Морские нищие (Роман) - Феличе Арт. - Страница 30

Забыв все, кроме желания спасти друзей. Генрих, как прошлой ночью, спустился вниз и со всех ног побежал к башне. Он старался не думать, что сад залит солнечным светом, что из окон коллегии его можно увидеть. Он бежал, задыхаясь, сдерживая биение сердца.

— Немедленно бегите из Алькалы, — крикнул Генрих с порога. — В коллегии скоро будет известно, что мы с инфантом бывали здесь. Вас ждут допрос и обыск.

Жизнь инфанта целый месяц была в опасности. Но наконец принц Астурийский перестал бредить. Опухоль, закрывавшая долгое время глаза, спала, и рожистое воспаление пошло на убыль.

Генриха не допрашивали и по приезде короля вернули шпагу. Он бродил во время болезни инфанта по саду, заходил и в башню садовника. Видел брошенные в спешке бегства вещи: рабель, под звуки которого пела Гюлизар, увядшие букеты старого Мустафы, засыхающую глину на гончарном станке Рустама. Неоконченное блюдо в венке из виноградных листьев Генрих взял на память о людях, к которым успел привязаться и среди которых нашел настоящего друга. И вот дружба оборвалась на полуслове, как недочитанная книга… Осмотрев пол, Генрих нашел и тайник. Под торопливо сдвинутой половицей было пусто. Мустафа унес в неведомый путь святыню своего народа.

Часами сидел Генрих под навесом, где разговаривал ночью с арьеросом, где открыл Рустаму сердце. Тихо, пустынно и мертво стало под стеной с фигурами лепных медведей. Только по-прежнему в кустах мавританских роз гудели пчелы, по-прежнему солнце лилось горячим потоком на листья, траву, цветы… Но из открытой двери башни уже не доносился задушевный голос:

Генрих до боли чувствовал глубину своего одиночества.

Вместе с Катериной умер, казалось, и гронингенский замок. Рудольф ван Гааль решил начать жизнь сызнова, посвятить остаток ее родине. Что, кроме нее, осталось у него действительно? Имущество? Честь рода? Привязанность сердца? Ничего. Он нищ и слаб, чтобы нести высоко над головой воинственный герб предков. А родина тут, рядом. Она страдает, она гибнет, и каждый честный человек должен отдать для ее спасения все, что еще имеет. А у старого воина хоть и один, но зоркий глаз, у него уши, которые слышат, у него руки, которые могут на что-нибудь пригодиться. Ведь сумели эти руки четыре года назад собрать для принца Вильгельма целый арсенал оружия.

Получив от Оранского ласковый ответ с приглашением переехать к нему и помочь в общем весьма важном деле, ван Гааль недолго колебался. Он собрался в Бреду, куда принц недавно перевез новую жену, Анну Саксонскую, и девятилетнего сына — Филиппа Бюрен. Его задерживал только Микэль, потерявший, казалось, со смертью жены голову. Старому слуге не так-то легко было оставить маленький холм на кладбище ближнего монастыря, где лежала теперь его подруга жизни. И ван Гаалю пришлось применить давно забытую власть господина, чтобы уговорить старика.

— Здесь каждый шаг будет напоминать тебе Катерину и терзать твое сердце. Мы вернемся еще сюда, когда над родиной снова засияет солнце… Патер Иероним клятвенно обещает до конца жизни ходить за могилой.

Ни один из них не догадывался, каких душевных мук стоило патеру Иерониму давать клятву ухаживать за могилой «еретички» и молиться за упокоение ее души. Новое тяжкое ослушание велениям католической церкви еще больше согнуло в те дни его плечи.

Ван Гааль был поражен переменой, происшедшей в Оранском. Принцу едва минуло тридцать лет, а исхудалое лицо уже бороздили морщины. Микэль узнал от знакомого еще по Брюсселю слуги, что принц страдает бессонницей.

— Его светлости есть о чем думать, — подтвердил старый воин. — Вместе с другими нидерландскими вельможами он надеялся, что желанный отъезд Гранвеллы улучшит положение в стране. Но случилось иначе. Зло, исходившее как будто лишь от этого человека, превратилось в многоголовую гидру, по меткому выражению его светлости, и еще свирепее терзает Провинции. Да и в семье принца не все благополучно…

Он не стал продолжать — личные дела Оранского не должны быть темой для пустых пересудов. А сам невольно думал, что брак с саксонской принцессой не принес пока ожидаемых выгод, но породил уже много тяжелого в доме Оранского. Некрасивая, взбалмошная женщина ненавидела всех и всё, к чему ее муж относился с любовью и вниманием. Она успела добиться того, что маленький пасынок попросил передать его на попечение тетки со стороны матери — настоятельницы одного из женских монастырей. Анна Саксонская возненавидела и ван Гааля. Не решаясь прогнать былого соратника императора, так позорно бежавшего когда-то от ее прославленного отца, она поместила обоих гронингенцев в сырой, заброшенный угол замка и постаралась скорее забыть об их присутствии.

Но в этот день ее против воли заставили вспомнить о дальней каморке, где ютился ван Гааль. Ей донесли, что гонец из Брюсселя, привезший ей, жене, всего короткий вежливый привет, передал старому «бездомному» рыцарю длинное послание принца и терпеливо ждет незамедлительного ответа. Что за дела у ее мужа с этим нищим? Как смеет это ничтожество, как с равным, переписываться с принцем крови? Чего бы она не дала, чтоб только проникнуть в их тайны!

Рудольф ван Гааль сидел возле узкого, как бойница, окна и разбирал послание принца. У его ног примостился Микэль. Водрузив на широкий, бесформенный нос оловянные очки, старик сосредоточенно вдевал нитку в иголку. С тех пор как умерла его Катерина, он выполнял при своем господине все ее обязанности: чинил и штопал платье, стирал белье, готовил на крохотной жаровне нехитрые кушанья, с грустью вспоминая столичные разносолы бедной матушки Франсуазы. И как ни уговаривал его ван Гааль «быть мужчиной», Микэль упорно отвечал:

— Катерина, ваша милость, завещала мне заботу о вас Мне ведь незачем станет и жить, коли я не буду выполнять ее наказ. Я начну роптать на судьбу, а это великий грех. Патер Габриэль учил…

Тут он спохватывался и долго тихо вздыхал, смотря полными слез глазами на господина. Потом обдумывал, как бы ему все-таки «спасти душу» обоих ван Гаалей — и дяди и племянника — от «скверны католического заблуждения».

Ван Гааль читал, глухо бормоча про себя, текст письма. Вытягивая нитку, Микэль болтал:

— Не пойму я никак, ваша милость, как это их светлость, такой, можно сказать, приумноженный всяческой мудростью человек, и вдруг женился на, прости господи, кривобокой драной кошке?

Рудольф не слышал. Он весь был погружен в чтение. Оранский опять обращался к нему с поручением объехать еще ряд городов и собрать подробные сведения о злоупотреблениях власти над мирными нидерландскими жителями. Высшее дворянство готовилось послать в Мадрид ходатая перед королем с просьбой пересмотреть систему управления страной, которая грозит серьезными последствиями. Послом был выбран граф Эгмонт, столько уже сделавший для славы испанской короны в минувшую войну. Оранский писал:

«Пусть его величество узнает из уст нидерландского героя истину. Пусть поймет наконец, что система эшафотов, новых епископств и старых палачей, декретов, инквизиции, шпионов должна быть навсегда отменена…»

Принц писал, что зараза корыстолюбия и насилия охватила всю страну. Закон стал самым ходовым товаром. Его продают тому, кто даст большую цену. Бедняк может добиться только плетей и тюрьмы, а если его заподозрят в ереси, — костра и топора. Прощение самых низких преступлений, охранные грамоты, почетные и выгодные должности продаются, как на аукционе. Оранский просил отметить особо случаи, рисующие беспримерную по жестокости деятельность инквизитора Петера Тительмана, этого зверя-фанатика, разъезжающего по Нидерландам не один уже год и косящего ни в чем неповинных людей.

Рыцарь понимал важность нового поручения и брался за него с волнением. Такое величайшее доверие!.. Дело было для него не ново. Недавно он ездил по такому же поводу и так же секретно: в Уденарде, где Тительман удавил и сжег на костре школьного учителя Гелейна Мюллера за чтение Библии; в Турнэ, где ткача Томаса Бальберга сожгли живьем за списывание гимнов из книги, изданной в городе Кальвина — Женеве; в Дикемуйде — там сожгли за ересь Вальтера Капеля, которого оплакивал весь город. Когда подручные инквизитора привязывали его к столбу на костре, какой-то бедняк закричал: «Разбойники! Кровопийцы!.. Этот человек не сделал ничего дурного, — не раз он кормил меня…» — и бросился в пламя, чтобы спасти осужденного. Его с трудом оттащили. На другое утро он вернулся к остывшему костру, взял обгорелые останки казненного и пронес по улицам к дому бургомистра. Здесь шло в это время новое заседание инквизиторских судей. Как обезумевший, ворвался он в здание и положил свою ношу перед судейскими. «Вот вам, убийцы! Вы съели его тело, съешьте теперь его кости. И будьте прокляты на веки веков!..» И, конечно, жители Дикемуйде никогда больше не увидели смельчака.