Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Pale Fire" - Страница 18

— Ну же, давай, — взмолилися Барнс, сам активно насаживаясь на пальцы.

Франсуа дернул его на себя, закидывая ноги Джеймса себе на плечи, приставил член к растянутой дырке и надавил. Он входил не спеша, но совершенно неотвратимо. Войдя, ненадолго замер, а потом двинулся назад.

— Расслабься, — велел он. — Хуй мне жопой откусишь.

— Не откушу, не волнуйся, — хохотнул Барнс. — Ты мне нравишься в полной комплектации.

Но все же расслабился. Он так давно не был с кем-то живым, что от этого сносило крышу. От ощущения члена в заднице, а не силиконовой игрушки, от уверенности, с которой Франсуа брал его.

Франсуа сложил Джеймса практически пополам и увлеченно, с полной самоотдачей ебал его, одной рукой опираясь о диван, а второй надрачивая любовнику член.

Поза была не самой удобной, чтобы тоже в полной мере участвовать в процессе, но Барнс умудрялся подаваться на каждый толчок, сжимался на члене. Он потянулся, обхватил Франсуа руками за шею и заставил склониться для поцелуя. Жадного, немного болезненного, страстного.

Франсуа трахал его и целовал, и ухитрялся дрочить. Он был жаден, и в нем не было ни капли трепетной нежности, только страсть и сила. И они казались Барнсу такими правильными сейчас, нужными. Это был просто бешеный секс, чем-то напоминающий борьбу. И хотелось еще, хотелось больше, хотя Барнс и так потерял способность мыслить в принципе, не то, что связно. Он отдавался Франсуа так же жадно, как тот брал его, и чувствовал, что надолго его не хватит.

Франсуа ускорился, и его рука на члене Джеймса ускорилась тоже. Он яростно вколачивался в Джеймса, по его груди стекал пот.

— Я… скоро, — выдавил Франсуа.

Барнс давно потерялся в ощущениях, таких знакомых и таких других одновременно. Отдаваясь, он искренне отдавал всего себя, плавился, под другим — не Себастьяном — и не чувствовал угрызений совести или вины, а просто получал удовольствие.

— Давай, малыш, — выдохнул Барнс, сжавшись на члене.

И Франсуа «дал». Он ебал Джеймса вдохновенно и самозабвенно, как в последний раз, яростно надрачивал его член. А потом закричал, вколачиваясь в крепкую задницу.

От этого крика Барнса выгнуло, тело свело судорогой наслаждения, а рука на члене уверенно толкнула за грань. Он кончал долго, ярко, чувствуя, как его трясет, а тело становится ватным.

Франсуа осторожно вышел из Джеймса, поцеловал его и слизал капли спермы с его живота и груди, а потом вытянулся на широком диване рядом и обнял.

Барнс лежал, оглушенный оргазмом, с пустой головой и легкостью во всем не желающим повиноваться теле. За окном еще высоко над горизонтом сияло летнее солнце, заглядывая в гостиную своими шаловливыми лучиками, играя бликами на ручках дверей, на экране телевизора.

Шевелиться не хотелось. Вообще ничего не хотелось, кроме как лежать вот так вот с человеком, которого он, похоже, пустил в свою жизнь.

========== 6 ==========

Понаслаждаться обществом Франсуа у Барнса получилось еще один день, а потом приехали новые курсанты. Двадцать восемнадцатилеток, которым определенным образом повезло закончить не на улице, а попасть к Барнсу и иметь реальные перспективы на будущее, если не облажаются в самом начале. И тридцать опытных вояк, которые решили, что им в жизни чего-то не хватает. Например, пережить повышение квалификации у Барнса. Были среди этих тридцати и двое его щенков. Один выпуска пятилетней давности, а второй получил свой сертификат аж десять лет назад.

Но Барнс это отметил походя, просто потому, что узнал еще по документам. Но он никогда никого не выделял, только за объективные личные успехи в процессе подготовки.

С прибытием новичков у Барнса, как обычно, появилась куча забот, и все левые мысли, хорошие ли, плохие, отошли на второй план. Нужно было понять, кто чего стоит, разработать план внезапного ночного нападения, или взять один из старых сценариев, которые прошли очень удачно. Вся печаль была в том, что у Барнса нельзя было выиграть, можно было только противостоять неизбежному лучше или хуже. Но никто, кроме его работников, об этом не знал, просто потому что нельзя было составить объективную статистику даже по десяти таким играм. Только если просмотреть их за все время.

Первая неделя всегда была самой сложной, потому что нужно было пообломать рога самым ретивым, вовремя их определив, пресечь зародыши травли и издевательств. А у старшей группы понять, кто чего стоит на самом деле, потому что приходящие досье часто не отражали всего. Но чаще всего люди, которые приходили к Барнсу после войн, знали чего они хотят и готовы были учиться так, как он предлагал.

Первый месяц тоже был не сладкий, потому что никаких выходных у курсантов не было. Подъем в пять, отбой — как выполнишь все, что намечено на день, но обычно общие тренировки заканчивались не позже девяти. Барнс и сам понимал, что его программа зверская по отношению к людям, зато она позволяла выжить потом, потому что что-то хуже придумать было уже сложно. Дальше шли только целенаправленные пытки.

Раньше Барнсу не надо было искать время, чтобы уделить кому-то внимание, потому что внимание уделять было некому, но у него был Франсуа, о котором, правда, Барнс вспомнил как о любовнике только к концу первого месяца, вспомнил, и подумал, что он бы на его месте Барнса послал подальше с таким отношением, хотя Барнс ему ничего не обещал.

И все равно он чувствовал себя козлом, потому что найти время, если захотел бы, мог. Значит, не захотел. Барнс вспоминал, как скучал по Себастьяну, стоило тому уехать на пару дней, как писал дикое количество сообщений, просто создавая иллюзию общения, когда Себастьян не мог ответить. А про Франсуа он просто забыл, видя его каждый день, даже общаясь, когда удавалось вместе поесть, он не стремился найти его, увидеть, обнять. И Барнсу казалось, что это неправильно, словно он попользовался и выкинул, потому что не то, эрзац. Но это было не так, ему нравился Франсуа, хотя они успели провести вместе всего пару дней.

В голове даже всплыло предположение, что Франсуа и сам забил на него, не дождавшись и толики внимания. Барнс лежал у себя в спальне, обнимая одного из Зимних, и думал, гонял одни и те же мысли по кругу.

— Мудак я, лапушка, — тихо сказал он темноте. Он иногда разговаривал сам с собой, представляя, что говорит с Себастьяном. — Надо сходить, извиниться хотя бы. Знаю, что поздно, но вдруг не разбужу. Хоть пиздострадать закончу.

В его воображении Себастьян с ним согласился, и Барнс вышел из дома как был, в домашних штанах и растянутой футболке с пошлой надписью, даже не обувшись. Закат догорал и на улице было серо от скорого приближения темноты.

Оказавшись у нужной двери, Барнс замер на пороге, не решаясь постучать, потому что понял, что не знает, что сказать, кроме “извини”. Но за что именно он пришел извиняться, было как-то не очень ясно. За то, что забыл про него на месяц? За то, что пришел только сейчас, хотя еще тогда Франсуа предлагал ему заходить в любое время? За то, что вообще пришел?

Дверь распахнулась, и Франсуа оглядел Барнса вспыхнувшими радостью глазами.

— Заходи! — сказал он и тут же втащил Барнса в дом, притиснул к стене и поцеловал.

Такая встреча была несколько неожиданной, но тот решил не портить радость ни себе, ни Франсуа, жарко отвечая на поцелуй, сжал в объятиях, проводя ладонями по горячей даже под футболкой спине, выдохнул и потерялся, совершенно забыл, зачем именно он приходил, так рад был снова почувствовать объятия, губы на губах, сплетение языков, слышать частые удары второго сердца рядом.

— Я соскучился, — Франсуа ненадолго оторвался от Барнса, уткнулся носом ему в шею, жадно вдыхая запах. — Не думал, что в начале курса будет такая запарка.

Больно кольнуло сердце, от того, что не может сказать того же, потому что не скучал. Просто забыл. Барнс боялся, что так и пойдет дальше: он будет иногда вспоминать, что есть человек, с которым тепло, будет приходить, трахаться и уходить, почти не вспоминая в промежутках. Это даже отношениями назвать нельзя, просто использование в личных целях. Потреблядство какое-то.