ОСВОД. Челюсти судьбы - Точинов Виктор Павлович - Страница 17

Тем вечером мы впервые поцелуемся. Она поначалу удивится – для чего это? зачем? – но поцелуй поможет ей вспомнить многое.

А поженимся мы в июне, в разгар белых ночей и соловьиных трелей. Распишемся в день летнего солнцестояния, и в первую брачную ночь Нейя вспомнит все и окончательно, – и наши прошлые жизни, и наши прошлые свадьбы, и наших детей… И лишь тогда исчезнут мои опасения, что чудо может не повториться, что в этот раз я совершу какую-то ошибку или глупость, и все пойдет не так и не туда.

Наверное, она способна вспомнить все и без свадьбы – может, чуть позже, через недельку, но вспомнила бы. Но я привык снова и снова в июне жениться на своей жене… Во Дворце бракосочетаний уже не удивляются (каждый декабрь я предоставляю фиктивное свидетельство о разводе, якобы выданное в другом городе).

Наши свадьбы не повторяют одна другую под копирку… Надежда, например, хоть и не помнит ничего о предшествующих церемониях, но каждый раз выбирает свадебное платье нового фасона… Отмечаем тоже в разных местах. А в этом году предстоит юбилейная свадьба, десятая, надо расстараться и выдумать что-то особенное.

Тот, кто думает, что семейная жизнь с наядой сплошная любовная идиллия без единой тучки на горизонте, – тот глубоко ошибается.

Никому не посоветую жениться на наяде, случайно встреченной на берегу паркового пруда, или лесного озера, или горного ручья… Сам женился, и продолжаю жениться каждый год, но другим советовать не стану.

Подводных камней здесь хватает.

Лишь один маленький пример: в начале августа у Надежды-Нейи приключится жесточайший приступ ревности… Всегда приключается. Каждый август. Без исключений.

Пытался избежать его самыми разными способами – ничто не помогает. Даже если мы забронируем на этот месяц необитаемый остров и поселимся на нем вдвоем, Нейя и там найдет к кому приревновать…

А ревнующая наяда… Ладно, кто не сталкивался, тот пусть и не знает, на что она способна.

И все же конец лета и сентябрь станут самыми счастливыми месяцами в нашей семейной жизни. Молодая, красивая, умная, наконец-то все вспомнившая жена и мать, – что еще надо мне и детям для счастья? Маришка и Марат, кстати, оба родились в сентябре, с перерывом в два года (срок беременности у наяд значительно короче, чем у людей).

Потом придет октябрь и предчувствие разлуки.

Расстанемся мы в начале ноября, в один из редких солнечных дней золотой осени.

Последние часы проведем здесь, в Павловском парке, только вдвоем – с детьми Нейя попрощается накануне.

Единого ритуала расставания нет, каждый раз оно проходит по-своему, лишь одно не меняется – этот день завершается слишком быстро, в ноябре очень рано темнеет.

На закате мы придем на берег Венериного пруда. Там не будет никого, хоть парк в ту пору не закрыт на просушку. К тому времени Нейя хорошо будет знать, как ей управлять своим заповедным уголком, и сделает так, чтобы никто не захотел здесь появиться.

Последний поцелуй, и она шагнет к воде – обнаженная, как в первый наш весенний день, лишь с венком из кленовых листьев на голове. Однако будет выглядеть не девчонкой с едва оформившейся грудью – женщиной в расцвете красоты, познавшей радость материнства.

Поверхность пруда беззвучно, без малейшего всплеска, сомкнется, и только ярко-желтый венок останется легонько покачиваться на воде…

Я буду стоять и смотреть на него, пока последний солнечный луч не погаснет на кронах деревьев, растущих на Острове Любви. А потом медленно пойду прочь в густеющих сумерках, перебирая в памяти события нашей завершившейся семейной жизни, и прошлых наших жизней, вспоминая только хорошее, потому что плохое не стоит воспоминаний…

Бесконечной зимой я буду иногда приходить сюда, протаптывая тропинку в сугробах. Буду приглядываться к деревьям, особенно на излете зимы, – не намечаются ли с южной стороны первые крохотные проталинки? Но весна придет в свой срок, как ее ни поторапливай…

Иногда, во время одиноких зимних прогулок, меня будут посещать странные мысли и вопросы, не имеющие ответов. Что было бы, если бы тогда, десять лет назад, ошарашенный случившимися в моей жизни переменами, я отправился погулять, собраться с мыслями и все обдумать не в Павловский парк, а в другое место? Или если бы бездумная ходьба по утреннему парку привела меня на берег другого здешнего пруда? Как бы тогда сложилась моя жизнь?

Ответа я в очередной раз не придумаю и пошагаю сквозь заснеженный парк обратно к машине, твердо уверенный лишь в двух истинах, в двух непреложных константах моего бытия:

Весна придет.

Надежда вернется.

И знаете, что я вам посоветую, хотя миг назад советовать не хотел?

Если случайно повстречаете наяду на берегу паркового пруда, или лесного озера, или горного ручья, – все-таки попытайтесь добиться ее любви и жениться на ней.

Будет трудно, при расставаниях очень больно, а после них – тоскливо и одиноко, но все же не пожалеете.

Я не пожалел.

Хомяковы живут в деревне Спасовка, или, официально выражаясь, в Спасовском сельском поселении, – примерно на полпути между Павловском и Лукашами.

Они обитали там всегда, испокон веку, но не подряд, с перерывами, – как мне рассказывали, регулярно собираются и уезжают куда-то как минимум на пару-тройку десятилетий. Потом возвращаются и живут, как прежде, вступив в права наследования и вселившись в семейную недвижимость, – по документам вернувшиеся числятся уже следующим поколением Хомяковых.

Люди они по большому счету не вредные, хотя со странностями и с глубочайшим предубеждением против современной науки. Но между ними и окружающими постоянно происходят какие-то сюрреалистичные истории, а их специфическое чувство юмора, особенно ярко проявляющееся у младшего поколения, способно вывести из себя кого угодно… Босса вывело уже давненько, и он все чаше спихивает общение с Хомяковыми на меня, хотя далеко не всегда поводы для общения лежат в сфере ответственности ОСВОДа.

Но сегодня все сложилось одно к одному: инцидент в Лукашах прямо относился к моей компетенции, а контрольный выезд в близлежащий Павловск я так или иначе планировал.

…Проехав ограду фабрики «Динамо», я сбросил скорость, опасаясь проскочить невзначай узенький просвет между двумя похожими заборами, – именно туда надлежало свернуть, чтобы попасть к резиденции Хомяковых.

Удается это не всегда. Прошлой осенью я четырежды проехал мимо – два раза туда, два раза обратно – но так и не увидел нужный поворот. Я тогда был крайне зол на семейку после дикой истории с говорящими грибами, – остановился на обочине, вылез из машины и попытался попасть к ним пешим порядком, зайдя с тыла. Не удалось – участки, до того соседствовавшие с хомяковским справа и слева, теперь граничили друг с другом, а промежуточное владение загадочным образом испарилось.

Спустя три дня, когда злость моя несколько улеглась, приехал снова – и с первого раза попал, куда надо. Хомяковы сделали вид, что понятия не имеют о дематериализации участка вместе с домом, я сделал вид, что им верю, – на фоне их прочих шуточек эта не стоила серьезного разговора…

На сей раз никаких препятствий для проезда не обнаружилось, что подтверждало мое подозрение: в Лукашах порезвились Хомяковы-младшие, родителей в известность не поставив.

Застать хозяев мирно спящими я не опасался, они ранние пташки, встают с петухами… Не ошибся – ВБХ, полностью одетая, уже стояла у колодца, скрестив руки на груди, и внимательно смотрела, как я подъезжаю. Выглядела г-жа Хомякова беременной на самом последнем сроке, причем тройней, – Ихти с Импи даже с их нынешними фигурами показались бы на ее фоне стройными, как манекенщицы. Она и впрямь на сносях, причем все десять лет нашего знакомства, и первые буквы аббревиатуры ВБХ я расшифровываю не как Всеслава Буняковна, а как Вечно Беременная.