Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович - Страница 17

Жители Киевской Руси уповали на языческих богов, чтоб просохшие поля и тракты не принесли лихих гостей из диких мест. Опасность такая была. И все же терпеливые, скромные люди верили в установившуюся в последнее время спокойную жизнь.

Несколько лет уже длилась мирная полоса русской истории. Благодаря не только воле богов. Один из величайших полководцев русской земли занялся праведным устрашением и усмирением неудобных соседей, оставив государственное правление более грамотным и потому более удачливым подданным.

Князь Святослав Игоревич посвятил себя делу, привычному для потомка великих воинов, в котором не было равных ему в те поры. Хорошо вооруженная, обученная, дисциплинированная и дружная рать Святослава колесила по заграницам и громила всех и вся — будь то родственные славяне или лукавые кочевники. Тогда лишь наступало время эпохальных успехов восточных вождей, впоследствии подмявших под себя многие страны — и западные, и восточные. Вряд великих завоевателей на равных встал и Святослав. Его таланту было все равно, где побеждать: в дремучих приокских лесах, в незнакомых родопских горах или в бескрайних, таящих коварство, хазарских степях… Препятствиями для могучего русича служили долгие перемещения и климатические перепады иноземья, несшие немощь и болезни странствующим ратникам. Расстояния его переходов равнялись ширине империи Македонского. Как и великий Александр, Святослав совершенно не разбирался в хитросплетениях государственного устройства. Быть может, он и разобрался бы в кружевах дворцовой политики, но для этого необходимо было по крайней мере находиться во дворце…

Во главе старших мужей, служивших Киевской Руси, находилась княгиня Ольга — всевластная матушка Святослава. Окруженная свитой из славян и варягов, она мудро и спокойно устраивала внутреннюю политику государства. Слушая долгие годы христиан из особо приближенных, княгиня посетила православный Царьград и в заморской Византии, наряду с образом Богочеловека, познала тонкую, продуманную до мелочей политику ромеев. Возвратившись оттуда, заставила подручных действовать в соответствии с обретенным опытом.

И Приднепровье ощутило благодать мирной жизни. Запуганные кочевники затаились на порогах Днепра. Часть их влилась в войско, часть перемешалась с полянами, передав им дух бунтарства и разброда. Но в общей своей массе остались поляне людьми послушными и державными. Много лет по кличу киевских князей древляне, волыняне, северяне, радимичи вливались в полянское войско, дабы обеспечить общую безопасность отчины. И не страшны им были печенеги, по княжьей милости занявшие свою нишу в русской земле!..

…Мимо одинокого дома на правом берегу Десны стали чаще проплывать киевские ладьи и стружки. Светя переправлялся на лодке на другую сторону реки и там, где корабли шли ближе всего к берегу, общался с путниками, узнавая кой-какие новости. Киевляне охотно отвечали на вопросы любого единоплеменника, были приветливы и чутки, весьма радовались понятной молве вдали от дома. Со временем странствия здесь сделались неопасными: берега обрастали мызами, селами осмелевших и увеличившихся числом северян…

Княгиня Ольга, дабы покрыть расходы на снаряжение сына в заморские походы, приказала старшине обложить данью и разросшееся в северных окраинах население. Через славянские и финские леса отправились вооруженные отряды — для обустройства в Залесье городов, подчиненных киевской власти. Вожи северян, радимичей, суличей, наблюдая отток людишек к новым поселениям, чтобы не остаться без тягловых, откликались на призывы Киева или сами предлагали свои услуги, помогая объять Залесье властью стольного града. Из недавно основанных и из обжитых местечек, отнятых у безропотных и податливых аборигенов, начали поступать налоги с населения, мыто с заезжих в те места купцов, продукты охотничьего и собирательного промысла. Товар собирался в Киеве, грузился в ладьи и отправлялся через Олешье в Византию. Это приносило немалую прибыль столу и занимавшимися сбором дружинам.

Постоянно находившийся в походах великий князь не только зимой, но и в остальное время не мог заниматься пополнением своей казны. Вместо него на это дело назначали князьков и огнищан, а также киевских посадников — в местечки с опасными настроениями. Все служивые были не прочь поездить по лесам, частенько обогащаясь легкой добычей. Летописцы указывают, что «полюдье» (как ранее при Игоре) взималось тогда вместе с «повозом». Постепенно все свелось к форме одного «повоза»: «везти повоз…»

Менялось и время взимания дани. Если, к примеру, Игорь с дружиной мог зимой наведаться к древлянам запросто, так как те, на свою беду, находились под боком, то болтанка в седле по Галицкой земле, по Залесью не только бы не закончилась зимой, но, верно, и вообще никогда бы не закончилась. Князь, отправившийся за данью ко всем, кто ему должен, не вернулся бы в Киев и к сороковой зиме!.. Так и сложилось постепенно: маленьких бременили чуть большие, этих — еще большие, последних цепко держали совсем большие. Они и свозили все добытое в княжью мошну.

Местные старшины, распивая меда с киевскими посадниками, поощряли разъезды своих дружин по близлежащим землям для княжеского блага — потому как никогда не забывали обогащаться сами. К тому же в Киеве находили они подмогу, прихватывая под своею руку не подчиненные ранее никем околотки. Сила стольного града и верхушка племенных союзов объединились.

Киевские щупальца обросли глазами налоговых досмотрщиков по всей подвластной земле. От досмотрщиков — ощутимая прибавка в закрома, и князю гора с плеч!. Пущай и не шибко сложная денежная лестница, но позволяла она князю своевременно, а главное — довольно-таки спокойно — получать причитающееся.

Проезжая, проплывая по ближним и дальним краям, киевляне подмечали, что население, рассеянное по небольшим поселкам и хуторам, вероятно, дань не платит. Люди с государственным умом разумели так: всяк человек, пользующийся оборонным щитом крепнущей отчины, обязан платить ей по своему достатку. Ведь мир — это первое благо…

…Однажды, перекрикиваясь с каким-то дружинником, Светя услышал странный вопрос от подошедшего к борту человека в бобровой шапке. Дядька с ладьи крикнул сердито:

— Чей будешь, человек?

Светя, непонимающе усмехаясь, ответил:

— Как чей? Свой. Не хазарин же.

— Ты, парень, какого будешь шустрого роду-племени? — повторил тот, смекая уже, что вопрос его не понят.

— Тебе какая грусть-печаль, какого я племени? Паляницу свою ем! — насторожился Светя, отвечая уже серьезно.

— Мне корысти никакой, а вот тебе, пантуй, будет ладно, если сам и друга твои волоперы не медля грядут к Киеву — отгонять поганцев.

Молодого мужика сильно задело такое обращение к себе, и весть о печенегах не показалась столь значимой. Хотелось ответить резко, но ладья была полна дружинников, которым ничего не стоило высадиться и набедокурить в одиноком домишке на том берегу. Светя, двигаясь за поднимавшейся по течению ладьей и всматриваясь в ейный народец, спросил:

— А где были киевляне, когда мы, аки выторопни, сидели в лесу денно и нощно, прячась от окаянных?

— Вы бы в дикое поле еще поселились. Сыскивать вас, что ль, для забороны?

— Живем там, куда вей-ветерок занес! Лишь бы хлебушек родился! — ответствовал Светя и больше не захотел разговаривать с грубияном.

Рядом стоявший с дядькой дружинник, насмехаясь, крикнул:

— А если я голоден, мне с твоего хлебушка кусочек отломится?

Тот, что в бобровой шапке, довольный, звонко хлопнул шутника по кольчужному оплечью.

Светя растерялся. Поспешил к лодке, чтобы сообщить поскорее своим об опасном нашествии.

После его слов о печенегах в светелке воцарилась тишина. Домашние ждали, что скажет глава семьи, Гульна смотрела на Светю, Щека, Некошу. Паробки и Стреша — тоже. Щек ждал первого слова брата.

— Ну что, мать, будем уходить? Раньше нас лес спасал, и сейчас в нем укроемся. Кострищ жечь не будем…

Полувопрос, полуразмышление, полувоспоминание Свети все поняли как предложение. Мать ответила многозначительно: