Черный Отряд (Десять поверженных) - Кук Глен Чарльз - Страница 45

Укрытая тенью Лестница Слёз материализовалась из темноты столь медленно, что я лишь через час понял: это именно перевал, а не повисшая над самым горизонтом полоса облаков. Когда равнина сменилась подъемом, звезды уже начали бледнеть, а небо на востоке посветлело.

Лестница Слёз представляет собой гряду диких зазубренных скал, буквально непреодолимых, за исключением единственного крутого перевала, из-за которого она и получила свое имя. Предгорье плавно поднимается, пока не упирается в высоченные обрывы из красного песчаника, тянущиеся в обе стороны на сотни миль. В лучах восходящего солнца они напоминают потрепанные временем бастионы крепости какого-то великана.

Колонна втянулась в перегороженный осыпью каньон и остановилась, пока для фургонов расчищали путь. Я взобрался на вершину обрыва и принялся наблюдать за бурей. Она двигалась в нашу сторону.

Успеем ли мы пройти, пока нас не догнал Твердец?

Осыпь была свежей и перекрыла всего четверть мили дороги. За ней начинался путь, по которому ходили караваны, пока война не прервала торговлю.

Я вновь посмотрел на бурю. Твердец выдерживал хороший темп. Полагаю, его гнала вперед злость. Он не намеревался отступать. Мы убили его шурина, а его двоюродная сестра была взята тоже не без нашей помощи…

Я уловил какое-то движение на западе. В сторону Твердеца двигалась целая гряда жуткого вида грозовых туч, рыча и переругиваясь между собой. Завертелась воронка смерча, отделилась от туч и поползла в сторону песчаной бури. Взятый решил не церемониться.

Но Твердец оказался упрямым и продолжал движение, несмотря ни на что.

– Эй, Костоправ! – крикнул кто-то. – Пошли.

Я посмотрел вниз. Фургоны уже преодолели худший участок оползня. Пора идти.

Из плоского одеяла грозовых туч вылетел второй смерч. Мне стало почти жаль солдат Твердеца.

Вскоре после того, как я присоединился к колонне, земля содрогнулась. Утес, на котором я недавно стоял, дрогнул, застонал и обрушился на дорогу водопадом обломков. Еще один подарочек Твердецу.

До новых позиций мы добрались незадолго до заката. Наконец-то человеческая местность! Настоящие деревья. Журчащий ручей. Те, у кого еще оставались силы, начали окапываться или готовить еду, остальные рухнули там, где остановились. Капитан не стал на нас давить. В тот момент лучшим лекарством оказалась простая свобода выбора между отдыхом и делом.

Я заснул мертвым сном. На рассвете меня разбудил Одноглазый.

– Принимайся за работу, – сказал он. – Капитан хочет, чтобы ты развернул госпиталь. – Он скривился и стал похож на сушеный чернослив. – Кажется, к нам движется подмога из Чар.

Я застонал, выругался и встал. Каждый мускул одеревенел, каждый сустав ныл.

– Когда мы в следующий раз окажемся в месте достаточно цивилизованном, чтобы обзавестись тавернами, напомни, чтобы я поднял тост за вечный мир, – пробормотал я. – Знаешь, Одноглазый, я готов подать в отставку.

– А кто из нас не готов? Но ведь ты летописец, Костоправ. Ты всегда тыкаешь нас носом в традиции. И прекрасно знаешь, что из Отряда можно уйти только двумя путями. Мертвым или ногами вперед. Так что плесни себе водички на морду и принимайся за работу. А у меня есть дела поважнее, чем изображать няньку.

– А веселенькое сегодня утро, верно?

– Веселее не бывает.

Одноглазый топтался неподалеку, пока я пытался привести себя в относительный порядок.

Лагерь постепенно оживал. Солдаты ели и смывали с себя пыль пустыни, ворча и сквернословя. Некоторые даже переговаривались. Восстановление духа началось.

Сержанты и офицеры осматривали склон, отыскивая места, наиболее выгодные для обороны. Выходит, здесь именно то место, где мы, по замыслу Взятых, должны преградить врагу путь.

Место было удачным – часть перевала, в честь которого Лестница получила свое название, подъем высотой в тысячу двести футов, откуда открывался вид на лабиринт каньонов. Старинная дорога петляла по склону бесчисленными зигзагами, напоминая издали лестницу.

Призвав на помощь десяток солдат, мы с Одноглазым начали перемещать раненых в тихую рощу, находившуюся выше по склону и на порядочном удалении от возможного поля боя. Мы потратили час, устраивая их поудобнее и подготавливаясь к приему будущих раненых.

– Что это? – неожиданно спросил Одноглазый.

Я прислушался. Суета в лагере стихла.

– Что-то происходит, – предположил я.

– Ты просто гений, – сообщил Одноглазый. – Наверное, прибыли люди из Чар.

– Тогда пошли взглянем. – Я вышел из рощи и зашагал вниз по склону к палатке Капитана. Вновь прибывших я увидел сразу, едва миновал опушку рощи.

Их было около тысячи: половина – солдаты из личной гвардии Госпожи в яркой форме, а остальные, очевидно, помощники и сопровождающие. Цепочка фургонов и стадо скота оказались куда более возбуждающим зрелищем, чем подкрепление.

– Сегодня вечером будет пир, – крикнул я спускавшемуся следом Одноглазому. Он посмотрел на фургоны и улыбнулся. Радостная улыбка на его лице – явление столь же редкое, как и сказочный куриный зуб, и, без сомнения, достойно занесения в Анналы.

Вместе с батальоном гвардейцев к нам прибыл Взятый по имени Повешенный, поразительно высокий и тощий. Голова у него была постоянно склонена набок, а шея разбухшая и посиневшая после укуса петли. На лице застыло выражение человека, умершего от удушья. Я предположил, что ему трудно произносить слова.

То был пятый увиденный мною воочию Взятый, следующий после Душелова, Хромого, Меняющего и Шепот. Крадущегося я не встретил, потому что не был в Лордах, а Зовущую Бурю так и не увидел, хотя она отступала вместе с нами. Повешенный отличался от прочих Взятых – те обычно что-то носили, желая скрыть лицо и голову. Все они, за исключением Шепот, провели по несколько веков в могилах, и это не пошло на пользу их внешности.

Душелов и Меняющий вышли поприветствовать Повешенного. Капитан стоял неподалеку спиной к ним и слушал командира охранников Госпожи. Я приблизился, надеясь что-нибудь подслушать.

Офицер-гвардеец выглядел угрюмо, потому что под командованием Капитана ему не находилось места. Никому из офицеров регулярной армии не нравилось выслушивать приказы заморского наемника.

Я бочком подобрался поближе ко Взятым. И обнаружил, что не могу понять ни слова из их разговора. Они говорили на теллекурре – языке, умершем вместе с Владычеством.

Кто-то легко коснулся моей руки. Вздрогнув, я опустил голову и посмотрел в широко распахнутые карие глаза Душечки, которой не видел уже несколько дней. Девочка быстро шевелила пальцами. Я уже научился разбирать язык жестов и понял, что она хочет мне что-то показать.

Душечка привела меня к палатке Ворона, стоявшей недалеко от палатки Капитана. Забравшись внутрь, она вылезла с деревянной куклой в руке. Игрушка была вырезана с любовной тщательностью. Не могу даже представить, сколько часов Ворон на нее потратил. И как он ухитрился найти столько свободного времени.

Душечка вновь зашевелила пальцами, только медленнее, чтобы мне было легче понять – я еще не мог назвать себя знатоком подобного способа общения. Она сказала, что куклу, как я и предположил, сделал ей Ворон и что теперь он шьет для куклы одежду. Девочка считала, что обладает великим сокровищем. Вспомнив деревню, где мы ее нашли, я не смог усомниться в том, что кукла стала лучшей игрушкой в ее жизни.

Многозначительный факт, когда начинаешь думать о Вороне, внешне столь мрачном, холодном и молчаливом. При взгляде на него кажется, что он знает лишь одно применение ножу – зловещее.

Мы с Душечкой пообщались несколько минут. Ее мысли были восхитительно прямолинейны и свежи по контрасту с миром, наполненным злобными, лицемерными, непредсказуемыми и интригующими людьми.

Мое плечо стиснула чья-то рука – одновременно сердито и приветливо.

– Тебя ищет Капитан, Костоправ.

Глаза Ворона блеснули, как кусочки обсидиана под лучами молодой луны. Он сделал вид, будто не видит куклу. А ведь ему нравится обращаться с другими грубовато, понял я.