Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович - Страница 19

Слушавший изгаления Малк подошел к ратникам и спросил:

— А можно мне поехать?

— Куда ж ты, засранец? — взмолилась мать.

Все слегка опешили. Остен оглядел мальца и быстро сказал, сверля его ясным, зорким взором:

— Собирайся, сынок, а этот пантуй пускай остается. А ты, молодец-соколик, прыгай ко мне.

Малк подбежал к коню и сильной рукой был втянут на шею вороного. Гульна упала на землю и зарыдала без сил. Светя прокричал: что, мол, творишь, некошный?.. А Остен отвернулся к Щеку:

— Чего вылупился, пугач? Айда на лошадь! — И указал на гнедую, приведенную кем-то от берега и стоявшую на мостках у ворот.

Щек, ошарашенный случившимся, тихо сказал Остену:

— Отпусти мальца, зачем он тебе?

Остен наклонился к уху Малка и по-отечески мягко спросил:

— Останешься?

— Нет, поеду с вами! — твердо ответил парень. — Мама, не плачь, я вернусь. Ребята, разобьем окаянных и вернемся со Щеком. А где Стреша? Скажите ей — пусть не скучает!..

Последние слова его прозвучали уже из-за тына.

Небольшой отряд отправился вдоль берега. Двигаться предстояло по реке — пока киевские ладьи не подберут.

Старики вывели Стрешу— бледную и несчастную. Она, ни на кого не глядя, пошла прямо к вздрагивавшей в рыданиях Гульне. Встала перед несчастной на колени. Не дотрагиваясь до женщины ручками, наклонилась к затылку Гульны и тихо прошептала:

— Не плачь, мама, они…

Запнулась, не успела закончить шепоток. Бедная женщина подняла голову, посмотрела на нее, обняла по-матерински и договорила — также шепотом:

— Они победят… На то они и мужи — честь им и боги в помощь!..

Светя не был горестен и не чувствовал себя виноватым. Он ничего не чувствовал, убитый заживо. Ребята на него не смотрели, а старики молча сидели на крылечке.

— Я поеду тоже. Дождусь ладей и двину к Киеву!

— Не выдумывай, сын. Ты все сделал правильно, не винись. Остен — гадина подколодная, испепели его Перун! Не будет ему покоя и за чуром!

— А правда он мой тятя?

— Нет, неправда, доча. Лга все.

Через час все вышагивали по сучьям заречного леса, стараясь достигнуть потаенной избы до темени. Лишь Некоша, проводив беглецов на другой берег, возвратился на лодке домой.

Речной караван, зорко вглядываясь в запределы берегов, осушив весла, настороженно тек по туманной водной глади немым призраком. Ни чихнуть нельзя, ни заговорить, ни моргнуть лишний раз. На носах и кормах корабликов знающие кмети редко и размашисто сигналили условными полотнищами, управляя строем и подавая знаки невидимым встречающим. Темневшее небо над осажденным городом скрывало будущее.

Воевода ополчения решил, не ожидая провожатых до причалов киевских, высадиться чуть севернее крепостных стен и по большой дуге пройти вокруг города — с тем, чтобы ударить по врагу неожиданно. Опыт многих баталий со степняками подсказывал: печенеги караулят подкрепление у реки… Так оно и было: Киев и могучий Днепр разделили бесчисленные разъезды степных разбойников.

Место высадки подобрал старый воевода наилучшее: и в лапы чертям не попасться, и воинству идти по меньшей дуге.

Ладьи, лодки, струги, стружки, челны с несчетным количеством воев тыкались носами в берег, наискось причаливая в отлогом месте. В выбранную точку, откуда был хороший обзор округи, и высыпало пестрое войско лесных окраин Руси. Корабли, не мешкая, отплыли вверх по течению и стали на якоря, выслав на берег сторожу из гребцов.

Двухтысячная дружина ополченцев, отправив надежный дозор далеко вперед, осторожно двинулась к западной окраине Киева. Оруженосцы раздали щиты, копья, мечи: не пожелавшие вступить в ополчение северяне и радимичи откупились оружием.

У Щека с Малком не было ни усменных рубах, ни, тем более, броней, поэтому взяли они два больших плетеных щита, обтянутых воловьей кожей. Щеку еще достался старенький, но сносный меч. Копья имелись свои… Малк напряженно представлял, как бросит свое оружие не в тын, а в человека, с ужасом вспоминая, сколько раз оно отскакивало от деревяшек…

Войсковой совет решил так: если повезет прибыть до рассвета, собрав все силы в единый кулак, прорываться из темноты к стенам города. Главное — не увязнуть в сече, не рассыпаться и не потерять темпа. Ежели сумеют сохранить строй, можно будет — в случае неудачи — отступить или уйти в сторону.

Люди, покинувшие недавно осажденную столицу, попадаясь войску на пути, сообщили, что рассерженные печенеги стоят возле Киевских ворот несметными силами. Шум за городскими стенами — просто страшный!.. Днем окаянные предпринимают атаки, а ночью жгут бесчисленные костры, сторожась возвращения Святослава. В городе поговаривают, что нарочные к князю уже отправлены, и скоро ожидается он сам с подмогой.

Наступила ночь. Прибывавшие по очереди дозорные сообщали, что вражеские костры хорошо видны. Рать выжидала. Ополчение с окраин на быстром марше перемешалось и понемногу привыкало к называнию друг друга русскими.

— Щек, тот дядька говорит, что нам, русским, открытый бой не страшен, а печенеги могут лишь налетать внезапно, грабить — пока собирается ответное войско, а потом уматывают быстро в свои степи.

— Они, Малк, не дурей нашего брата, а то и вдвое умней. Вернее, хитрей. Умней нас нет никого — запомни! Ходуня сам рассказывал. Тятя твой шибко грамоту уважал: почитать, поцарапать крючочки горазд был. И нас учил. Я не запомнил, а Светька знает немного.

— Потише, ребятушки — осветимся! — послышалось замечание спереди. Щек продолжил много тише:

— Так вот, они ни в чем ни бум-бум — ни повоевать по-человечьи, ни построить чего… Кол за кол зацепить не могут! Рази что к нам, аки репей, цепляются!.. Очень уж путать любят. То с миром лезут, а как слабину нашу учуят — с войной!.. Волчий народец, одно слово.

— А что хотят?

— Пес их знает. Сидишь-то удобно?

— Плохо. Промежь истер.

— Да, хоть перину бери._ Без привычки и помереть от мученья недолго! — Щек чуть подвинулся на спине гнедой, чтобы Малку полегче было на двигающихся лопатках лошади.

Подъехал Остен и суровым шепотом сказал:

— Щас сидит где-то в балочке печенежка, на голоса целится. Откроешь рот — он туда свою стрелку и метнет. Так в пасти со стрелой и отвалишься.

Малк обернулся к Щеку — тот молчал.

— Как дела, малец? — совсем не сурово поинтересовался Остен.

— Когда ж приедем? — вопросил отрок. — Зад задеревенел, мозоль растет! — с мужичьей хрипотцой в голосе, как на духу, откровенно признался он серьезному дядьке.

— Ночью должны встать… — Отъехал чем-то довольный Остен.

Дальше долго двигались молча. Весенняя свежесть умыла лица ночных всадников капельками росы. Пешие прибавили шаг — грелись. Конные не крутили уже так часто головами, как теплым вечером. Онемевшее ополчение возвращалось мыслями к своим домам, представляло лица родных. Щек, немного погодя, придержал гнедую и продолжил шептать сникшему Малку:

— Сегодня слышал, что печенеги просятся жить прямо возле Киева и за это предлагают честно служить и оборонять.

— Я бы их до последнего побил, чтоб не было их вовсе! У нас только и есть враги, что печенеги. Без них как хорошо было бы! — Малк, осторожно обернувшись, взглянул на брата. Щек улыбался.

— Чего ж ты вызвался в поход? Одурел никак?

— Дома невмоготу! Что за жизнь такая? Зверь в лесу — и то вольней нас! Этого мы боимся, того боимся, третьего тоже боимся! — Парень махнул рукой.

— А сейчас ничего не боишься?

— Сейчас — чуть-чуть боюсь, но как вернемся домой— никого бояться не буду!..

Помолчали. Щек думал о Малке. Малк — о маме, Ярике, Стрешке.

— Я вот что хотел спросить с вечера… Щек?

— Чего ты?

— Хотел спросить: и мы — русские?

— Мы с тобой? Хм, выходит так.

— А Остен с поречными — тоже?

— Тоже. Получается, все, чей язык нам понятен — те и русские.

— А если я научусь понимать печенегов, они тоже станут русскими?