Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович - Страница 15

— И что ж, ходили они?

— Да куда им: ни силушки былой, ни лихости уж не осталось!

Светя очень удивился рассказу матери, а сама Гульна потешилась, потом о чем-то призадумалась.

В тот день молодежь так и не отошла от волка. Получилось так, что волк погрызший намедни Свете руку и ногу, отрабатывал свой грех, превратившись в потешника. Некоша и Сыз наперебой просили волка то поплясать, то попеть, взамен чего обещались выпустить его на волю. Птарь сей шутки сразу не понял и недоуменно поглядывал на веселых дедушек. Лишь потом, сообразив, начал робко посмеиваться, заглядывая в горькие глаза волка. Стреша принесла птичьих косточек и через обрешетку оконца бросила пленному.

— На, серенький, покушай. Кушать-то хочешь?

— Ты что, негодная изменница, зачем его кормишь?! Он Светю грыз! — вперед Малка с осужденьем влез Ярик.

— Сам ты изменник! — и не думала слушаться Стреша.

— А если бы он Светю сгрыз до смерти? — забыв про волка, спрашивал у девочки Ярик, поглядывая на Малка. Малк, по взрослому улыбаясь, переглядывался с Сызом. Стреша твердо отвечала:

— Светя сильнее волка, и всегда любого зверя победит! А если они с Щеком захотят, то всех волков в лесу переловят и в реку побросают!

Некоша и Сыз смеялись, радуясь такому знатному дню. Наконец старики пошли в дом, после того как Сыз наказал ребятам не ссориться и всегда дружить. Войдя в дом, старики разделись и выказали Гульне свое хорошее настроение тем, что поправили всю верхнюю одежду на крюках. Некоша, посмотрев Свете глаза, сообщил женщине, что парень порозовел, и как только заживет нога, можно будет искать жену. Светя улыбнулся. Гульна большой иглой штопала рубы — все сплошь мужские, но отозвалась:

— Где ж невесту-то искать? Невест здесь нет.

— В Поречном поищем, там девок полно! — съязвил Сыз.

— Да уж нет! Прокудниц нам не надобно! По ним, только подрастут, вся ватага шальным виром гуляет — в этом ихнем бесовском теремке. Пускай уж лучше пару годков Стрешку подождет — будет и у нас невеста. Без забот, без хлопот!

Все, кроме Свети, закивали головами. Светя хоть и был взрослым мужчиной, но матерены слова его здорово смутили…

Прошла сонная, тягучая зима. Дни стали длинными и светлыми. Очищенный от снега двор просох, и по нему гуляли козы, пара овечек и большая стая кур — белых, серых, черных. Живность высматривала и находила молодую травку. Полая вода в Десне, унеся груды льда, тешилась остатками подтаявших белых глыб. Мутная река в это время года набирала самую силу, кружилась водоворотами, несла сухой лес и щепу. Разогнавшийся поток на поворотах рвал уже замуравленные берега, и огромные дерновые кочки, вращаясь и кувыркаясь, еще более мутили воду, освобождаясь от набившейся между кореньев земли. Рыба, разбуженная водяной стихией, шалела и, сбитая с толку весенней булгатней, стремилась к берегам — метать в потеплевшую стихию икру.

Молодая часть семейства собиралась на нижнем мостке и промышляла рыбалкой. Мосток, идущий с валуна вниз, нижним концом сейчас спускался прямо в воду. Светя, Щек и Малк стояли, кто по колено, кто по пояс, в воде и черпали ее широкими перевесами, выбрасывая на настил искрящуюся, вертлявую сорогу. Ярик, Птарь и Стреша, веселясь и радуясь сноровке старших, перекидывали рыбок в огромную многоручную корзину. Замерзший Малк выскочил из воды и, потерев мышцы под ягодицами, надел на мокрые подштанники толстые дерюжные порты.

— А Светя со Щеком не замерзли! — подначила Стрешка брата. Она старалась поднимать не только крупненькую, как братья, но и всю мелкую рыбешку.

Почти сразу за Малком вышел из реки и Светя. Огромный шрам на изуродованной ноге посинел мертвецким цветом, и он, разминая пальцы ног, виновато поглядывал на Щека.

— Болит? — Девчушка потрогала загорелой на весенним солнышке ручкой синюшний рубец.

— Лохань полна? — спросил вместо ответа Светя.

— Почти полная! — первым выкрикнул Малк. — Хватит пока— не донесем.

— Донесем! — ободрил компанию Светя. — Пошли… Стреш, останься со Щеком. Не надолго только. Ждем, брат! — И набитая почти доверху шестиведерная корзина поплыла, покачиваясь, вверх. Окружившая ее ребятня натужно дышала, пыхкала и кряхтела.

Принесенная к дому кошница с рыбой произвела переполох, схожий лишь с внезапным нападением коршуна на стайку лебедей, преспокойно плавающих где-нибудь на мирном лесном озерце. Минуту назад тихо копошившиеся во дворе куры ринулись-ломанулись к рыбке. Знакомая (не первая сегодня!) лоханка с серебристой, аппетитной начинкой буквально перебесила хохлаток! Остервеневшие птицы с воинственным кудахтаньем летели, как ястребы, через двор, не касаясь земли ногами. Свинки в катухе зашлись соловьиной трелью. Овцы, галопом отбежавшие за угол дома, ошалело, а любопытные козы спокойно, смотрели на то, как Гульна, схватив огромную метлу, неслась к корзине, улыбаясь и крича:

— Бросайте им мелочь, бросайте подальше!

Мальчишки хватали рыбешку и, отмахиваясь от теряющих перья кур, разбрасывали улов.

— Бросайте мелочь! Ярик, Птарь, берите маленькую! — негодовала прибежавшая Стреша.

Светя выбирал рыбок поменьше и бросал их к самому тыну. Куры клубками катались по двору и, схватив добычу, спешили удалиться с ней в укромное местечко.

Когда куриная атака была отбита, Сыз принес небольшую корзинку и принялся набирать в нее гостинец для поросят, которые, пропихнув нетерпеливые рыльца меж жердей, завистливо наблюдали за курами, всегда получавшими рыбье лакомство первыми. Лишь козы и овцы с недоумением дивились на непонятное пиршество, догладывая грубые веники — прошлогодние и вчерашние, нарубленные стариками и Щеком на той стороне разлившейся реки.

Гульна перекидывала крупную рыбешку в два корытца, у каждого из которых уселись на чурбаках старики и перемешивали морщинистыми руками искрящуюся груду с серым окаменелым бузуном — самосадной солью.

Соль, железо, медь, лен селяне Ходуниного двора с самого прихода сюда выменивали у киевлян во время прохождения их торговых ладей до Чернигова, Любеча и обратно. Корабли не останавливались — из-за отмелей перед поселком и из-за малочисленности тутощнего народа. Торг велся в Поречном. Лишний раз ходунянам не с руки было соваться к недобрым соседям и, завидев вереницу ладей киевских купцов, с места срывались сразу все, чтобы купить-наменять побольше. Лишь Гульна оставалась с малыми детьми. Конечно, ей, дочери берендейского кантюжника, очень хотелось съездить в Поречный, посмотреть разный товар, но обязанности матери для нее всегда стояли на первом месте…

Сначала она сидела и ждала со Светей и Щеком. Потом парни тоже начали отъезжать, а она возилась с меньшими и с самыми пожилыми из стариков.

Куда более трудными, чем ожидание Гульны, были сами вояжи. Особенно первые. Цеплястые кмети сразу начали приставать — то ли шутейно, то ли взаправду — с намеками на пошлину за поречный причал. Ходуня и старики улыбались, объясняя, что они люди сирые и бедные. Поречные, хохоча, соглашались: мол, нам до рассвета и бабенки хватит!.. Ходуня врал — дескать, Ростана мужняя. Поречные, веселясь, отвечали, что все бабы — мужние… Наконец старик Гарнец пристыдил их, объявив Ростану своей дочерью.

Какое-то время Ростану не брали. Ездили одни мужики: молодой Ходуня, Гарнец, Сыз и Некоша — в те поры не очень старых лет крепкие дядьки, еще несколько стариков.

Вот приехали раз, задумав сторговать большой медный чан. За него киевляне ранее просили две сороковых бочки воска. Воск у поселян был — накопили. Но платить два сорока ведер за двухведерный чан не хотелось: дорого, да и обходились без него как-то до того… Но больно уж хотелось такой Гульне и Ростане в хозяйство!..

Стали ломать цену. Давали просимое, но если причалят возле двора — дабы не тащить эдакую тяжесть в этакую даль…

Купцы побакулили со старыми дружками из поречных, цену на три ведра снизили, но мен — в поселке…