — Филу было не до шуток. Он продолжал держать ствол у виска водителя, который, пыхтя и потея, все-таки старался взять себя в руки. Он мысленно материл все на свете: проклятую дачу, свою мать, которая видишь ли никак не может забыть сельские корни, этот поганый день, дорогу, двоих ублюдков… и эту Любочку, черт бы ее побрал! И почему, интересно, к ней так люди тянутся? И что в ней такого? Глупа, дурнушка, недотепа косорукая, если бы еще наследницей была, или из приличной семьи, а так — не пришей к кобыле хвост…

Фил, наконец, убрал ствол. На несколько секунд в машине повисла напряженная тишина. И вдруг:

— Мяу? — раздалось из корзинки, которую Любочка держала на коленках. Голубая тряпочка зашевелилась. Щека изумленно уставился на корзинку.

— А это у вас кто? Кошечка? — его круглое лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Котенок, девочка, — с готовностью откликнулась молодая женщина.

— Можно? — Щека осторожно приподнял тряпочку и вынул маленькую киску, которая спросонья таращилась по сторонам и недоуменно принюхивалась к незнакомой руке, державшей ее. Самая обычная кошечка — серая с белым. Пруд пруди таких кошек на наших российских улицах. Но Щека умилился едва ли не до слез. — Ах ты моя красавица! — напевно тянул он, заглядывая в медово-желтые кошачьи глаза. — Сколько ей? Два?

— Два месяца.

Он с нежностью прижал котенка к себе, заботливо накрыв маленькую киску широкими ладонями.

— Слышь, командир, кончай воздух отравлять! — вдруг с некоторой злостью в голосе выдал Щека. Он вытянул вперед гигантскую лапищу, сгреб горящую сигарету прямо изо рта водителя и выкинул ее в приоткрытое окно. — Тут, между прочим, дамы… две дамы, — поправился он, поочередно скосив глаза на молодую женщину и котенка. И тут же поймал на себе влюбленный взгляд Любаши.

Серега только закатил глаза и покачал головой. Все, влип Валька, влип.

[1] ГОГОЛЕВА Елена Николаевна (1900-93), российская актриса, народная артистка СССР (1949), Герой Социалистического Труда (1974). С 1918 в Малом театре (Панова - «Любовь Яровая» К. Тренева, герцогиня Мальборо - «Стакан воды» Э. Скриба, Надежда Монахова - «Варвары» М. Горького и др.). Государственная премия СССР (1947, 1948, 1949).

— И что теперь делать? — задал закономерный вопрос Дмитрия.

— Как это: «что делать»! — искренне возмутилась Анна Михайловна, одаривая его самым возмущенным взглядом. — Спасать его, вот что делать.

— А как?

— Эй, подруга, не спи, — старушка помахала сухой ладонью перед глазами Женьки. Та с видимым усилием вытаращилась на эту руку, внимательно следя за быстрыми движениями: ну прямо пациент на сеансе гипноза. — Ты говорила, он все, что нипоподя ест. Так?

— Так, — снулая рыбка открыла рот, выдавив пару звуков.

— Эй, красавица, прекрати спать, открывай сумку с припасами, вон она стоит, справа от тебя, запусти его туда, пусть полакомится, чем придется.