Сталин
(Предтеча национальной революции) - Дмитриевский Сергей Васильевич - Страница 19

В этой атмосфере всеобщего брожения, как подземные кроты, всюду шныряли иностранные агенты, большие и маленькие. Одни добивались выхода России из войны — и стремились еще больше дезорганизовать жизнь страны. Другие хотели еще крепче завязать узлы войны — и этим тоже усиливали общее разложение.

…Дворцовая молодежь решилась на действие: в подвале, тайком, заманив обманом, убили Распутина, сбросили полуживое тело царского фаворита в прорубь. И все. На большее и они не были способны.

Но было ли вообще возможно большее? Нет. Не для этих кругов и не для этих людей.

Яснее всего представляли себе положение вещей сторонники крайних правых мер, поседевшие у рычагов государственной машины сановники, эта «старая гвардия» большевизма справа. Их воспитал и просветил опыт многолетней борьбы с революцией. В их распоряжении была прекрасная полицейская информация. И они презрительно отводили мысль о дальнейших шагах по пути парламентаризма. Они говорили, что нет ничего ошибочнее мнения, что «стоит монарху даровать действительные, настоящие права и гарантии, пойти навстречу заявленным требованиям об ответственном министерстве, принести за себя и за своего наследника присягу на верность конституции, и тотчас же настанут для России светлые дни, все сразу успокоится, а умеренные партии законодательных учреждений… выведут государство из тупика, в который оно поставлено нерешительной и непоследовательной политикой правительства». Ничего этого не будет. Умеренные партии законодательных учреждений «столь слабы, столь разрозненны и, надо говорить прямо, столь бездарны, что торжество их было бы столь же кратковременно, сколь и непрочно». Другое дело партии левые. «Несмотря на совершенную нелепость их настоящих представителей в Думе, несмотря даже на то, что нет такого социал-демократа или социал-революционера, из которого за несколько сот рублей нельзя было бы сделать агента охранного отделения, опасность и силу этих партий составляло то, что у них есть идея, есть деньги, есть толпа, готовая и хорошо организованная. Эта толпа часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением поет „Боже, царя храни“, как и орет „Долой самодержавие“, но в ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое богатство в так называемой классовой борьбе — толпа эта крепка и постоянна. Она вправе притом рассчитывать на сочувствие подавляющего большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как революционные вожди покажут им на чужую землю».

«При полной, почти хаотической незрелости русского общества в политическом отношении объявление действительной конституции… сопровождалось бы прежде всего, конечно, полным и окончательным разгромом партий правых и постепенным поглощением партий промежуточных… партией кадетов, которая поначалу и получила бы решающее значение. Но и кадетам грозила бы та же участь… Бессильные в борьбе с левыми и тотчас утратившие свое влияние, если бы вздумали идти против них, они оказались бы разбитыми своими же друзьями слева… А затем… Затем выступила бы революционная толпа, коммуна, гибель династии, погромы имущественных классов и наконец мужик-разбойник. Можно бы идти в своих предсказаниях и дальше и после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление самодержавной царской, но уже мужичьей власти в лице нового царя, будь то Пугачев или Стенька Разин»…

Надо сказать, что авторы этой записки, поданной императору в ноябре 16-го года, дали прекрасный анализ положения страны, веса ее политических партий, дали почти пророческое предвидение будущего. К их анализу надо только добавить мнение обслуживавшей их полиции о наиболее жизненном элементе революционных партий: «Наиболее бодрыми, энергичными, способными к неутомимой борьбе, к сопротивлению и постоянной организации являются те организации и те лица, которые концентрируются вокруг Ленина».

Выхода в настоящем и вожди правых показать не могли.

Они советовали царю одно: неуступчивость, звали к диктатуре. Но все дело было в том, что не было диктатора — и не было программы диктатуры. В тогдашнем своем положении Россия нуждалась в человеке громадной воли и ума, в новом Петре, который поднял бы ее на дыбу смелой социальной реформы. Только немедленное окончание войны и самая радикальная реформа, революция сверху, могли спасти старый строй. Но сгнившей системе не под силу было выдвинуть ни больших людей, ни большие идеи. Пришла революция снизу. Народу пришлось заплатить за результаты, которых можно было добиться иным путем, годами невероятных потрясений, потоками крови, разорением и смертью миллионов. Так жестока бывает история!

На улицу Петрограда вышли женщины с криком «Хлеба!». За женщинами вышли рабочие фабрик и городской плебс. Но все решила толпа тыловой солдатчины. Она не способна была уже на войну — но способна была решить судьбу империи.

Борьбы почти не было. Последним вышел на улицу с горстью людей, одетых в солдатские шинели, гвардии подполковник Кутепов — суровый, упрямый человек, искренне преданный падающему строю. Если б империя еще существовала, если б у нее была армия — он залил бы кровью город, но восстановил бы порядок. Но солдат у него не было. Он командовал частью уличной толпы. Не было и империи. От первого же удара она развалилась. Никто из людей власти не думал о сопротивлении. Все подчинились революции как неизбежному.

Последний премьер-министр, престарелый князь Голицын, не дождавшись развязки, написал прошение об отставке и ушел домой. Подали в отставку и другие министры — и сами пришли в Государственную думу с просьбой их арестовать. Брат императора, Михаил, не рискнул объявить себя диктатором Петрограда, а просто заперся дома и стал выжидать исхода событий. Через несколько дней великий князь Кирилл, будущий заграничный император, под красными знаменами привел к Думе присягать новому строю гвардейских матросов. Командующие фронтами безропотно признали революцию. «Революцию приемлю всецело и безоговорочно», — говорил несколько времени спустя генерал Деникин, будущий вождь Белой армии. А генерал Дроздовский, тогда еще только подполковник, тогда еще никому не известный, впоследствии же один из немногих ни перед чем не сгибавшихся героев Белого движения, писал в своем дневнике: «С души воротит, читая газеты и наблюдая, как вчера подававшие всеподданейшие адреса сегодня пресмыкаются перед чернью». Наконец, сам император, подписавши акт отречения, писал: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством: кругом измена, трусость, обман»… Что мог сделать в этих условиях, когда никто не думал о сопротивлении, когда все вперегонки Спасались с утопающего корабля, гвардии подполковник Кутепов? Он вернулся в Адмиралтейство, поднял белый флаг… Но для него, как и для многих, это не была сдача, но только передышка. Через год белый флаг в его руках обратился в белое знамя.

Еще работают учреждения, фабрики, заводы. Еще держится фронт. Выходят на просторные площади обучаться военному делу солдаты. Изредка на фронт отправляются маршевые роты. Торгуют магазины, переполнены театры, кинематографы. Люди пьют, едят, любят, смеются… все как будто, как всегда, все как прежде.

Но это только видимость. На самом деле ничего прежнего нет. Если что-либо еще делается, если жизнь течет как будто в нормальной колее, то только по инерции, по вековой привычке, как часы, от которых ушел мастер и которые не заведены, но некоторое время еще идут. Но их бег не тот уже, и настанет время, когда он почти совсем остановится. Только вовремя придет другой мастер, сорвет все оболочки, выкинет старый механизм, вставит новый… и часы народной жизни, хотя и не совсем еще отрегулированные, с перебоями, но побегут. Пока что, однако, нового мастера нет, а старый завод на исходе…

Чиновники идут в канцелярии не прежним ровным, с минутной стрелкой сверенным шагом, но как-то сбиваясь с ноги. Придя в свои привычные, старой пылью и копотью пронизанные комнаты, садясь за веками изъеденные столы перед грудой бумаг, пишущихся и сейчас еще в старых привычных формах, они работают уже иначе. Нет уверенности, нет ясности, в глазах недоумение, все как будто как прежде и все не то. Душа отлетела. Осталась одна мертвая и с каждым днем все больше слабнущая форма.