Морские нищие (Роман) - Феличе Арт. - Страница 5

«Зачем увозить мальчика из дома? — думал он. — Подождать бы год, другой, пока он возмужает. Совсем ведь ребенок еще. И круглый сирота вдобавок… Ему нужна забота. Да и война сейчас!..»

— Что ты там все охаешь, старина? — спросил, улыбаясь, Генрих.

Микэль не ответил. Он вспоминал свою жену — кормилицу Генриха. После смерти собственных детей Катерина полюбила мальчика, как сына. Добрая подруга жизни не может, верно, забыть питомца. Тоскует, поди, одна дома, места себе не находит…

Седой, всегда серьезный Рудольф ван Гааль прервал наконец молчание. Он поправил повязку на вытекшем глазу и торжественно начал:

— Вам следует как можно лучше все обдумать и взвесить, юный племянник мой. Я, единственный близкий родственник, обязан предупредить вас. Вы едете ко двору величайшего монарха христианских стран — короля Филиппа Второго. Вы должны забыть, что воспитывались среди просторных лугов, в кругу слуг, пахарей и пастухов. Отныне вы вступаете в иные просторы: служения трону и родине. Ваш долг — поддержать славу древнего рода ван Гаалей, несмотря на его скромные теперь средства и положение. Вы — последний отпрыск этого некогда славного дома.

Микэль заерзал в седле и чуть было не сказал: «А много ли дала эта слава вам самим в войсках императора?..»

Точно угадав мысль Микэля, старый рыцарь продолжал:

— Мое время прошло. Ныне другие требования. Теперь царствует сын Карла Пятого — испанец с головы до ног. Вы должны помнить, племянник, что понравиться королю Филиппу можно, лишь забыв простодушие и веселость, свойственные нам. нидерландцам.

Генрих готов был фыркнуть. Это у дяди-то веселость?.. Всегда такой важный, сосредоточенный, медлительный. А сейчас даже с затаенной тревогой в голосе. Что смущает дядю? Генрих знал, что больше года назад Карл V решил уйти в монастырь. Императорский трон он передал брату Фердинанду, владетелю Германии и Австрии, а все остальные земли испанской короны вместе с семнадцатью нидерландскими провинциями оставил сыну. Что же так тревожит дядю? Новый государь принял всенародную присягу сохранять вольности, оставленные Нидерландам прежними властителями. Чего же бояться? Король станет править согласно священной присяге.

Генрих еще там, в гронингенском замке, дал себе клятву защищать всякое правое дело, бороться с ложью и насилием…

Об этом он давно мечтал, читая изъеденные мышами книги заброшенной библиотеки замка. В книгах рассказывалось о подвигах в защиту слабых, о путешествиях в неведомые страны, о бессмертных героях древности. Так его учил и духовник-наставник патер Иероним, старенький монах из соседнего монастыря, и дядя, суровый только с виду. Дядя показал ему, как надо владеть оружием, ездить верхом. А рыжий толстяк Микэль и его добрая жена — «мама Катерина» — верили клятве Генриха и гордились им заранее. Прощаясь, мама Катерина сказала:

— Поезжай мальчик, и да будут тебе спутниками чистая совесть да смелое сердце!

Милая, справедливая мама Катерина!..

Закинув голову, Генрих смотрел на первую загоревшуюся звезду. А внизу белели рыхлыми холмами сугробы. Скрадывая очертания, по ним ползли уже синие вечерние тени. Было так тихо, что топот лошадей казался звенящей музыкой. Хорошо было думать — убегать назад, к старому Гронингену, и туда — в заманчивое будущее. Звезда трепетала, искрилась, точно подавала Генриху лучистые сигналы. Легкий пар клубился у его губ. Он продолжал улыбаться.

Дорога стала неровной — холмилась и делала резкие повороты.

Поднявшись на пригорок, Генрих увидел вдали ряды строений. Зубчатые линии их четко вырисовывались на фоне слабо алевшего заката.

— Какое-то большое селение, дядя! — радостно крикнул мальчик.

Ван Гааль вытянулся на стременах.

— Это город, — уверенно заявил он и дернул повод.

Под невидимыми лучами зашедшего солнца едва краснели черепицы крыш. Но шпиль церкви пламенел в воздухе большой огненной иглой.

Всадники заторопили коней. Холм скрыл от них приближающийся город. Последняя одинокая галка грузно поднялась с земли и унеслась назад, к черневшим вдали кустарникам.

Неожиданно заскрипели полозья. Послышались приглушенные голоса. Из-за поворота дороги показались крестьянские сани с привязанными к резной спинке коровой и овцами. На санях поверх домашнего скарба сидел мужчина в простонародном кафтане, позади него — пожилая женщина, а рядом — две девочки, похожие друг на друга, как яблоки с одной ветки. Паре лошадей нелегко было тащить тяжелый воз.

Генрих хотел было свернуть в сторону, чтобы пропустить нагруженный воз, но крестьянин сам въехал в сугроб на краю дороги и остановился.

— Добрый вечер, — поклонился он, снимая войлочную шапку.

— Добрый вечер и вам, — отозвался приветливо Микэль.

Оглянувшись вокруг, возница спросил с тревогой:

— Не будут ли ваши милости так добры сказать… все ли там тихо дальше, в пути?

— А что? — Рудольф ван Гааль задержал лошадь и невольно взялся за пистолет. — Разве разбойники стали, как встарь, пошаливать на дорогах?

— Какие уж разбойники, ваша милость!.. — Крестьянин опустил голову. — Разбойники — полбеды: они бедняков мало трогают, все больше купцов… — И замялся.

— Да ты, приятель, не смущайся, — подбодрил крестьянина Микэль. — Их милости — благородные люди: они и помогут и совет дадут, коли надо. Говори, чего опасаешься?

— Королевских солдат…

— Королевских солдат? — переспросил ван Гааль.

Крестьянин снова огляделся и, бросив вожжи на спину лошади, подошел ближе:

— Ну да… И угощай-то их всем самым лучшим и подарки делай. Бывает, последнюю одежду с плеч снимут, и все даром. А откажешь — силком берут. Нас, мужчин, по шеям бьют, грозят тут же прикончить. Женщин еще горше обижают… Вот я и надумал бросить хозяйство и переселиться к морю, подальше от их гарнизонов. Не дают мирно землю пахать, так, может, рыбу ловить не помешают…

За спиной крестьянина послышался плач женщины.

— Полно, полно! — обернувшись к жене, заворчал крестьянин. — Не на нашем селе свет клином сошелся! Живут люди и на других землях.

Женщина громко заголосила:

— Э-эх, и едем-то мы неведомо куда-а!.. Дочки мои бедные, не придется вам схоронить отца с матерью на родном кладбище, у родных моги-ил!.. А схороните вы нас на чужой стороне, в чужих песках морски-их!..

— Ма-а-тушка!.. — затянули в один голос девочки. — Мы боимся… Мы не хотим к морю…

— Не хотите к морю, — вскипел крестьянин, — так хотите, должно быть, чтобы вам животы вспороли, как сделали на соседнем хуторе?

Генрих затаил дыхание.

Ван Гааль поправил на глазу повязку.

— Не к чему было трогаться с места, — сказал он хмуро. — Войне скоро конец. Идут уже разговоры о мире с Францией. Кончится война — солдат распустят, и никто вас обижать не будет.

— Не один месяц слышим мы про эти «разговоры о мире», ваша милость, — потупился крестьянин. — А нам вот… не стало времени ждать…

— Что за спешка такая? — проворчал ван Гааль.

Слова его точно хлестнули крестьянина.

— А та нам спешка, ваша милость, что есть и у нас свое богатство. Может, оно другим только в потеху, а нам милее всего на свете…

Он оборвал речь и отвернулся.

В трехголосый плач женщин вплелся вдруг еще один, жалобный и горький:

— Не… надо… говорить так… батюшка-а!..

Генрих ясно увидел, как огромный тюк на санях зашевелился и чья-то небольшая рука высунулась на мороз, приоткрывая край теплого платка. Два залитых слезами глаза взглянули на проезжих и снова торопливо скрылись за ворохом вещей.

«У них там еще кто-то, — понял Генрих, — самый главный, кого они прячут».

Он подтолкнул Микэля:

— Скажи им, скажи, чтоб они не боялись.

Микэль шепнул:

— Видно, мы с Катериной-то правду говорили: от войны испанцев нам, нидерландцам, одни слезы да убытки… — И, обратившись к проезжим, сочувственно сказал: — Поезжайте смело, добрые люди. Нам не попадались ни солдаты, ни разбойники, ни волки.

— Спасибо на ласковом слове, — поклонился переселенец. — Как бы не застала нас ночь в поле и не замело бураном. Во-он словно бы туча заходит…