Модификаты (СИ) - Чередий Галина - Страница 51

А потом сознание медленно двинулось обратно вверх, так, как бывает на набирающей скорость карусели. Мои воспоминания о нашем доме, школе, играх с другими детьми, мире вокруг. Краски, формы, ощущения, снова звуки, еще образы. Моя первая влюбленность, поцелуй, близость, расставание и почти настоящая при этом трагедия, как и у любого подростка. Забыла, я все это давно забыла. Все быстрее мелькают картины. Учеба, учеба, работа. Почти полное исчезновение из моей жизни брата. Мамина смерть, отчуждение отца, потом и его уход. Еще работа, работа, приносящие только разочарование отношения с мужчинами, казавшимися сейчас абсолютно безликими. Ковчег. Мне становится трудно дышать. Рожер Тюссан смотрит неотрывно своими золотистыми, терзающими меня глазами. Нападение "Сталкера", подозрения, страх, ритмичные вторжения Рожера в меня. Голова, как же сильно она болит. Кажется, я прошу о чем-то. Вали отвечает мне, и я уже знаю язык, но не улавливаю смысла, потому что не могу вырваться из кошмара. Как же мне больно. Каждая мышца и кость воет от боли, что причиняет капитан, сверля меня неотрывным взглядом, вырваться я не могу. Вали уже зовет меня, трясет, а сквозь меня потоком продолжают нестись картинки всех пережитых унижений, все жуткие свидетельства того, как Тюссан раз за разом осквернял мое тело, ломая душу. По моему лицу льются горячие слезы, но они не мои. Это Вали оплакивает меня, укачивая, как ребенка, и умоляя вернуться, освободиться. И очень-очень медленно я выплываю из пространства боли, отрываю от себя цепко удерживающие меня пальцы капитана, выдираю уродливые щупальца, которые он запустил в меня невообразимо глубоко, хотя все равно еще так много его остается внутри меня. Я и не знала, до какой степени отравлена страхом перед ним, искалечена насилием, может, даже уже безнадежно испорчена. Я вырываюсь, но не значит, что освобождаюсь окончательно.

— Рисве, — мягко погладила мое плечо Душа народа, укоризненно покачивая головой, будто я несмышленый ребенок, путающийся в своих ногах, но упорно пытающийся сбежать из-под опеки.

— Это имя больше не мое, мать Вали, — упрямо дернул я головой, отвергая ее настойчивое желание призвать мою разумность. Нечего было призывать. Мой разум на месте, хоть душа и тело в благословенном огне.

Я сидел на земле под ее тиродом, хотя всеми мыслями был там, внутри, где, тревожно вздрагивая, спала после прикосновения разума моя Софи. Отзвук ее рыданий во время обряда до сих пор стоял в моих ушах и заставлял гореть заживо и кипятил кровь бессильной яростью.

— Ты не можешь отвергать прежнее, не получив новое, — продолжала настаивать Вали.

Никогда раньше мне не приходило даже в голову воспротивиться мнению Души народа, но сейчас все стало по-другому. Любя ее все так же, всем существом, как любую сестру, связанную со мной дальним или ближним родством, или через избранных ими мужчин, теперь я принадлежал без остатка лишь одной женщине. Только она отныне владела моими помыслами, и ее слово было окончательным.

— Я получил его, — ответил, наклонив, однако, голову, ибо мне было прекрасно известно, что одаривая меня именем, Софи не знала, что делала. Но для меня это ничего не меняло. — И принял окончательно, значит, лишь Софи может забрать его обратно. Не ты и никто другой.

— Изтан мой, упрямый мальчик, — снова коснулась меня Вали с ласковым упреком и бесконечным сожалением, которого я не принимал. Не о чем жалеть, впереди у меня только долгожданное счастье. — Боюсь, что твоя долгая тоска и одиночество сыграли с тобой злую шутку. София — не та, кого ты ждал.

Мне захотелось яростно заспорить и снова сказать ей, что просто не мог ошибиться. Все, что было мною, узнало Софи. Ее собственный аромат, с первой же минуты пробивавшийся сквозь запахи страха и усталого, не видевшего какое-то время очистительных вод тела, и ее щедрые изгибы под моими ладонями. Звук ее испуганно звенящего в первый момент голоса, говорящего на абсолютно неизвестном языке, но сразу же влившегося в меня всепоглощающей музыкой и потребностью слышать, как он будет звучать во всех иных возможных настроениях. Смехотворный вес в моих руках и даже полная непохожесть ни на одного человека, что я видел прежде, были теми самыми признаками, что захватили меня насовсем. Женщины и до этого волновали мою фантазию, будоражили тело, ведь я мужчина. Но только с появлением Софи моя кровь стала подобна огненной реке, которой иногда изливается Удрис, возвещая о гневе, распирающем его недра. Так что никакие доводы Вали не повлияют на мою уверенность: Софи — та самая, моя анаад, появление которой предсказала Ганта. А она никогда не ошибается, это известно всем в нашем народе.

— Это она, — твердо отчеканил я, больше не видя необходимости в споре.

— Нет, Рисве. Ты не знаешь, что я увидела, коснувшись ее разума, — покачала головой Душа народа, и по ее щеке снова покатилась слеза, а над протянутой ладонью возник образ тончайшей круглой пластины люмхе — прозрачного драгоценного стекла, что часто находили в местах старых огненных рек Удриса.

Вали коснулась ногтем его центра, и по поверхности этого крепчайшего материала брызнула сетка из множества трещин.

— Вот как выглядит душа Софи сейчас, изтан мой, — сглотнув ком в горле, сказала она мне, и ударила кулаком по куску люмхе, разбив его на бесконечное число осколков, которые истаяли без следа, не достигнув земли. — А вот что ты можешь сделать с ней, обрушившись со всей той страстью и жаждой, что копились в тебе столько времени. Тебе нужна женщина, готовая сразу же принять ярость ожидания, бушующую в тебе. А София совершенно точно к такому не готова. Ей нужен энгсин, что позволит времени и собственной трепетной заботе затянуть все кровоточащие раны у нее внутри. И это не ты. Мне жаль, Рисве.

— Это — я, — отрезал, поднимаясь. — Ты — Душа народа, Вали, наш разум и мудрость, но не все тебе открыто. Люмхе рождается в безумном огне Удриса, и может, моей Софи и нужно пламя, что она зажгла в моей крови, чтобы заново спаять все эти осколки, сразу же и без следа.

— Рисве, — подняла ладонь Вали, но я покачал головой.

— Нет, нет. Только если сама Софи отвергнет все мои попытки стать ее энгсином, только лишь тогда я соглашусь отступить.

— Что же, — вздохнула Вали, смиряясь. — Уже сегодня утром Кугейр впервые пробил пелену облаков, так что Дни Злого Светила совсем близко. И тогда мы узнаем, кто же из нас прав. Я лишь об одном прошу, Рисве. Если ты поймешь, что твоя анаад все же одна из будущих гостий, то не упорствуй просто из стыда признать свою ошибку.

— Я бы не стал.

— Рисве-е-е, — знающе улыбнулась женщина. — Ты родился и вырос на моих глазах, и мне сложно припомнить более несносного и готового отстаивать свое мнение ребенка или юноши.

— Я больше не юноша. Я — полноценный мужчина, получивший наконец свою анаад, — "В награду за терпение и сохранение себя для нее одной", — хотелось добавить мне, но смолчал. Отказ разделять хоть с кем-то потребности тела был моим собственным решением, а не поводом для особой гордости или даже похвальбы. И, если уж на то пошло, я не мечтал об этом, будучи подростком, с замиранием сердца ожидающим вхождения в возраст позволения. Совсем нет. Какой парень, голова которого круглые сутки звенит от нетерпения познать женскую сокровенную сладость, станет мечтать о воздержании в течение долгих лет? Но так уж вышло, что Агова встретил свою анаад сразу же, как только мы впервые были допущены к участию во встречах с гостьями в Дни Злого Светила, и это изменило все. Слияние в Оградителя соединяло наши с братом разумы почти полностью, и, увидев в его мыслях и воспоминаниях все то, что он испытал, едва лишь впервые взглянув на свою Сиох, я осознал, что ни одна, даже самая прекрасная и соблазнительная девушка не пробудила во мне и сотой доли таких переживаний и порывов. Вот тогда я и решил, что стану ждать столько, сколько понадобится, но не разменяюсь на простое удовольствие, лишь дарящее облегчение плоти, но не затрагивающее душу. Только не знал я, что ожидание растянется так надолго. Были моменты, когда я почти смирялся с неспособностью больше обделять себя чувственными знаниями, доступными всем вокруг. Есть ведь снадобья, способные усмирять мощь, данную нам с братом при рождении, и позволявшие иметь близость с женщинами, не бывшими нашими анаад, и жалкие мыслишки использовать эту возможность у меня рождались. И все же я находил в себе силы их отвергать. Но внезапная встреча с Софи стерла все сожаления и когда-либо зародившиеся от малодушия и глубокой чувственной жажды сомнения. Еще не познав ее, я уже полностью уверен, что ожидание не было напрасным.