Модификаты (СИ) - Чередий Галина - Страница 61

— Эта часть в прошлом, — пожала я плечами. Сожалея, но не испытывая отчаяния.

— Все равно. В моей Софи нет неважных частей. Так что поешь и расскажи мне. — Снова указание, странным образом заставляющее меня улыбнуться.

Послушно развернув один из листьев, я нашла там небольшие обжаренные кусочки, скорее всего, мяса и поднесла один ко рту, но тут же вспомнила, что Рисве из-за моей почти истерики тоже остался без завтрака, и подвинула наше импровизированное блюдо к нему. Мужчина на секунду замер, прикусил краешек нижней губы и вдруг сверкнул на меня своими темными глазами с неприкрытым озорством.

— Руки заняты, — сказал он, принявшись строгать и резать с еще большим усердием, чем прежде.

Он подначивал меня накормить его с рук? Что же, мне не сложно. Выбрав кусочек посимпатичнее, я наклонилась вперед, предлагая ему. Он подался вперед стремительно, будто боялся, что передумаю, и сомкнул губы на кончиках моих пальцев. Волна последовавших за этим ощущений заставила меня просто оцепенеть от своей интенсивности. Казалось, он коснулся меня одновременно в каждом чувствительном участке тела, обласкав и согрев его абсолютно непристойно и бесконечно невинно. Мамочка, это что же такое?

— Ешь, Софи, пожалуйста, — прошептал мне Рисве, и я осознала, что так и сижу, наклонившись к нему и держа руку в воздухе.

Я последовала его совету, захватив еды для себя, и мужчина проследил горящим взглядом за моими пальцами, которые только что касались его, и гулко сглотнул. Не в состоянии разорвать визуальный контакт, я стала жевать, хотя, по-моему, еда совсем не имела вкуса. Либо это мои сдуревшие рецепторы жаждали совершенно иного пиршества. За первыми разделенными кусочками последовали еще, и с каждым атмосфера между нами становилась все раскаленнее, лица ближе, а дыхание чаще.

Рисве шумно вздохнул и мотнул головой, как будто отряхивая с волос воду, прерывая наши головокружительные гляделки.

— Я так никогда не доделаю этот гребень, — нервно пробормотал он и, наклонившись снова к воде, несколько раз плеснул себе на лицо.

Может, его это и отрезвило, но не меня. Необычайно длинные и густые ресницы, обрамлявшие его глаза, слиплись в потрясающие стрелочки, с искрящимися каплями, подрагивающими на концах, откуда они срывались и летели вниз, заставляя меня невольно следить за ними. И, естественно, это привело к тому, что я уставилась на его великолепный пресс. А извилистые поблескивающие ручейки, ползущие по нему с густых зарослей бороды ниже и еще ниже, никак не помогали моему здравомыслию. Я пялилась, в прямом смысле слова, самым беспардонным образом и как раз туда, куда не стоило бы смотреть женщине, не желающей спровоцировать мужчину на переход к активным действиям.

— Со-о-офи-и-и, — еле слышно простонал Рисве и, бросив нож, вскочил и прыгнул рыбкой с нашего камня в озеро.

Черт, что ты вытворяешь, Софи? Что-что… хочу. Просто хочу, так, что внутри все сводит и тянет от предвкушения. Всего и сразу. Жизни.

Когда он выбрался из воды, я пораженчески закрыла глаза, ибо смотреть, как мокрая ткань штанов облепила его мускулистые длинные ноги, было чревато. Такое чувство, что кто-то сменил мои мозги, пока я спала после обряда, или местная пища содержит гигантскую дозу стимуляторов, или действительно чертов Кугейр точечно бьет в мою лимбическую систему и гипоталамус, превращая в сексуально озабоченную. Сев к Рисве боком, я принялась нарочито внимательно рассматривать пейзаж, параллельно рассказывая о своей жизни с того момента, как начала осознавать себя. Безостановочно говорить было решительно безопаснее, чем смотреть на Рисве или размышлять, насколько быстро процедура окультуривания его внешности превратится в нечто дикое. С тем, что так и будет, я окончательно смирилась — не робкая девчонка ведь, и сразу стало легче дышаться. Мой, мысленно уже состоявшийся, любовник налегал на работу, слушая мою болтовню о путешествиях по всему миру с родителями. Начать рассказ было немного сложно, потому как скатиться до того, чтобы подбирать названия обыденным для меня вещам, вроде современных вертолетов или личных глайдеров, именуя их "теми самыми летающими волшебными коробками или кораблями", мне показалось глупым и неуважительным к его интеллекту. Поэтому я говорила, пользуясь привычными терминами, решив, что буду как-нибудь отвечать на его наводящие вопросы. Но спрашивал Рисве мало и совсем не о технических "чудесах", самодвижущихся надземных тротуарах или бытовых приборах. Ему гораздо интереснее было знать, скучала ли я по родным, когда оставалась одна, какой вкус и аромат имели пироги, что пекла моя мама, оказываясь наконец дома, как были устроены те самые мои любимые качели во дворе, о которых я упомянула и где я проводила много часов, читая. Нравилось ли мне больше путешествовать или пребывать дома, предпочитала ли я компании друзей или быть одной, как рано вставала дома, любила ли плавать, бегать, чего боялась в детстве. Все его вопросы были не о мире вокруг меня и его подробном устройстве, а о том, как я себя в нем чувствовала, к чему была привязана или что отвергала. В общем, обо мне и только. Будто все остальное являлось всего лишь обрамлением, декорацией, что важна только в ракурсе взаимодействия с главным объектом внимания. Моя эгоцентричность воодушевилась, ведь говорить о себе и только о себе, о воспоминаниях, ерундовых и не очень переживаниях, важных только для тебя ощущениях, а не о сухих фактах биографии, работе, достижениях, амбициях с тем, кто тебя действительно слушает, а не просто делает вид, оказывается так легко и увлекательно. Настолько, что я даже смутилась, когда Рисве прервал меня, продемонстрировав на широкой ладони готовый гребень с пятью толстыми зубьями. Ведь я болтала без умолку, не удосужившись задать ни единого ответного вопроса, словно мне и вовсе было плевать. Но внезапное смущение отнюдь не отменяло того, что после этого словесного излияния в моей голове появилась некая приносящая странное удовольствие пустота, будто бесследно стали испаряться не только те переживания, которые я сейчас отодвинула в сторону осмысленно, но и другие, глубоко спрятанные по углам сознания, имеющие обыкновение выскакивать неожиданно и не кстати. Мне легко-о-о, не знаю почему, но легко и все, а заниматься самоанализом я не собираюсь. Потому что займусь абсолютно другим.

Взяв с ладони неуверенно улыбающегося Рисве гребень, я погладила его, проверяя гладкость, которой он добился, отполировав теми самыми кусочками кожи, хотя больше это было похоже на грубую шкуру какой-то рептилии.

— Обещаю, позже я сделаю еще и гораздо лучше, когда будет побольше времени, — сказал он, заглядывая мне в глаза, явно пытаясь угадать реакцию.

— Наверное, ты даже не представляешь, насколько это потрясающе, почти волшебно для меня, — улыбнулась я в ответ, продолжая поглаживать вещицу, созданную его руками на моих глазах. Никаких тебе станков, моделирующих и самостоятельно все изготавливающих принтеров, лишь его ловкие сильные пальцы, нож и лоскутки кожи. Пусть безделушка, мелочь, но от нее тепло его рук будто перетекало в мои, устремляясь прямиком к сердцу. Собираюсь это зачислить тоже в разряд обыкновенных чудес.

— Софи… — Рисве покраснел настолько, что этого не могла скрыть даже его бронзовая кожа, и, рвано вздохнув, опустил глаза, бормоча: — Моя Софи…

И мне тут же захотелось почувствовать жар этого румянца под своими ладонями, губами и узнать, смогу ли сделать его еще ярче, превратить из смущенного в горячечно-возбужденный.

— Так, приступим, — одернув себя, вскочила я на ноги, обходя его, и подхватила первую прядь. — Ну-ка, что тут у нас.

Его волосы были еще чуть влажными на запутанных концах, но уже успели просохнуть почти по всей длине. Шелковистые и гладкие на ощупь у корней, они превращались дальше в жуткий хаос. На секунду я задалась вопросом, можно ли вообще это распутать и не уйдет ли на это целый день. А с другой стороны, никто нас не подгоняет, я больше никуда в этой жизни не спешу и не опаздываю.