Память (Книга вторая) - Чивилихин Владимир Алексеевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/175
• Следующая

Неизвестно, проявились ли в детстве какие-нибудь способности у чувашского мальчика по имени Никита, но его, восьмилетнего, отвезли из небольшого села Бичурина в Казанскую семинарию, где он, кроме основных наук, освоил французский, латынь и греческий. Фамилия Бичурин, данная ему по названию родного села, вскоре была утрачена при обстоятельствах, окутанных романтической дымкой.

Есть один более или менее достоверный источник, о коем мы сейчас будем говорить, где эта история выглядит, на наш сегодняшний взгляд, даже вроде бы слишком романтично, хотя и вся последующая жизнь Никиты Бичурина полнилась полулегендарными, подчас таинственными подробностями, не проясненными до сего дня.

Семинарист-выпускник и его двоюродный брат Александр Карсунский будто бы полюбили одну казанскую девушку Татьяну Саблукову, предоставив ей выбор и дав взаимный обет — отвергнутый уйдет в монастырь. Счастливец женился, а Никита Бичурин принял схиму под именем отца Иакинфа. На этом предании настаивала Н. С. Моллер, считавшая себя внучкой отца Иакинфа и оставившая о нем интереснейшие воспоминания, опубликованные в «Русской старине» за 1888 год — ежемесячном историческом журнале.

Отец Иакинф был, очевидно, и в самом деле не рядовым монахом, если, продвигаясь по службе из Казани в Сибирь — через Тобольск, — был еще довольно молодым возведен в сан архимандрита и назначен пастырем в Вознесенский монастырь Иркутска. Сохранились кой-какие документы с той поры, в частности обличительное письмо отца Иакинфа в Петербург о взяточничестве и злодеяниях генерал-губернатора И. Б. Пестеля, сочинившего позже донос на архимандрита о не приличествующем для его сана поведении как в Иркутске, так и в Пекине, куда тридцатилетний отец Иакинф был в 1807 году назначен главой русской духовной миссии. Прямое назначение таких заведений заключалось в религиозном обслуживании единоверцев на чужбине, миссионерской деятельности и выполнении некоторых иных функций в том случае, если родина не была представлена в этой стране посольством или дипломатической миссией.

Он оказался никудышным начальником духовной пекинской миссии — за многие годы своего руководительства он привел вверенное ему учреждение в полное расстройство и по возвращении на родину был предан церковному суду. Обвинения были очень серьезными. Кроме продажи части посольского двора, разбазаривания церковной утвари, отец Иакинф, оказывается, появлялся везде в расхожем китайском одеянии, не посещал церкви и вообще на двенадцать лет прекратил в ней священнодействия; сверх всего — о страхи-то господни! — он открыл в доме, принадлежавшем миссии, игорный притон, который сдавал в аренду. Объяснение отца Иакинфа, что миссия, о которой во время наполеоновских войн все попросту забыли, в течение шести лет не получала средств на свое содержание, было принято к сведению, однако оправданием не послужило. Суровый приговор Святейшего Синода — лишение отца Иакинфа сана архимандрита и вечное поселение в Соловецком монастыре, «не отлучая его оттуда никуда, при строжайшем за его поведением надзоре», — был, однако, заменен тюремным заключением в островной Валаамский монастырь на Ладоге.

Едва ли находилось время у отца Иакинфа в Пекине, чтобы опекать единоверцев, причем глава миссии, как свидетельствуют современники, действительно не считал необходимым отказывать себе в мирских удовольствиях. И едва ли думал он о бессмертии, когда фанатично работал, точно зная, однако, что оно не в молитвах и постах. Прежде всего отец Иакннф взялся за изучение китайского, маньчжурского и монгольского языков, сосредоточившись главным образом на первом. Нанял учителя-профессионла, много времени проводил на людях, расспрашивал каждого встречного-поперечного о том, как звучат названия разных предметов, раскрывал перед всеми тетрадь для записи иероглифов, накапливая их в своей памяти тысячу за тысячей… Потом все больше времени у него уходило на поиски рукописей, которые можно было приобрести, на уединённые занятия в пекинских библиотеках и своем кабинете, на изучение обычаев и нравов населения страны и се столицы. Пекину он отдал целый год, исходив каждую его улочку, а чтобы представить объем переводческой работы над одним лишь историческим сочинением «Тунцзяпь ганму», достаточно указать, что рукопись состоит из шестнадцати огромных томов, содержащих 8384 страницы! Если сказать, например, что отец Иакинф составил кигайскорусскцй словарь, то это значит почти ничего ке сказать. Кроме основного труда, содержащего двенадцать тысяч условных знаков с множеством выражений, переписанного от руки четырежды и составляющего девять томов, этот неутомимый труженик оставил для будущих синологов настоящее филологическое сокровище — пять его других словарей хранятся ныне в Москве, три — в Ленинграде, и есть еще четырехтомный перевод словаря маньчжуро-китайского…

Чтобы не утомлять читателя подробностями, скажу лишь, что Никиту Яковлевича Бичурина, отправившегося 15 мая 1821 года из Пекина в Кяхту, сопровождал верблюжий караван, тяжело нагруженный книгами и рукописями, и этот груз весил четыреста пудов — почти семь тонн! Чиновник Азиатского департамента министерства иностранных дел Е. Ф. Тимковский, очень знающий востоковед, выручивший позже Никиту Бичурина из валаамского заточения, писал: «Смело можно сказать, что за все 8 перемен российской императорской миссии в Пекине, бывших в течение 100 лет, не вывезено столь великого числа полезных сочинений, как в настоящую девятую перемену оной».

Подробностей о валаамском периоде жизни рядового черного монаха Иакинфа мало, но, судя по всем данным, он занимался тем же, чем занимался до этого, почти два года находясь под домашним арестом в Александро-Невской лавре, в долгом пути из Пекина и тридадцагь лет в Китае; он работал, и работал так, как мало кому в жизни допелось. Еще из Александро-Невской лавры Бичурин писал президенту Академии художеств и директору Публичной библиотеки Л. Н. Оленину о своем намерении создать труд по истории пародов Востока, руководствуясь определенным принципом: «Замечания о древнем состоянии Азии, разбросанные на обширном пространстве истории китайской, имеют тесную между собою связь подобно границам, где одна черта, разделяющая два владения, принадлежит обоим: ибо с означением пределов одного государства открывается местоположение и других, с которыми оно смежно; с описанием одного народа сообщается понятие на других, с которыми он имел связь».

Звездный час отца Иакнифа был впереди. Сижу над его книгами, их гора. «Записки о Монголии» открываются красочным портретом — сосредоточенные глаза на сухощавом лице, висячие негустые усы, бородка клином, шляпа-зонтик. «Портрет благородного китайца в летней одежде» — это псевдоним. На портрете изображен сам Н. Я. Бичурин, написавший в этом большом труде фразу, которая могла бы послужить компасом и любознательному моему читателю: «Происхождение монголов и Дома Монгол суть две вещи совершенно различные». Год издания — 1828-й. В том же году вышло из печати «Описание Тибета». Б следующем — «Описание Джунгарин», «Описание Пекина», «Троесловие», «История первых четырех ханов из дома Чингизова». Половину текста «Истории» занимаег подробнейшее изложение войны с нючженцами (чжурчжэнями); из этой книги я впервые узнал о государстве Цзинь…

Труды Н. Я. Бичурина отличались академической обстоятельностью, научным тщанием, терминологической отточенностью. Научный авторитет Н, Я. Бичурина рос в полемике с иностранными востоковедами и с теми из русских, кто причислял себя к ним. В отличной книжке, вышедшей к 200-летию со дня рождения Н. Я. Бичурнна, П. В. Денисов пишет, что реакционная критика предрекала недолговечность его трудам лишь по той причине, что они были написаны на русском «языке, который еще не имеет прав на известность в ученом свете». О. И. Сенковский, например, он же «барон Брамбеус», «активный противник становления русского востоковедения как самостоятельной научной дисциплины, настаивал на том, чтобы Н. Я. Бичурин следовал по стопам иностранных ученых и писал свои научные труды на европейских языках». Однако Н. Я. Бичурин, свободно владея английским, французским и немецким языками, писал только по-русски, считал, что «русский язык так богат словами, что без необходимости вовсе не нужно пестрить его иностранными»…

• Предыдущая
• 49/175
• Следующая