Флаги над замками (СИ) - Фламмер Нат - Страница 37

— Ну и как?

— Ты в очень хорошей форме, — Иэясу шагнул вперед. — Ты закончил? Обряд начнется через два часа. Думаю: тебе следует пойти переодеться.

Хм... Киёмаса бросил на Иэясу неодобрительный взгляд. А сам он, он что, не собирается менять свой куцый костюмчик на что-то более соответствующее торжественности момента? И хочет предстать перед его светлостью в таком затрапезном виде? Киёмаса было уже открыл рот, чтобы высказать свое возмущение, но потом вспомнил. Его светлость не хочет видеть Иэясу. Значит, на самом обряде Токугава присутствовать не будет. Но... а если господин Хидэёси все-таки захочет?..

Киёмаса покачал головой. Ладно, его это все не касается. Он сам приготовился как следует. Парадное камисимо [5] со вчерашнего вечера лежало расправленное в его комнате, мечи, большой и малый, тоже были при нем. Не может он, Като Киёмаса, встречать его светлость без мечей. Ведь ему даровано право носить оба меча даже в замке.

— Я скоро, — Киёмаса направился к двери, но на пороге оглянулся: — Все пройдет хорошо? — с волнением в голосе спросил он.

— Да, не сомневайся, — Иэясу кивнул и двинулся вслед за ним.

Что может быть мучительнее ожидания? Киёмасе казалось, что он стоит на коленях перед широким постаментом с прозрачным занавесом целую вечность. Ему виден был лишь смутный силуэт в сумраке храма, освещенного только светом горящих свечей.

Настоятель самозабвенно молился. Киёмаса уже перечитал три раза Священную Сутру и теперь просто тихо, шепотом разговаривал с его светлостью, не получая ответа.

Его не слышат? Или просто не хотят разговаривать? Он уже плохо помнил, что и как он слышал и чувствовал, когда был ками. И здесь, в этих стенах, на несколько мгновений эти чувства вернулись, и он опять слился с окружающим его миром. Но тут же, испугавшись, «вернулся» обратно в привычное состояние. Нет. Это его светлость возвращается из мира духов в мир живых, здесь и именно здесь они увидят и услышат друг друга.

...Долго еще? Ему показалось, или там, за мутной пеленой, — какое-то движение? Киёмаса поднял голову и замер, боясь пропустить что-то очень важное. И не зря. Потому что между плотными складками занавеса показалась рука. Пальцы на руке были растопырены, ощупывая воздух вокруг, а потом сжались в кулак на прозрачной плотной ткани. И занавес скользнул в сторону.

Киёмаса открыл рот, чтобы сказать слова приветствия, но так и замер с отвисшей челюстью.

На постаменте стоял, выпрямившись во весь рост, совсем юный мальчик. Мальчик подошел к краю постамента и уселся на него, свесив ноги вниз.

Нет, не мальчик. Невысокого роста юноша, худой и с торчащими во все стороны волосами. Узкие губы его кривились в какой-то странной гримасе.

— Уважаемый господин... — настоятель, похоже, тоже оказался весьма удивлен увиденным, но, взяв себя в руки, начал приветственную речь. Но закончить ее не успел.

— Все пошли вон, — громко проговорил юноша и нетерпеливо дернул ногой. И добавил через пару мгновений: — Вон, я сказал! Кроме тебя, Киёмаса. Ты останься.

Настоятель повиновался мгновенно, быстрыми шагами покинув храм. Но люди, суетившиеся вокруг волшебной машины, создающей тела, замешкались, переглядываясь. Киёмаса нахмурился и грозно посмотрел на них. И они, тихо перешептываясь, тоже вышли.

Киёмаса никогда не видел своего господина молодым. Он был младше на двадцать пять лет и, когда пришел на службу, сам еще будучи мальчишкой, тот был уже взрослым солидным мужчиной.

Юноша, который сидел перед ним сейчас, ничем не был похож на его светлость, каким запомнил его Киёмаса. Даже с господином Хидэёри было только неуловимое отдаленное сходство — молодой господин пошел в мать и больше всего был похож на своего двоюродного деда Оду Нобунагу. Даже Иэясу признавал, что у господина Хидэёри блестящее будущее...

...Но голос, голос его светлости, Киёмаса не перепутал бы ни с чем. Все слова, которые он готовил, застряли у него в горле. Он просто стоял на коленях, подняв голову вверх и таращась на господина во все глаза, из которых текли слезы радости.

А его светлость тем временем соскочил с постамента и, искоса глядя на Киёмасу, пошел к нему. А приблизившись вплотную, сильно и резко ударил его пяткой в лицо.

— Предатель, — выплюнул он.

Киёмаса опустил голову. И тут же получил еще один удар.

— Предатель. Токугавская подстилка. Ничтожество. Продажная девка! — Каждое из этих слов сопровождалось ударом и ранило сердце Киёмасы больнее самого острого меча.

— Что молчишь? Отвечай! Как тебе совести хватило, мразь? Мое тело уже остыло, когда ты ринулся лизать пятки Иэясу? Или еще нет? Отвечай, скотина! — удар ногой обрушился Киёмасе на голову, чуть выше уха. Такой сильный, что он даже на мгновенье оглох.

— А-а-а-а! — заорал господин Хидэёси и запрыгал на одной ноге. — Твоя тупая деревянная башка! Я ногу отбил!

— Ваша светлость! — Киёмаса, едва не задохнувшись от ужаса, вскочил, но тут же снова упал на колени, протягивая руки к поврежденной конечности господина.

— Что орешь? У тебя шкура, как у быка!

— Простите, простите, господин, — Киёмаса выпрямился, срывая с пояса ножны с большим мечом, и обеими руками протянул их господину Хидэёси.

— А, вот так лучше, — тот схватил меч двумя руками и, замахнувшись, опустил на спину Киёмасы. — Я уже говорил, что ты грязный шелудивый пес?

— Нет, мой господин.

— Пес. Готовый вилять хвостом за кусок тухлого мяса, — на этот раз удар пришелся по шее. Что-то хрустнуло, но, похоже, это все-таки были ножны. — Нет, ты ответь: как ты посмел?!

Киёмаса закрыл глаза. Как, ну как он мог ответить на этот вопрос?..

....Тогда так же, как и сейчас, горели свечи в храме. Киёмаса уже был одет во все белое, а волосы острижены в знак скорби. Там, в его поместье, все приготовили: площадку на берегу пруда отгородили, на столике лежали кусунгобу [6] и салфетки из белоснежного хлопка. И Юкинага ждал: он вызвался быть кайсяку [7]. И боль уже сжимала не так сильно — видимо потому, что Киёмаса больше не чувствовал себя частью этого мира. Все, что его волновало, — это памятный столб с его именем, который установят возле мавзолея его светлости.

Он не услышал, как раздвинулись двери, весь ушедший в молитву. И очнулся только от крика:

— Дядюшка! — Через весь зал к нему бежал Хидэёри. Киёмаса рефлекторно вытянул руки, и мальчик, тихо всхлипывая, уткнулся ему в плечо.

— Почему папочка умер?! — Хидэёри поднял голову, по его личику катились слезы.

Киёмаса повернулся ко входу. Там, в прямоугольнике дневного света стоял Иэясу.

Зачем, зачем он привел сюда юного господина? Зачем напоминать малышу о его потере?

— Он плачет по ночам, — словно прочитав его мысли, тихо проговорил Иэясу. И, пройдя вглубь храма, остановился и наклонился к мальчику: — Видите, господин Хидэёри, Като Киёмаса тоже скорбит о вашем отце. И он не бросит вас никогда, всегда будет любить и защитит от любой беды.

— Правда? Дядюшка, ты же не бросишь меня?

— Нет, конечно, нет... — это все слова, которые нашлись у него тогда. Он прижал к себе ребенка и зарыдал в голос, не обращая внимания на Иэясу, стоящего рядом. А тот и не собирался смотреть. Развернулся и вышел наружу.

— Обещай, поклянись, что не бросишь меня никогда-никогда!

— Я... клянусь, молодой господин...

...Что ему оставалось, кроме как поверить Иэясу?..

Но разве это оправдание? Клятву, которую он давал господину Хидэёри, он тоже не сдержал.

Только он не может дальше молчать, он обязан ответить. Склонив голову совсем низко к полу, Киёмаса пробормотал:

— Я... я...

— Я-а-я-а! — передразнил его господин Хидэёси и снова ткнул ногой в ухо. — Вообще без присмотра не оставишь. Все просрали, идиоты. Все, что было можно, все просрали. Почему в моем роду все тупые, кроме меня?! А? Как так вышло?! Отвечай!

Киёмаса вскинул голову и жалобно посмотрел на господина.

— М-да... Помоги мне одеться. А то сейчас припрется этот хитрозадый енот — не хочу, чтобы он застал меня в таком виде.