Цена соли (ЛП) - Хайсмит Патриция - Страница 31

Она тоже вышла и пошла по коридору к двери комнаты Кэрол.

— Что ты делаешь?

Кэрол склонилась над туалетным столиком и что-то писала.

— Что я делаю? — она встала и сунула листок в карман. Сейчас она улыбалась, и в ее глазах светилась такая же улыбка, как тогда на кухне с Эбби. — Так, кое-что, — сказала Кэрол. — А давай включим музыку.

— Хорошо, — лицо Терезы расплылось в улыбке.

— Почему бы тебе сначала не приготовиться ко сну? Знаешь, что уже поздно?

— С тобой всегда время летит незаметно.

— Это комплимент?

— Мне сегодня совсем не хочется спать.

Кэрол пошла по коридору в зеленую комнату.

— Захочется. У тебя уже круги под глазами.

Тереза быстро разделась в комнате с двумя кроватями. В другой комнате фонограф играл песню «Ты создана для объятий»[12]. И тут зазвонил телефон. Тереза открыла верхний ящик бюро. Там ничего не было, за исключением пары мужских носовых платков, старой щетки для одежды и ключа. В уголке лежали какие-то бумаги. Тереза взяла в руки заламинированную карточку. Это были старые права Харджа. Харджесс Фостер Эйрд. Возраст: 37. Рост: 5' 81/2''. Вес: 168. Волосы: светлые. Глаза: голубые. Она уже все это знала. Олдсмобиль 1950 года. Цвет: темно-синий. Тереза положила карточку назад и закрыла ящик. Она подошла к двери и прислушалась.

— Мне жаль, Тесси, но в итоге я тут застряла, — Кэрол говорила с сожалением, но ее голос был счастливым. — Это хорошая вечеринка?.. Ну, я не одета и я устала.

Тереза подошла к тумбочке и взяла из коробки сигарету. Филип Моррис. Их туда положила Кэрол, не горничная, поняла Тереза, потому что Кэрол помнила, что она их любит. Тереза стояла обнаженная и слушала музыку. Этой песни она не знала.

Что там Кэрол, снова говорит по телефону?

— Ну, а мне это не нравится, — услышала она слова Кэрол, сердитые и шутливые одновременно, — ни капельки.

…так легко жить… когда ты влюблена…

— Откуда я знаю, что это за люди?.. О-о! Вот как?

«Эбби», — поняла Тереза. Она выдохнула дым и снова вдохнула его сладковато пахнущее облачко, вспоминая свою первую сигарету, Филип Моррис, выкуренную на крыше спального корпуса приюта, и как они вчетвером с девчонками курили ее по очереди, передавая друг другу.

— Да, мы едем, — с нажимом сказала Кэрол. — Ну, я, да. Я что, неясно говорю?

… для тебя… может быть, я глупая, но это так весело … Говорят, ты можешь поманить меня пальцем, и я все для тебя сделаю… дорогой, это же грандиозно … они ничего не понимают…

Это была хорошая песня. Тереза закрыла глаза и прислонилась к приоткрытой двери, слушая. Там, за голосом, неспешной россыпью клавиш звучало пианино. Ему лениво и небрежно подыгрывала труба.

Кэрол сказала:

— Это никого не касается, кроме меня, ведь так? … Ерунда!

Тереза улыбнулась ее горячности. Она закрыла дверь. Фонограф начал проигрывать другую песню.

— Почему бы тебе не поздороваться с Эбби? — предложила Кэрол.

Тереза нырнула за дверь ванной комнаты, потому что была раздета.

— Зачем?

— Иди сюда, — позвала Кэрол, и Тереза накинула халат и подошла.

— Привет, — сказала Эбби. — Слышала, ты поедешь.

— Это для тебя новость?

Эбби начала нести какую-то чушь, словно намеревалась проболтать всю ночь. Она пожелала Терезе приятного путешествия и рассказала ей о состоянии дорог в Кукурузном поясе[13], о том, какими ужасными они могут быть зимой.

— И ты ведь простишь меня за то, что я была так груба с тобой сегодня? — спросила Эбби уже во второй раз. — Я к тебе нормально отношусь, Тереза.

— Заканчивай, заканчивай! — прокричала Кэрол.

— Она снова хочет с тобой поговорить, — сказала Тереза.

— Скажи Эбигайл, что я в ванной.

Тереза передала ее слова и повесила трубку.

Кэрол принесла в комнату бутылку и два бокала.

— А что такое с Эбби? — спросила Тереза.

— В каком смысле «что такое с ней»? — Кэрол налила коричневого цвета ликер в два бокала. — Думаю, вечером она немного перебрала.

— Это я поняла. Но почему ей захотелось сегодня со мной пообедать?

— Ну… думаю, по многим причинам. Попробуй вот это.

— Все кажется таким непонятным, — сказала Тереза.

— Что?

— Да весь обед.

Кэрол передала ей бокал.

— Некоторые вещи всегда кажутся непонятными, дорогая.

Первый раз Кэрол назвала ее «дорогая».

— Какие? — спросила Тереза. Она хотела услышать ответ, вполне определенный ответ.

Кэрол вздохнула.

— Многие вещи. Самые важные вещи. Попробуй напиток.

Тереза пригубила его — сладкий и темно-коричневый, как кофе, с ноткой алкоголя.

— Вкусно.

— Скажешь тоже.

— Зачем ты это пьешь, если тебе не нравится?

— Потому что он другой. Это за нашу поездку, поэтому пить нужно что-то другое, — Кэрол поморщилась и выпила то, что оставалось в ее бокале.

В свете лампы Тереза могла видеть все веснушки на освещенной половине лица Кэрол. Светлая бровь Кэрол, как крыло, огибала изгиб ее лба. Тереза сразу же почувствовала себя абсолютно счастливой.

— Что это за песня играла раньше, та, где звучали только пианино и голос?

— Напой ее.

Тереза просвистела часть мелодии, и Кэрол улыбнулась.

— «Жизнь легка»[14], — сказала Кэрол. — Старая песня.

— Мне бы хотелось послушать ее снова.

— Мне бы хотелось, чтобы ты пошла спать. Я поставлю ее снова.

Кэрол пошла в зеленую комнату и оставалась там, пока играла музыка. Тереза стояла у двери своей комнаты и слушала, улыбаясь.

… я никогда не буду сожалеть … о потраченных годах … Их легко раздаривать, когда ты влюблена… И всякий раз я счастлива, когда что-то делаю для тебя..

Эта песня была о ней. Обо всем, что она чувствовала к Кэрол. Она пошла в ванную комнату, до того как песня закончилась, пустила воду в ванну и забралась в нее, а зеленоватая вода закружилась вокруг ее ног.

— Эй, — окликнула ее Кэрол. — Ты когда-нибудь была в Вайоминге?

— Нет.

— Пора тебе увидеть Америку.

Тереза подняла мочалку, с которой капала вода, и прижала ее к колену. Воды набралось уже столько, что ее груди казались какими-то невесомыми, мягкими, колышущимися на поверхности. Она пристально их рассматривала, пытаясь сообразить, на что они еще похожи.

— Не засни там, — крикнула Кэрол обеспокоенным голосом, и Тереза поняла, что та сидит на кровати и разглядывает карту.

— Не засну.

— Ну, некоторые засыпают.

— Расскажи мне еще о Хардже, — попросила она, пока вытиралась. — Чем он занимается?

— Много чем.

— В смысле, где работает?

— Он инвестирует в недвижимость.

— Что он любит? Ему нравится ходить в театр? Ему нравятся люди?

— Он любит небольшой круг людей, которые играют в гольф, — сказала Кэрол категорично. А затем продолжила более громким голосом. — А что еще? Он очень, очень педантичен во всем. Но он забыл свою лучшую бритву. Она в аптечке, и ты можешь глянуть на нее, если захочешь, и, вероятно, ты так и сделаешь. Наверное, мне придется отправить ее ему почтой.

Тереза открыла аптечку и увидела бритву. Аптечка все еще была забита мужскими вещами, лосьонами после бритья и помазками.

— Это его комната? — спросила она, выходя из ванной. — На какой кровати он спал?

Кэрол улыбнулась.

— Не на твоей.

— Можно мне еще этого? — спросила Тереза, глядя на бутылку с ликером.

— Конечно.

— Можно мне поцеловать тебя на ночь?

Кэрол складывала карту, поджав губы так, словно хотела присвистнуть, но передумала.

— Нет, — ответила она.

— Почему нет? — в это вечер все казалось возможным.

— Вместо этого я дам тебе вот что, — Кэрол вытащила руку из кармана.

Это был чек. Тереза пробежалась глазами по цифрам, двести долларов, выписанных на ее имя.