Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович - Страница 10

Остен соглашался с Щеком быстро и вполне. Щек разумел, что товарищу на вторых-третьих ролях живется туго. Не то что ему самому — на твердой второй роли. Ведь Гульна состарилась и умом и телом, и не указ — ни Свете, ни Щеку…

В воздухе запахло дымком. Поречный близился…

Щека брала непонятная оторопь. Поселок, которого страшился, сколько себя помнит, мог стать источником его близкой свободы!.. А может, эта свобода ему лишь мерещится — от лживых побасенок Остена?.. Щек в оценках своих был всегда безошибочен. Как-то будет теперь?..

Широколицый приехал в поселок разобраться во всем до конца, и коль даже не сказано будет ни слова, он поймет по негласному настрою всю ситуацию…

Стемнело. Светя спустился из подволоки, прошел молча мимо домашних и вышел, поглощенный шаткими мыслями, на подворье.

Мороз крепчал. Влажные ресницы быстро смерзлись.

Протирая рукавом глаза, увидел черную неподвижную фигуру сидящего Некоши. Прислушиваясь настороженно, парень ткнул рукой деда в плечо.

— Что, сокол, ждешь? — прошамкал старик.

— Замерзнешь, дед, иди-ка домой… — Светя стал помогать деду подняться. Некоша, опершись на предплечье парня, определил по ледяному рукаву сермяги, что тот только-только спустился с чердака.

— Не студись, сынок, в подволоке-то, положись на волю пращуров… Чур нас всех!..

Светя ввел деда в дом и крикнул братьям, чтобы потеснились на печке. Снова вышел на мороз. Вспомнил, что целый день не снимал верхней одежды: сбросал с саней дрова, сидел под крышей, выходил к Щеку, снова был наверху…

«Все я без дела важного. Когда же большое и радостное случится?..»

Обошел тын, кое-где ухнулся плечом в городьбу: осенью звено дубовых кольев раскачивалось, а сейчас промерзшая земля держит тын крепко… В раздумьях зачем-то отворил ворота и глянул на ту сторону реки.

Луна освещала склон берега напротив, чернила лес. В тусклых лунных струях блестел открытый нынче Щеком зимник. Светились падающие мелкие и свалявшиеся в сугробы крупные снежинки. Желтые искорки светились над черным помостом… Странно…

И вдруг оцепенение лопнуло! Темными молчаливыми пятнами на него летели волки. На их мордах — по две желтых, немигающих искры. Много волков… много искр….

Рука потянулась к воротине, но до нее надо еще сделать несколько шагов…

«Сгинул!» — шарахнула в мозг догадка.

Воротина достигнута, закрывается. «Боже, какая тяжелая и медленная!..»

«Думай прежде!» — встал образ Ходуни перед глазами.

Волки повисли на плечах и на руке. «Не смахивать, а закрыть воротину!..».

Дерево стукнулось о косяк. Не успевшие влететь во двор волки остались за тыном. Светя окровавленной рукой потянулся к засапожнику. «Только стоять, Светя!» — рычал он всем телом, включая в помощь себе силу отца с матерью.

Волк резал огромными зубами ухо и щеку Свети, пытаясь достать до обмотанной поверх воротника платком шеи. Нож в руке, но дыхание сбито.

— А-а-а! — хрипел Светя, вонзая сталь в свисающее с него волчье тело. Дышится… Глоток воздуха, еще глоток… Одновременно нож бьет вцепившегося в руку хищника. Корявый удар приходится в складки шкуры на затылке серой твари. Но вторая рука свободна. И дышится…

Волк, поджав хвост, бегал, ощерившись, по двору.

— Два волка! — проревел раненый чистым волчьим голосом. «Два волка» — это значит, что жизнь продолжается.

Светя, прихрамывая, не чувствуя боли, галопом проскакал мимо потерявшегося в прострации зверя. Замерзшая кровь кусками валилась со Светиного подбородка на снег и на толстенную дубленую сермягу. Волк рыпался обреченно по двору, не соображая, куда податься, не в состоянии помышлять о нападении. Мужик, размазывая одной рукой липкую кровь, другой крепко сжимая спасительную сталь, с вылупленными глазами ввалился в дом.

— Волки! — объявил он и упал.

Гульна квохкнула, как курица, и тяжелыми шагами побежала к сыну. Малк, Ярик и Птарь молнией слетели с печи, надели валенки и зипуны. Малк и Ярик схватили стоящие в углу короткие сулицы. Гульна в ужасе переворачивала израненного. Тот бормотал:

— Не выходите никто. Одного я убил. Второй гуляет по двору. Завтра убью… — Глаза его закрылись. Залитая слезами Стреша срывающимся голоском молила Светю не помирать.

— Чего торчишь, как истукан?! Помогай, окаянный!!

Обалдевший от слов Гульны трусоватый Сыз все ж поднялся с места и потрусил на помощь. Ребята, похватав сулицы, осторожно высунули головы за дверь.

— Назад! — простонал Светя.

Мать за шиворот втащила малого в дом. Коротенькая пика Птаря неуклюже воткнулась женщине в мякоть бедра.

— Да чтоб… — И оплеухой швырнула мальчонку на середину горницы — прямо под ноги Сызу.

— У-у-у! — вознегодовал тот на парнишку и принялся помогать подтаскивать к скамейкам раненого. — Откуда волки-то? Откуда волки-то? — не к месту заладил он.

— Из лесу. Откуда же еще? — звонко ответила пришедшая в себя Стреша.

— Стреша, неси воды. Сыз, помоги Некоше слезть с печи! — командовала Гульна, бросаясь к дверям. — Где же эти черти?!

Отворив дверь, тревожно прокричала в темноту:

— Ярик, Малк, где же вы?

— Идем, мама, — ответили издалека ребята.

Мать, не закрыв двери, с клубами холода заторопилась к старшему сыну. Стреша с Птарем поднесли медный чан теплой воды. Некоша скомандовал:

— Стрешка, закрой дверь — не то Светя от холода помрет! Крови-то в нем уж не осталось!

Гульна охнула и надломлено закричала.

— Да где же эти черти? — Сыз от отчаянного вопля женщины шарахнулся за печку, продолжая наблюдать оттуда. Один глаз у него стал больше другого. Некоша приказал матери раздеть раненого. Сам костлявыми руками рвал чистую тряпку и лентами перевязывал раны. Вернулись с улицы ребята, притащили в дом мертвого волка.

— Еще дергался! — заявил вспотевший Малк.

— Мы его в живот затыкали до смерти! — похвалился Ярик.

Подошедший Птарь принялся рассматривать тушу убитого злодея. Боязливо пинал обмякшее тело мыском своего сапожка — сначала задние ноги разбойника, потом в оскаленные зубы. Все, кто был в избе, смотрели на эту сценку.

Светя едва слышно прохрипел, что, мол, надобно проверить входные ворота. Мать заботливо дрожащей рукой прикрыла его распухшие уста — дабы сын не тратил драгоценные силы на напрасные заботы. Малк и Ярик жестами показали матери, что во дворе все в порядке, подошли ближе к лавке, где лежал раздетый догола Светя. Стреша поливала его из корчика и оттирала запекшуюся на теле кровь своей мягкой, нежной ладошкой.

— Иди отсюда, дура, мы сами! — приказал Малк, и обиженная Стреша отошла. Раненый осклабился измученной улыбкой. Глаза его не раскрывались полностью, но был он в сознании. Гульна стянула Некошину перевязь покрепче и уселась у изголовья сына, запустив осторожно стареющую руку в темно-русые волосы страдальца. Некоша отдал распоряжения обтирать потихоньку раненого, Стреше — стелить на лавках подле печки на тюфяки чистую простынь. Сыза попросил принести корчик меда. Взявшись дружно, осторожно перенесли постанывающего Светю на чистую лежанку, укутали одеялами. Умелый старец напоил его отваром и дал пригубить хмельного меда.

Только Гульна осталась сидеть на окровавленной скамейке. Одна рука ее лежала на коленях, другая — с растопыренными пальцами — на лавке, где покоилась недавно голова сына. Приходилось ей горевать об умерших детях, но то все были новорожденные. Как приехали сюда, никак не удавалось ей родить живучего ребеночка. Все почему-то через несколько дней помирали… Сколько их было — пять, шесть? Никто не считал… Отвели козленочка на требище — и через одного детки стали выживать. Все мальчики!.. Ростана советовала свести не козленка, а козочку. Свели оную, закололи… Кроме этой жертвы еще многое обещали, чувственно прося у истуканов девочку. Сели вдвоем с Ростаной на капище, достали кувшин с хмельным медом, каплями окропили сухую землицу под ногами идолов, и сами испили шипящий и играющий молодой напиток. Домой пришли с песнями, хохоча, свалились с ног… И народилась через год девочка — только не у мужней Гульны, а у вдовой Ростаны…