Певчее сердце (СИ) - Инош Алана - Страница 20

Это был несомненный, безусловный триумф. Десятиминутная овация не отпускала Марию со сцены, и она с тёплыми слезами рассылала воздушные поцелуи. Её голос возвёл сегодня над зрительным залом сверкающий светлый храм, пространство которого сияло путеводным светом для всех, кто в нём нуждался. А по центральному проходу семенила Ксюшка в нарядном новогоднем платьице с пышным подолом и в белых туфельках, с улыбкой от уха до уха неся огромный букет размером в половину её самой. Казалось, вот-вот она споткнётся и уронит цветы, но шествие закончилось победой. Заливаясь счастливыми слезами пополам со смехом, Мария протянула к дочке руки и помогла подняться по ступенькам на сцену, присела и обняла вместе с букетом. На огромном экране всё это отражалось крупным планом: слёзы растроганной Марии, сияющая Ксюшкина улыбка, громоздкий букет. Не хватало только Влады, которая обняла бы их обеих, и Марии оставалось лишь мысленно протягивать к ней золотой мостик единения — тонкую струнку, незримую для непосвящённых. Влада была с ними, на сцене, пусть и невидимая. Даже Ксюшка её не видела, но сердце Марии держало канал связи открытым. Мария улыбалась в пространство — всем сразу и никому в особенности, но Влада где-то в глубине зала знала, что эта улыбка предназначалась ей.

«Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою», — наконец вспомнила Мария слова молитвы уже в гримёрке, когда всё свершилось: музыка легла в души слушателей, хрустальный храм воздвигся над залом, Ксюшка подарила ей цветы и «засветилась» на экране вместе с ней, а овация схлынула, как волна, оставаясь лишь шелестом-воспоминанием на горизонте слуха. Дочка рвалась в гримёрку, и Мария не могла не пустить их с мамой к себе. Это был первый в жизни поход девочки в театр с кучей новых впечатлений: от собственного новенького платья и туфелек до разодетых дам в зале и красивых костюмов Марии на сцене, которые сменились раз семь или восемь за вечер.

— Она где-то на середине концерта уснула, — к стыду Ксюши со смешком не преминула рассказать мама. — Убаюкала ты её. Так и продрыхла почти до самого конца. Ну ничего, ничего! Разве грех уснуть, когда так сладко ангелы поют?

Мама увезла Ксюшу домой: был уже десятый час вечера. Мария осталась одна в гримёрке, попросив даже помощницу Анжелику не беспокоить её какое-то время. Особенно Анжелику: после Кати и Далисей Мария опасалась впускать чужих людей в своё личное пространство. Лёгкий голод она утолила бутербродом с сыром, запив его чаем. То и дело её взгляд устремлялся в зеркало в отчаянной надежде увидеть там незнакомое лицо со знакомыми чёртиками в глазах.

И она его дождалась. Влада, проскользнув в гримёрку, прикрыла за собой дверь. У Марии не было слов, только объятия, и они с минуту стояли, крепко сплетённые друг с другом, потом жарко поцеловались.

— Маш, похоже, Штирлиц как никогда близок к провалу. Они здесь.

«Они» были кошмаром Марии. Их незримый контроль проникал всюду, во все сферы жизни, она почти привыкла к ним и не обращала внимания, но сейчас их кольцо сжималось вокруг Влады. Они ждали и выслеживали, как терпеливые охотники. Да, терпения им было не занимать.

— Я же говорила, что это опасно для тебя... Я у них под колпаком! — вырвалось у неё, сердце отозвалось жалобным ёканьем, будто острой сосулькой царапнутое.

— Машенька, мне нужно как-то незаметно выйти отсюда, — сказала Влада. — В свою машину мне нельзя, её пасут. Надо как-то пробраться к моему самолёту, и тогда всё — ищи ветра в поле. Там им меня уже не достать. Солнышко моё, я очень не хочу подвергать тебя риску, но никого, кроме тебя, у меня не осталось. Прости, родная, я не смогла удержаться. Истосковалась по тебе и хотела тебя увидеть, обнять... Всё было подготовлено по высшему разряду, никто бы ничего не узнал! Доблестные защитники правопорядка сами не могли меня выследить, не по зубам я им. Просто меня снова кто-то предал, слил им информацию о моём визите.

Сердце превратилось от страха в ледышку, но мысль работала на удивление чётко, подстёгиваемая необходимостью спасать родных и любимых бирюзовых чёртиков. Сомнений не было. Мария скользнула ладонью по ровному, коротенькому бархату волос Влады, оставшемуся на её голове после машинки.

— Значит, будем снова менять тебе внешность. Не беспокойся, это театр! Здесь есть всё.

В распоряжении Марии была косметика и комната с костюмами. На грим ушло десять минут, а длинноволосый парик и платье довершили преображение. Теперь Влада предстала в облике светской дамы, а её мужской костюм Мария свернула и засунула между пышными подолами платьев в костюмерной.

Очень кстати оказалась толпа поклонников, которая окружила Марию на выходе из театра. Влада затерялась в ней и растворилась, как сахар в чае. Через пять минут Мария села в машину Анжелики, на заднем сиденье которой её ждала Влада. Собственная машина Марии была, конечно, тоже под наблюдением, поэтому она попросила у помощницы ключи, переодела девушку в своё платье и отправила в своё авто (внешне они были немного похожи), а сама взяла в костюмерной один из нарядов для спектакля «Тоска». В выборе костюма не было особенного смысла, просто это винно-красное платье первым попалось ей под руку.

— Машунь, не знаю, что бы я без тебя делала. Спасительница моя... Люблю тебя.

Покрытые толстым, жирно-скользким слоем помады губы крепко впились в рот Марии, и той уже было плевать на собственный макияж, испорченный этим поцелуем, во время которого Влада стащила с головы парик, как будто тот ей мешал.

Свет фар выхватил из морозной тьмы голосующего человека. Влада воскликнула:

— Маш, это Костя! Притормози, подберём его!

Дверца со стороны водителя открылась, и недоумевающую Марию пересадили на заднее сиденье.

— Всё, солнышко, дальше Костя сам поведёт, — объяснила Влада, садясь рядом с ней. — Расслабься, родная.

Невозмутимый Константин обернулся к ним и слегка поклонился Марии, взяв зимнюю кепку за козырёк и церемонно приподняв её над головой, по-прежнему отполированной до блеска. У Марии вырвался нервный смешок, а в груди разливалось тёплое облегчение. Не то чтобы она питала к помощнику Влады горячие дружеские чувства, но сейчас обрадовалась ему, как родному. Интересно, Влада покупала его верность за деньги, или он служил ей по зову сердца? Шестое чувство Марии почему-то склонялось ко второму варианту. Он сменил её за рулём, а она, уткнувшись в плечо Влады, затряслась.

— Машенька... Ну что ты, что ты, родная! — успокаивала та, обнимая её. — Всё хорошо... Ты умница, всё получилось.

Не особенно обращая внимание на присутствие Константина, Влада поцеловала Марию. Они почти ни на миг не отрывались друг от друга, только один раз прервались, чтобы со смехом стереть влажной салфеткой размазанную помаду, которая превратилась в чёрт знает что от страстного слияния их губ. На салфетке остались яркие, похожие на кровь следы, а их чистые и гладкие, чуть влажные от лосьона губы опять устремились друг к другу. Больше никакой скользкой и липкой, пачкающей «смазки» между ними, ничто не отвлекало и не мешало им соединиться в головокружительно долгой сладости. Влада так и не надела парик снова, и сочетание броского макияжа, вечернего платья и длинных перчаток выше локтя с её стриженой головой выглядело забавно.

— А если у самолёта тебя тоже ждут? — осенил Марию внезапный ужас.

— Тогда мне конец, — сказала Влада.

— Ты так спокойно это говоришь, — содрогнулась Мария.

— А смысл биться в истерике? — невесело усмехнулась Влада. И тут же взмахом ресниц сбросила из взгляда жёсткость, привлекла к себе Марию, прижалась щекой. — Милая, я надеюсь, там всё в порядке. По крайней мере, по нашей информации, аэродром чист, место нашей посадки не засекли. Ты сразу услышишь двигатели. Если мы взлетели — порядок. Если тишина — ну, значит, всё. Машунь, ты чего дрожишь? Замёрзла? Иди ко мне...

На Владе кроме платья была лишь лёгкая меховая накидка, и она сняла её, укутав Марию поверх её шубки. Мария пыталась протестовать, но Влада была непреклонна. Сердце кричало и стонало, не желая отпускать её, при каждом ударе в него вонзалась иголочка, но Мария не обращала на это внимания. Влада, держа её лицо ладонями, как будто хотела насмотреться впрок — её глаза жадно и нежно пожирали Марию, а губы почти непрерывно впивались крепкими до боли, отчаянными поцелуями. Тут и впрямь было не до Константина, превратившегося в молчаливого водителя.