Певчее сердце (СИ) - Инош Алана - Страница 13

— Не мне вас судить, Мария Дмитриевна, — глухо проронила Катя. — Вам не пристало оправдываться передо мной.

Страшный шёпот, страшный взгляд Марии — всё это отразилось в её зрачках горечью и ужасом.

— Верно, Бог рассудит. Но нам с тобой придётся расстаться, я больше не смогу тебе доверять. Спасибо за прекрасную работу в течение всех этих лет, дальше наши пути расходятся. Рекомендации я тебе дам, без места не останешься. После возвращения в Россию ты получишь расчёт.

Последние фразы Мария выжимала с паузами, как сквозь удавку на шее. От нестерпимого першения в горле она закашлялась, и Катя побежала за стаканом воды.

Из-за погодных условий отменили все авиарейсы. Владислава забрала Марию из аэропорта на лимузине — весёлая, с блёстками праздника в зрачках. В салоне поблёскивали коробки с подарками.

— Значит, судьба нам тут застрять в Новый год, — сказала она. — Думаю, надо провести это время с пользой и удовольствием. — И нахмурилась: — Маш... Ты всё молчишь и молчишь. Что случилось?

— Я развожусь с мужем, вот что, — прошептала Мария с горьковатой улыбкой. Разговаривать она могла только так.

— Это отличная новость для нас с тобой, но почему ты шепчешь? — Владислава смотрела пристально, встревоженно. — Ты заболела?

— Я не знаю, Владюш. Голос пропал.

Владислава озабоченно пощупала её лоб.

— Жара вроде нет... Блин, и сейчас, как назло, праздники! У тебя есть личный врач?

— Есть два фониатра, но один в России, второй — в Германии. И да, ты права... Праздники. Наверно, удастся попасть к ним только в январе.

— Ладно, солнышко, не паникуй. Что-нибудь придумаем, — проговорила Владислава, сдвинув брови и крепко обнимая Марию за плечи.

Праздник в её глазах померк, его сменила складка между бровями. Она прильнула поцелуем к виску Марии, сжала её руку в своей. Та, зябко нахохлившись, склонила голову ей на плечо и устало закрыла воспалённые от бессонницы глаза.

Их новогоднее счастье отдавало горчинкой. Голос Марии не требовался, чтобы отвечать на поцелуи и жадно вжиматься во Владу всем телом, трое суток почти не вылезая из постели. Это были трое суток сладкого до боли слияния, ненасытного и неистового.

— Ещё, ещё, — шептала Мария. — Сильнее, больнее...

Она жаждала любовного истязания — такого, чтоб потом ни сесть, ни встать. За все годы разлуки её голод превратился в дракона, которого было не так-то просто накормить.

— Я совсем заездила тебя, — шёпотом засмеялась она, ткнувшись носом в щёку Влады, которая замерла в изнеможении с полуприкрытыми глазами. — Прости, я ужасно голодная.

— Я тоже по тебе соскучилась, Машунька. Ты не представляешь, как. — Глаза Влады из-под ресниц отвечали туманной нежностью, губы были ещё полны поцелуйной энергии, в которую Мария и нырнула с наслаждением.

— Я представляю. Но я всё равно больше соскучилась. Как минимум в три раза.

— Подсчитать успела, — усмехнулась Влада, рывком отталкиваясь от постели и наваливаясь на Марию сверху. — А я — в сто тыщ мильёнов раз. Всё, перекур окончен. Ну, держись!.. Есть ещё порох в пороховницах и ягоды в ягодицах.

Подарки Мария открыла только второго января: раньше было не до того. Они с Владой не могли насытиться друг другом. Они даже праздничный обед сократили до минимума, обошлись только шампанским и бутербродами с икрой. Зато главное блюдо они поглощали в неограниченных количествах.

— Владь, зачем ты кудряшки состригла? — посетовала Мария, поглаживая ёжик на затылке Владиславы. — Я так любила их ворошить...

Владислава вздохнула, на миг прикрыв глаза, и потёрлась носом о её нос, поцеловала.

— Именно поэтому. Пыталась изгнать из своей жизни всё, что связано с тобой. Как видишь, не получилось. Тебя нельзя забыть.

— Я теперь твоя... До конца,  — дохнула ей в губы Мария с нежностью и болью. — Всегда была твоя. Но чтобы понять это, потребовалось время.

— Хорошо, что оно оказалось милостиво и терпеливо к нам. — И Владислава впилась таким поцелуем, что у Марии дыхание перехватило.

7. Новая реальность

Вылететь домой удалось только пятого января. Российский врач, осмотрев Марию, назначил несколько обследований, но ничего определённого они не выявили. Съездила она и к его немецкому коллеге — со сходным результатом.

— Вы здоровы, госпожа Климова, — сказал доктор Рогге. — Нет никаких физических причин, по которым ваши голосовые связки могли бы так себя вести. Создаётся впечатление, что всему виной какая-то установка в вашей голове.

Разговорный голос вернулся, но с певческим творилась какая-то ерунда. На высоких нотах горло Марии стискивалось от боли, словно сжатое невидимой безжалостной лапой, и не могло выдавить больше ни звука.

— Это всё от нервов, солнышко, — говорила Владислава. — Просто слишком много навалилось на тебя разом. Тебе надо отдохнуть и расслабиться.

Увы, жизнь не баловала Марию приятными событиями. Начался бракоразводный процесс, который всё же получил огласку, как ни старался Борис Михайлович всё сделать тихо и быстро, без шума — прежде всего, ради Марии. Его благородство приводило Марию на грань дикой душевной боли и тоски, и когда она рыдала в кабинете судьи, он смущённо приговаривал:

— Машенька... Ну что ты, в самом деле. Перестань. Никакой трагедии не случилось. Все живы, у всех всё хорошо.

Да, все были живы, но разорванное сердце кровоточило и больше не могло петь. Мария наконец приехала на кладбище и нашла отцовскую могилу.

 — Пап... Прости, что я так редко прихожу. Я тебя не забыла. Бог меня наказал, лишив голоса... Но не бывает худа без добра: теперь у меня будет гораздо больше времени, чтобы приходить к тебе.

Не жалея рук и колен, она выдирала сорную траву, отмывала памятник, сажала цветы. Заказала новую оградку со скамейкой и столиком, посадила на могиле молодой кустик сирени.

Перед ней раскинулась неизвестность. Никто не мог сказать, вернётся голос или нет, не было никаких гарантий. Больше всего Марию в отсутствии работы мучила невозможность помогать больным детям, но Владислава сказала:

— Машенька, об этом тебе вообще не стоит переживать. Я всегда следила за твоими успехами и деятельностью, и эта сторона твоей работы тоже не прошла мимо меня. Я отчисляю твоему фонду деньги и буду делать это впредь, но теперь — в двойном размере. За себя и за тебя.

— Спасибо тебе, — только и смогла выговорить Мария, уткнувшись в её плечо.

После развода она поселилась с Владиславой в Лондоне. Регулярные визиты к врачу не приносили ни пользы, ни новой информации, подтверждая лишь физическое здоровье, но голоса по-прежнему не было. Окружённая нежностью и заботой Влады, она всё же не могла расслабиться. Будучи трудоголиком до мозга костей, Мария не привыкла к праздности. Ища себе занятия, она попробовала себя в качестве оперного менеджера, музыкального критика, продюсера и режиссёра. Не она искала работу — работа сама её находила. Она делала всё, лишь бы не сидеть сложа руки, теряя вкус к творчеству и выпадая из жизни музыкального мира.

Иногда голос как бы «прорезался». Это случалось внезапно, непредсказуемо и продолжалось недолго — месяц-полтора, а то и вовсе пару недель. А потом снова — как обрубало. Эти светлые полосы Мария старалась использовать по максимуму, окунаясь в концертную деятельность и запись альбомов. От помощи Бориса в своих делах она отказалась, не признавая за собой морального права на неё. Владислава нашла ей хорошего агента, который решал организационные и творческие вопросы, а финансовую поддержку взяла на себя.

Во время одного из визитов в детский онкологический центр Мария поняла, что хочет своего, родного малыша — до стиснутых челюстей, до бессловесного крика. Это было властное, животное желание, перед которым даже музыка блёкла, становясь чем-то из разряда пустячных увлечений. Материнский инстинкт затмил всё: ей хотелось, чтобы её шею обняли маленькие ручки и больше никогда не отпускали.