Морские нищие (Роман) - Феличе Арт. - Страница 20

— Не клянись так легкомысленно, Хуан! И не торопись подсчитывать не совершенные еще подвиги. Мы оба хотим одного и того же — военной славы. Единственного, что достойно мечты. Но между нами есть разница. Я сначала обдумываю, взвешиваю и потом поступаю наверняка… Мы одинаково ненавидим науки. Но, чтобы избавиться от приставаний наставников, я все же кое-как учусь, ты же бездельничаешь и сердишь их. Ты нетерпелив, несдержан. Научись ждать.

— Я не женщина, — вспылил Хуан, — чтобы терпеливо ждать! А насчет ученья… Кому может нравиться вся эта скука? Грамматика — нелепость! Риторику[9] заменит природный дар речи! Логика? Нелогичен только дурак!.. А богословие… Я преклоняюсь перед этой высокой наукой, говорящей с нами устами святых, но… не чувствую к ней никакого призвания… Из нас четверых один только ван Гааль учится до самозабвения. Вот уж кто наверняка готовится в монахи. — Красивый рот Хуана скривился.

Генрих неохотно отозвался:

— Вашему высочеству известно, что я фехтую не хуже, чем учусь. Смею напомнить, что еще вчера я вышиб рапиру у вас, лучшего фехтовальщика Алькалы.

— А о чем мечтаешь ты, Карлос? — спросил Александр.

Карлос передернул плечами и ответил раздраженно:

— Слава придет ко мне сама вместе с короной. Я — наследник престола обширнейших земель, где, как говорится, «никогда не заходит солнце»… Будь я хоть круглым идиотом, придворные льстецы прославят мой ум, гений и военную доблесть. Меня терзает не это…

Он резко встал и, закинув руки за голову, направился к выходу в сад. Генрих последовал за ним.

— Как мне надоедают эти индийские петухи!.. — протянул инфант, едва они прошли широкое крыло лестницы и ступили на песок аллеи. — Они нарочно растравляют мою тайную рану.

Генрих догадывался, о чем думал инфант. Около двух лет назад дон Карлос увидел впервые молоденькую Елизавету Валуа, свою бывшую невесту.

— Король Филипп отнял у меня счастье… — прошептал со стоном Карлос. — А я отдал бы все мое будущее, только бы назвать ее своею! Ничто, кроме любви, не может дать настоящего счастья. А меня никто, никто не любит… И меньше всех… она!

— Стыдись, Карлос, ты говоришь, как малодушная женщина! Что значит любовь одного сердца, когда тебя могут любить целые народы?..

— Ты говоришь о времени, когда я стану королем? Но мой отец будет жить вечно!.. Он-то не отречется ради меня, как это сделал ради него дед.

Чтобы развлечь инфанта, Генрих предложил:

— Сядем где-нибудь и почитаем. Я захватил с собою поэму об Александре Великом, написанную знаменитым испанским писателем Хуаном Лоренсо Сегура, жившим еще в тринадцатом веке. Если хочешь, послушай.

Инфант лениво опустился на ближайшую скамью, откинулся на ее спинку и вытянул тощие, кривые еще с детства ноги. Генрих начал:

— «Я расскажу вам историю о благородном языческом короле, который обладал сильным и мужественным духом (постараюсь исполнить это хорошо, чтобы заслужить имя хорошего писателя), о принце Александре, короле греческом, который был откровенен, смел и исполнен большой мудрости, который победил Пора и Дария, двух могущественных государей. Никогда не было человека, который бы столько вытерпел, сколько он. Инфант Александр с детства являл…»

Громкое рыдание вырвалось из груди Карлоса.

— Перестань!.. Перестань!.. Вы все взялись сегодня мучить меня! Какое мне дело до какого-то Александра!.. Его не презирал собственный отец, как презирает меня Филипп Второй!.. Ты не знаешь — недавно в присутствии мачехи он смертельно оскорбил меня, сказав, что у меня вместо души, вероятно, «сливочное масло»…

— Но это же просто забавно, Карлос!..

— Ах, ты нидерландец, ты не понимаешь!.. В Испании — это высшее оскорбление. Кто обладает такой душой, тот трус и ничтожество, вот что значат у нас такие слова. Он нарочно сказал это именно при ней!..

Карлос вскочил и побежал вперед, больше, чем обычно, хромая на короткую от рождения ногу.

Коллегию окружал большой, хорошо содержавшийся сад с ровными аллеями, прудами, беседками, гротами и цветочными клумбами. По утрам, когда в коллегии еще спали, в саду появлялась высокая фигура старика с длинной седой бородой. Он медленно обходил газоны, клумбы, каскады вьющихся каприфолий, глициний и роз, подстригал, подрезал, подвязывал душистые ветви. Иногда его сопровождал смуглый юноша с восточным разрезом глаз, с характерным изгибом тонких бровей. Они проходили, как тени, неслышно и молча делали свое дело и снова скрывались. Карлос, часто страдавший бессонницей, видел их не раз из окна спальни. Но они не возбуждали в нем интереса — прислуга коллегии и только.

Генрих шел сзади инфанта и наблюдал за ним. Карлос раздраженно грыз какой-то стебель. Его томила всегдашняя тоска. Генрих вспомнил далекую родину. Как не похож этот южный сад на тот, где он играл в детстве! Там, под шумящими липами, он тоже мечтал о будущем. Но мечты его были иные, чем у этих трех принцев. Пышная природа юга располагает, очевидно, к лени, а лень — к себялюбию. Вот отчего его новые товарищи и сверстники грезят о мишурной славе, о власти и внешнем блеске. Почему никто из них не говорит о другой славе — о защите правого дела, защите несправедливо обиженных людей?..

Миновав аллеи, юноши зашли в самую глубь сада. С каждым шагом заросли становились гуще. Здесь руки людей не касались деревьев, и они росли беспорядочно и буйно.

— Вчера, — начал снова инфант, — Хуан отбил три раза подряд мой удар.

Генрих положил руку на его плечо:

— Оставь, Карлос! Нелепо горевать из-за пустой неудачи с рапирой.

— Ты прав. Но почему ко мне так несправедлива судьба? Я карикатура на короля Филиппа — по собственному его определению. По словам родного отца!

— Я плохо разбираюсь в мужской красоте, — в голосе Генриха прозвучали сердечные ноты, — и, когда ты смотришь злобно, ты мне действительно не нравишься. Но, я помню, однажды, когда мы катались верхом, ты говорил о…

— Постой! — вдруг остановил его инфант. — Слышишь? Что это?

Легкий ветер донес нежный, меланхолический напев. Звучал женский голос:

Юноши остановились. Перед ними была стена сада с приземистой круглой башней. Из-под темного каскада плюща выступали лепные украшения — важные, надменные фигуры медведей в шлемах и коронах, со щитами в лапах. Внизу, под одним из них, среди ветвей мелких мавританских роз стояла девушка и срезала распустившиеся за день цветы.

Карлос схватил Генриха за руку:

— Клянусь честью, она настоящая красавица, эта смуглолицая дриада!..[10]

Услышав голоса, девушка уронила цветы и скрылась за низкой, окованной железом дверью башни.

— Пойдем за ней!

— Не надо, Карлос, она испугалась.

Инфант досадливо отмахнулся и направился к башне.

На пороге показался старик садовник.

— Добрый вечер, кабальеро… — сказал он, но, вглядевшись в инфанта, низко поклонился: — Ваше высочество… простите… я не знал…

— Ты не знал, что у тебя скрывается такая красавица? — расхохотался Карлос. — Как ее зовут? Пусть она выйдет и споет нам. У нее чудесный голос.

Взгляд старика с недоверием следил за инфантом.

— Ваше высочество изволит шутить над бедной девушкой! Эй, Родриго, поди сюда!.. Его высочество принц Астурийский соизволил милостиво посетить нас.

В дверях появилась фигура юноши. Из-под жгуче-черных вьющихся волос недобрым огнем горели большие, с влажным блеском глаза. Над алым, красивой формы ртом темной линией намечался пух усов. Низкий, мягкий, как у певшей девушки, голос произнес сдержанно: